Иван Савельевич тоже встал – со вздохами и шумом, но быстро. Это было похоже на рождение нового острова, который поднимается со дна океана.
– Ну, Любушка, я забираю молодца. Довезу домой. А?
Люба нерешительно посмотрела на Ивана Савельевича. Потом на Максима – слегка виновато.
– Еще не все… Это ведь такая сыворотка, ее нельзя сразу в полной дозе. Через часик еще раз надо.
Наверно, она увидела несчастные Максимкины глаза и заторопилась:
– Можно у нас в садике посидеть или погулять. Посмотреть, как самолеты летают. Часик быстро пройдет… Тебя как зовут?
– Максим, – сказал он шепотом и отвернулся к двери.
Он чувствовал себя так, будто сделали ему удивительный подарок и тут же отобрали. Посмеялись…
Иван Савельевич громадной ладонью взял его за плечо – словно седло положил на Максима.
– Мы вместе подождем. Мне теперь торопиться некуда, все равно в отпуске. Посидим, побеседуем. Пошли, Максим, в садик.
Максим захромал к двери. Потом вдоль коридора. Горькая досада разъедала его. Максим украдкой даже стукнул по стене кулаком с болтиком. Потому что досада была злая. Злая и… без боязни.
Максим удивленно прислушался к себе. Страха не было. Почти не было. Так, мелкий осадочек… Что это? Может, весь запас страха израсходовался на первый укол, потому что Максим не знал о втором?
Они вышли в скверик и сели на сколоченную из реек скамейку. Максим еще раз словно прощупал свои нервы. Каждый сантиметр. Не затаился ли страх где-нибудь? Не выскочит ли опять, не разбежится ли по жилкам? Нет! В самом деле нет. Сердце стукало ровно и смело.
Конечно, предстоящий укол не радовал. Но когда Максим думал про него, не было ни тошнотворной слабости, ни дрожи. Жаль только, что надо ждать целый час. А если бы прямо в эту минуту. Максим бы и не побледнел даже. Разве что самую капельку…
Значит, кончено? В самом деле, не надо, значит, вздрагивать при неожиданных шагах в школьном коридоре. Не надо бояться, что ехидный Мишка Стременко заподозрит в тебе труса и скажет про это всему классу!
Эти мысли прогнали досаду. И к Максиму опять пришла радость – спокойная радость смелого человека.
За палисадником, на краю аэродрома, стоял длинный деревянный дом с тонкими антеннами и высокой мачтой. Над мачтой качалась надутая теплым ветерком "колбаса" – длинный сачок, сшитый из поперечных черно-белых полос. Это чтобы летчики видели, откуда ветер, когда заходят на посадку.
Садились и взлетали часто. Серебристые с голубыми полосками АН-2 и пестрые двухместные аэропланчики. И вертолеты, похожие на разноцветных стрекоз. Воздух мелко дрожал от стрекота моторов. И Максим подумал, что похоже, будто он попал в волшебную страну громадных кузнечиков.
Чтобы палисадник не мешал видеть летное поле. Максим с ногами забрался на скамью и сел на высокую спинку. Потом вспомнил о прилипших к подошвам тополиных почках и мусоре и торопливо скинул сандалии в траву: скамья недавно была покрыта ярко-голубой блестящей краской.
Максим покосился на Ивана Савельевича, но тот вроде бы ничего не заметил. Он сидел, сняв фуражку, и смотрел на самолеты. Максим со своей высоты видел его громадные плечи, погоны с широкими золотыми угольниками, редкие седые пряди, сквозь которые просвечивала розовая кожа.
Большой красно-желтый вертолет низко-низко прошел над ними. Мелькнула тень, и показалось даже, что от сверкающего винта дохнуло ветром.
Иван Савельевич взглянул на Максима, и они улыбнулись. Будто были оба летчиками и понимали друг друга без слов.
И Максиму очень-очень захотелось хоть какое-то отношение иметь к этой пестрой крылатой жизни. Он не выдержал, сказал:
– А мы сегодня по телевидению выступали. Я там песню про первый полет пел. Вы не видели утром передачу?
– Не видел, – огорченно откликнулся Иван Савельевич. – Вот жалость! Если бы знать… Все равно без пользы утро провел. Хотел отпускные дела оформить, да забыл, что суббота и контора наша закрыта.
– А вы здесь работаете? – спросил Максим, чтобы поддержать разговор.
– Работаю… Пошел было на пенсию, да не могу. Пускай хоть на земле, да все же у самолетов, к своим ребятам поближе.
– А вы на каких летали? – осторожно спросил Максим.
– Я, Максимчик, на всяких летал: и на ТУ-114, и на Илах, и на АН-10. Во время войны был штурманом на Севере, на тяжелых бомбардировщиках… А до войны, не поверишь даже, на дирижабле приходилось летать…
– На дирижабле? – изумился Максим. – Как в кино "Гиперболоид инженера Гарина"?
– Вроде. Только побольше.
– А на таких? – Максим кивнул вслед зеленому учебному самолетику, мелькнувшему над головами.
– На таких само собой… Я ведь сейчас в кабину еле втискиваюсь, а раньше был стройненький, даже не верится. Вроде тебя.
Максим засмеялся. Он представил Ивана Савельевича маленького, тощенького, в его, Максимкиной, вишневой форме, но с головой как сейчас – большой, седой, в белой фуражке. Иван Савельевич тоже усмехнулся.
– Да… А сейчас – только пассажиром. Да и то врачи не советуют.
– Сердце, да? – понимающе спросил Максим.
– А холера его знает… И сердце, и печенка, и селезенка, и все на свете… Я ведь, Максим, очень старый.
– Ну уж "очень", – вежливо возразил Максим.
– Очень, брат. У меня старший внук уже летает. А младшая вроде тебя. Чуть постарше, наверно. Недавно в пионеры приняли.
– Меня тоже послезавтра примут, – ревниво сказал Максим. – Уже на отрядном сборе у шестиклассников, у наших шефов, проголосовали. Меня бы и раньше приняли, да я в этой школе недавно.
– А, приглядывались, значит, – заметил Иван Савельевич.
– Наверно… Но теперь уж все. Теперь весь класс у нас будет пионерский. Кроме Тыликова…
– Тыликова?.. Постой-ка. Что-то знакомая фамилия… Нет, тот Тупиков. Был у нас штурман на Диксоне… А что за личность Тыликов? Неужели злодей такой?
Максим пожал плечами:
– Да не злодей… Ведет себя плохо. С Софьей Иоснфовной спорит все время. Один раз из резинки начал стрелять, скачет на переменах…
– Да-а, – непонятно сказал Иван Савельевич. – Это конечно… Хотя Наташка у меня тоже скачет. А в чем еще грешен Тыликов?
– Ну вообще… Софья Иосифовна говорит, что непослушный.
Иван Савельевич сморщил лицо.
– Ну, брат, и характеристика. А что значит "послушный", "непослушный"? Непонятно.
Максим удивился:
– Почему непонятно?
– Ну, смотри сам. Вот, например, летчики у нас. Пишут им характеристики. Если хороший, пишут: умелый, знающий, смелый, дисциплинированный… А можешь представить, чтобы написали: "послушный пилот", "непослушный штурман"?
Максим поморгал от неожиданности. В самом деле, получалась чушь.
– Но летчики же большие. А мы еще нет…
– Понятно, что "нет", – слегка сердито заметил Иван Савельевич. – А учиться быть большими как раз и надо, пока маленькие, мотом поздно будет. Я это и Наташке своей все время говорю…
Это было, кажется, правильно. Конечно, правильно! Не будет же Иван Савельевич зря говорить. Но это было непривычно…
– А вот вы сказали "дисциплинированный", – вспомнил Максим. – Разве это не все равно, что "послушный"?
– Ишь ты! – возразил Иван Савельевич. – Дисциплинрованный – это когда человек дело знает, умеет в сложной обстановке разобраться, умеет четко выполнять команды и сам командовать, если надо. Умеет быстро решение принять, товарищей не подведет, глупостей не наделает… Дисциплина – это когда человек сам за себя отвечает… А послушный – что? Смелый он? Неизвестно. Друга в беде не бросит? Кто его знает. В опасности не растеряется? Тоже неясно. Работать умеет? Поди разберись… Послушными, милый мой, и овечки бывают. А человек, когда надо, должен уметь за правду постоять. Уяснил?
– Уяснил, – четко ответил Максим и хотел сказать, что вообще-то Тыликов никогда не дерется, только один раз отлупил здорового четвероклассника, который срезал с куртки Светки Мешалкиной красивую нашивку. Но не сказал. Он увидел, как от калитки через сквер движется к ним та самая Марина. У которой утюг…
Ей-то что здесь надо?
Может, вспомнила про открытый кран или невыключенный газ и попросит Максима опять лезть в квартиру? Ну уж дудки.
– Вот и хорошо, вот и ладно, издалека запричитала Марина. – Я уж извелась было, а соседи-то сказали, куда вы поехали, я и побежала следом.
Максим порозовел. Было ясно, что Марина спохватилась: не поблагодарила вовремя спасителя. Теперь специально прибежала. Может, награду будет предлагать? Вот еще! Больно нужна ему награда…
– Ты, мальчик, отдай сразу денежки, и все хорошо будет, – ласково пропела Марина. – Отдай и не бойся, мы не скажем маме с папой. Всякое бывает…
– Что? – ошарашенно сказал Максим.
– Денежки-то, которые на столе были, они где? Взял ведь! Ну, честненько признайся да отдай. У меня же зарплата не как у летчиков…
– Тетенька, вы с ума сошли? – громко сказал Максим и встал на скамейке. Боль резко ударила его по колену, но он тут же забыл о ней. Ему стало вдруг смешно. Очень смешно. И, смеясь, он объяснил: – Не было там никаких денег. Только одеяло прогорелое.
