— Да.
— Ты этого хотела?
Нет, Зоя этого совсем не хотела, даже не подумала об этом. И теперь заволновалась:
— Дядюшка, как же…
— Вот видишь, Зося. Если говорить честно, мне совсем не понравилось, как ты поступила.
Зое теперь и самой не нравилось. Ей было стыдно и грустно. И хотелось, чтоб кто-нибудь все исправил и успокоил и пожалел ее, как это всегда делала мама. И вообще она так соскучилась, так давно не видела маму. И Зоя вдруг закрыла бумагу руками, положила на них голову и заплакала.
— Полно, полно, Зося. — Легкая рука Художника коснулась ее волос.
— Я хочу к маме! — плакала Зоя. — Я не злая, не злая!
— Я помогу тебе вернуться, — ласково проговорил дядюшка.
— А Любе?
— И ей. Посмотри, какой получился цветок.
Зоя глянула, но из-за слез он расплылся. И все же было видно, что цветок не очень похож. Лепестки, чуть собранные в бутон, шире и плотней, они, наверное, не смогут так раскрываться. И даже цвет иной: не совсем белый — с красными и лиловыми расплывчатыми пятнами на кончиках.
Зоя вытерла глаза получше, всмотрелась:
— Он получился немножко другой…
— Конечно.
— Ну и как же?
— Значит, и жизнь там пойдет немножко другая.
— Хуже?
— Этого, Зося, я пока сам не знаю. Просто другая.
«Из-за меня, — опять подумала Зоя. — А потом поправила себя: — Нет, из-за Любки! Все ей надо.»
— А как же с Любой? — спросила Зоя.
— Твоя подружка должна уйти, — ответил Художник, и Зое показалось, что он опять сердится. — Но без тебя ей не выбраться. — И дядюшка подал Зое руку: — Пойдем, девочка.
Рука была теплая, добрая. Нет, он не сердился. На Зою во всяком случае.
Они вышли из мастерской. На пороге Зоя оглянулась на картину. И заметила: сочные лепестки цветка потеснили зеленую коробочку, открылись шире, а сквозь запах краски явственно пробился сильный сладковатый аромат, так что немного закружилась голова. Цветок начинал оживать!..
Они шли, шли, спускались по неосвещенной лестнице; за высоким окошком было темно. Зоя совсем забыла, что так бывает: день, потом вечер, темнота. Она уже не различала ступенек, не понимала, куда идет. Это было похоже на игру «Найди свой дом», только ее никто не перекружил. И вообще это была не игра.
Чур-ра, Чур-чура,
Тут игра
И не игра,
И не правда
И не ложь,
Потеряешь
И найдешь,
А найдешь
Не пятачок,
А ежиный
Пиджачок…
Вдруг Зоя почувствовала свежий ветер, впитавший в себя запах земли, травы, кустов и деревьев. Вот сейчас они выйдут из дома Художника… И она забеспокоилась.
— Дядюшка! — едва слышно позвала Зоя. — Дядюшка, теперь вы никогда не передадите мне свой дар?
— Зося, глупенькая, — в темноте улыбнулся он. — А как бы иначе ты смогла жить здесь, у нас, и подружиться со всеми? — И поцеловал Зою в макушку. — Теперь иди. И не бойся. Тут нет дорожки, придется на ощупь. Найдешь?
Зоя кивнула. Хотела еще спросить, но сразу же забыла о чем, потому что издалека услышала знакомый голос:
— Зоя! Зоя!
— Это мама! — крикнула она и побежала. Зоя спешила, спотыкалась о камни, или, может, это были клумбы. И все ждала, когда снова долетит мамин голос. Но было тихо. Девочка остановилась.
Вокруг колыхались под ветром кусты.
Невдалеке в темное небо тянулся высоченный дом. Окна его были разноцветно освещены. Зоя сразу поняла, что это городской дом. Она вышла из-за кустов, ступила на асфальт.
Глаза понемногу привыкли к темноте, и Зоя видела теперь деревце яблони — оно ей знакомо! «Если так, — подумала Зоя, — если все обернулось так, то здесь должен быть поваленный забор…»
И он тоже был. И кирпичи, и бревна, и доски от снесенных домов. И все-таки Зоя не знала, куда идти, — ведь она ни разу не бывала на пустыре ночью. Она пошарила в кармане брюк. Там лежала порядком потрепанная бумажка. Зоя подошла к фонарю — его она тоже не замечала днем, — при тусклом свете прочитала слова, выведенные четким маминым почерком: «Вишневый переулок, дом 7. квартира 101» По асфальтовой дорожке медленно прогуливалась женщина, держа на поводке здоровенного бульдога. Зоя шагнула к ним.
— Вы не скажете, где Вишневый переулок?
— Придется обойти, девочка, — ответила женщина. — Тут стройка, — и подробно объяснила Зое, как найти ее дом.
Зоя совсем не узнавала улицы. Да это и неудивительно — ведь она так мало жила здесь! Хорошо, ах, как хорошо, что мама положила ей в кармашек записку с адресом!
Наконец Зоя нашла подъезд, поднялась в лифте на пятый этаж и нажала кнопку звонка. И услышала поспешные шаги. Это была мама! Конечно, мама только она ходила дома на высоких каблуках.
Открылась дверь. Зоя увидела испуганные мамины глаза, потом мама отошла на два шага назад. И вдруг бросилась, обняла Зою, заплакала. Когда она наплакалась, стала искать по карманам платок, а Зою все еще не отпускала. Но платка не было, и мама вытерла мокрое лицо концом Зоиной косички.
— Яня! — закричала она. — Янина! Иди сюда!
— Что? Что случи… — и тетя Янина замерла.
Потом вынула из кармана очки, надела их и на цыпочках подошла к Зое, будто боялась ее спугнуть.
— Милое дитя? — шепотом спросила тетя Янина и незаметно дотронулась до Зоиной руки. Затем так же шепотом ответила себе: — Милое дитя!
И только тогда заплакала.
Зоя не совсем понимала, почему они так дружно плачут, она была рада, что вернулась, и еще была рада, что у тети Янины нашелся платок, потому что Зоиных косичек не хватило бы, чтоб вытереть все пролитые в этот вечер слезы.
Вдруг что-то живое, теплое прижалось к Зоиным ногам Не отрывая глаз от плачущих женщин, Зоя нагнулась и погладила нежную шерстку бывшею соседского кота.
Я не стану рассказывать, как были зажжены все лампы в доме, как были открыты лучшие банки с вареньем и какой отличный пирог испекла тетя Янина, — гораздо лучше того, который так понравился когда-то Любе Вилкиной. Зоя отломила кусочек, опустила руку под стол, позвала:
— Кис-кис-кис!
И тут в дверь позвонили. И Зоя уже знала, кто это. И сама побежала открывать. Это была Люба. Живая. Здоровая. Ноги ее не были сломаны, они были обуты в запыленные, ободранные на носках красные туфли с квадратными каблуками. А по платью, пересекая правую руку, шла едва заметная полоса, похожая на шрам.
Тетя Янина вышла следом за Зоей:
— Любочка, и ты тоже нашлась!
Люба Вилкина вежливо поклонилась ей, потом сказала с удивлением:
— Мама волновалась обо мне, даже плакала. И отец тоже. А всегда говорили, что я никуда не денусь!
Зоя разглядывала полосу на Любиной руке.
— Где ты поцарапалась, Любочка? — спросила тетя Янина.
— А, пустяки, — ответила Люба. — Я уже почти все стерла.
Она провела ладонью по коже, размазала темную полосу и вдруг поглядела на Зою исподлобья.
— В другой раз ты… — начала Люба и не договорила.
Дядюшка Тадеуш был, конечно, прав, когда просил Зою больше не делать так, и Зоя хотела сразу сказать Любе, что она не будет. Но подумала и промолчала: она еще сама не знала, как поступит в другой раз.
— Девочки, девочки, идите пить чай с пирогом! — позвала из кухни мама.
Глава 20
Дар дядюшки Тадеуша
Девочки молча сели к столу.
— Милые дети! — волновалась тетя Янина. — Кушайте пирог! Он вкусный!
— Очень даже, — вежливо кивнула Люба и наклонилась к Зое, проворчала: — Ее пирог лучше, чем твой… нарисованный. Да твой еще весь в песке!
— Что-что? — удивилась мама.
— Это мы так, мамочка. — И тихо Любе: — А ты бы могла выйти, как человек. А то прячется, подглядывает…
— Чего я не видела у этих страхолюдов?
— Зачем тогда полезла к ним?
— Что ж, все тебе одной?!
— Девочки, девочки, о чем вы там шепчетесь? — подошла к ним мама.
— Давно не виделась, — буркнула Люба.
Она протянула руку тете Янине:
— Спасибо за пирог.
И — Зоиной маме:
— Спасибо на добром слове.
И ушла домой. А мама и тетя Янина отвели Зою в ее комнату и уложили в постель. Когда мама и тетя, пожелав Зое спокойной ночи, ушли, она встала с кровати. В комнате все было так, будто без нее сюда и не входили, только пыль была стерта со стола, с подоконника, со всех полок На столе, возле альбома с рисунками, лежал глянцевитый древесный лист; от толстого черенка по всей его поверхности расходились жилки и сосудики. И опять Зое показался этот лист похожим на руку человека. Стоп, стоп! Но откуда он здесь? Прямо в ночной рубашке Зоя выбежала в соседнюю комнату. Там мама и тетя Янина убирали со стола.
— Ты что, девочка? Что, милое мое дитя? — спросила тетя.
