– А где моя пилотка?
Высокий гражданин торопливо подошел:
– Вот, пожалуйста. И винтик ваш…
Максим улыбнулся:
– Это мой болтик.
Ему помогли надеть жилетик. Натянули носки и застегнули сандалии. Летчик, увидев пилотку, пророкотал:
– Эге, да ты тоже из авиаторов. Неудачно сел?
Максим опять улыбнулся, посмотрел на колено. И снова испугался: сквозь платок проступало красное пятно. Летчик сказал обступившим людям:
– У меня тут машина. Сейчас отвезу пострадавшего товарища в нашу санчасть. Там посмотрят.
Взрослые зрители обрадованно запереговаривались: как все удачно получается!
Им-то что! Это ведь не им, а Максиму в санчасть, где на стеклянных полках всякие блестящие штуки: щипцы, ножницы, шприцы…
– Может, не надо? Подсохнет, – жалобно сказал он.
Летчик проурчал что-то по-медвежьи, подхватил Максима, как щепочку, и понес. Куда денешься с такой высоты из таких могучих лап?
А может быть, все еще обойдется? Перевяжут – и дело с концом. Не обязательно же прививка…
Максим слегка успокоился. Сидеть было удобно. Он плыл над тротуаром, покачиваясь, как в люльке. От летчика пахло крепким одеколоном и табаком. У него были седые брови, клочковатые светлые волосы и большой круглый нос в прожилках. А глаза были ласковые. И Максим вдруг подумал, что летчик похож на Деда-Мороза, которого побрили и одели в форму.
Летчик принес Максима к старенькому "Москвичу", усадил на переднее сиденье. Сам зашел с другой стороны, стал втискиваться в кабину. "Москвич" застонал и присел на рессорах.
– Старость… – сказал летчик и немного смущенно покосился на Максима. Потом озабоченно спросил: – Не болит? Не сгибай пока ногу.
Максим глянул на колено и коротко вздохнул: красное пятно сделалось больше.
Летчик стал торопливо давить на педаль стартера. "Москвич" зачихал.
– Сейчас, быстренько доедем…
– А куда? – спросил Максим.
– Туда, где Управление Аэрофлота. Может быть, видел?
– Конечно, видел! Я там во дворце в ансамбле занимаюсь. Видите, и форма такая: хор "Крылышки".
– Вот и отлично, – прогудел летчик. – Я сразу понял, что ты из наших… А чего это ты приземлился так неладно?
– Да… из-за одной растяпы, – небрежно сказал Максим. – Утюг оставила включенный, а дверь захлопнулась. Пришлось лезть на третий этаж. Хорошо, что успел: уже гореть начало…
– Да ты герой, – серьезно сказал летчик.
У Максима уши стали теплые, и он отвернулся к окошку. Они уже ехали. Скоро замелькали дома на знакомой улице Титова. – Сейчас домчимся, – опять зарокотал летчик. – Там тебя быстренько починят. Промоют, перевяжут… Ну, укольчик в одно место, без этого никто не проживет. И будешь прыгать, как новенький.
– Укольчик-то зачем? – слабым голосом откликнулся Максим.
– Надо, братец. Чтобы глупого риска не было. У нас в сорок пятом году бортмеханик был – всю войну целехонький прошел, а потом руку поранил, загрязнил и помер. На двенадцатый день скрючило всего от столбняка. Так что лучше уж сразу делать как надо.
Вот и все. Никакой надежды. Теперь, даже если была бы возможность спастись, Максим не стал бы убегать. Потому что укол – это страшно, однако помирать в неполные десять лет – тоже что хорошего? Особенно когда у тебя на счету столько побед, а кругом лето…
"Москвич" остановился у здания, где было Управление Аэрофлота. Но не у главного входа, а сбоку. Летчик со скрипом выбрался наружу, обошел машину, открыл дверцу с Максимкиной стороны. Добродушно протянул большущие ладони.
– Ну что, пилот, пойдем на ручки?
Неизбежное приближалось. У Максима в животе и груди ощущалась холодная пустота, а в ней противно и однотонно стонали беспокойные струнки. Все это и называлось "страх". От такого чувства слабеют ноги, если даже они обе здоровые.
Но, кроме страха, в человеке есть гордость. Она со страхом борется, и они стараются друг друга повалить на лопатки. В Максиме никто из них пока не повалил другого.
Максим стал вылезать из "Москвича".
– Я сам пойду.
– А не больно?
Максим осторожно ступил на левую ногу. Боль толкнулась в разбитом колене, но терпимо. Это был пустяк по сравнению с тем, что Максима ожидало.
– Ничего, можно идти, – уныло сказал он.
– Ну и молодец.
Они прошли через садик, и Максим увидел в стене голубую дверь, а на ней белый кружок с красным крестом. Вот такая жизнь! Боишься, боишься, и наконец все равно случается то, чего боишься.
Он вспомнил слова летчика про "положенное место" и успокоил себя, что, наверно, это не так больно, как под лопатку. Хотя, с другой стороны, конечно, неприятнее… Но ведь в санчасти у летчиков наверняка все врачи – мужчины. Так что ладно уж…
В прохладном коридоре был ряд белых дверей. Летчик пошел к самой дальней. Максим, прихрамывая, – за ним. Струнки в нем перестали стонать, но дрожащая пустота внутри осталась.
В санчасти все оказалось так, как ожидал Максим. Бинты, склянки и блестящие штучки на стеклянных этажерках. Белые стулья и тахта, накрытая клеенкой.
Только врача-мужчины не было, а была девушка. В халате и шапочке, как у Светланы Сергеевны в школе. Совсем-совсем молоденькая. Она подняла тоненькие брови и смешно удивилась:
– Ай, Иван Савельич! Вы опять к нам? Что случилось?
– Со мной ничего, Любушка, не случилось, – откликнулся летчик, и от его густого голоса на стеклянных полках что-то звякнуло. – Вот пилота привез пострадавшего. Неудачно зашел на посадку парень…
Он шагнул в сторону и открыл Максима, который стоял за его могучей спиной.
– Ай-яй! – опять воскликнула медсестра. – Это внучек ваш, Иван Савельич?
– Бог с тобой, Любушка. У меня внучка, Наташка. А это просто наш человек. Видишь, форма с крылышками. Так что чини молодца.
– Ясненько, – сказала Люба и встретилась с Максимом глазами. Глаза были веселые. Но Максиму было не до веселья, и он отвел взгляд. Люба подошла, крепко ухватила его под мышки, лихо пронесла над полом и усадила на тахту. Клеенка на тахте была холодная. Максим вздрогнул. Люба торопливо спросила:
– Ты что, маленький? Боишься?
– Нисколечко, – замогильным голосом сказал Максим.
– Ну и замечательно!
Она взялась за платок на колене. Размотала стремительно, а сняла осторожно.
– Ух ты… Красиво… Ну ничего. Это с виду неприятно, а на самом деле не страшно. Ободрал сильно, вот и все.
Максим краешком глаза глянул на колено, мигнул и стал смотреть на окно. Там на травяное поле медленно опускался оранжевый вертолет.
Люба отошла к шкафчику и зазвенела склянками. С каким-то пузырьком и ватой опять направилась к Максиму.
– Не бойся, это не йод, жечь не будет.
Максим только плечом шевельнул. Да хоть бы сто бутылок йода! Это ведь не шприц с неумолимой тонкой иглой.
Жидкость из пузырька шипела и пенилась, как газировка. И холодила. Потом на ногу лег сухой плотный бинт. Боли почти не было. Максим с надеждой посмотрел на Любу: "Может, все?" Но она доставала из-под стекла никелированную коробку. Максим успел заметить, как вертолет за окном отразился в этой коробке оранжевым огоньком. Из коробки появился шприц.
Иван Савельевич сидел у двери. Белая табуретка под ним казалась совсем крошечной. Он сочувственно смотрел на Максима. Потом подмигнул: "Ничего, держись". Люба повернулась к Максиму
"Сейчас скажет: "Снимай штаны", – тоскливо подумал он и вспомнил, что давно еще про такой случай смотрел в каком-то кино. Зрители в зале веселились. Но в том фильме в переделку попал большой парень и от медсестры сумел отбрыкаться. А Максиму что делать? Он маленький…
Но Люба была хорошая медсестра. Она сказала:
– Расстегни рукавчик.
Максим непослушными пальцами стал дергать пуговку на обшлаге. Люба подошла вплотную и шепотом снова спросила:
– Ты что, боишься?
Врать уже было бесполезно. Максим с коротким вздохом сказал:
– Маленько…
– Не бойся ничуточки, я незаметно. Посмотри в сторону и сосчитай до трех.
Максим ощутил на руке холодок проспиртованной ватки и… Он втянул воздух сквозь сжатые зубы.
Ничего себе "незаметно"! Он так стиснул в кулаке болтик, что головка чуть не проткнула ладонь.
– Все-все-все! Ты герой.
Все?
Значит, все…
Все!!
Конец подлому страху! Не надо больше замирать и вздрагивать!
И вдруг Максим разозлился. А почему он дрожал? Почему боялся до тошноты? Из-за этой секунды?.. "Сосчитай до трех…" Даже и не сосчитал. Ну, пришлось потерпеть – один миг. А из-за страха мучился сколько? В тыщу раз больше, чем от укола. Дурак и тряпка! А еще и вправду героем себя воображал…
– Рукав не опускай пока, пусть подсохнет, – ласково сказала Люба.
Максим кивнул и встал, осторожно ступив на забинтованную ногу. И улыбнулся. Все-таки сильнее злости была радость освобождения. Радость, что страх позади. Впереди – день, похожий на праздник… А бояться Максим больше не будет никогда. Хватит, помучился. Теперь-то он знает, что глупо дрожать из-за пустяков.
