Ознакомительная версия.
Они даже по рукам ударили. Перси хотел стать бизнесменом, когда вырастет.
Мы трудились в поте лица. Подавали дедушке инструменты. Перси оказался мастером на все руки, ему даже разрешили прибить несколько коротких досок. Я мешал строительный раствор, которым дедушка потом обмазывал разбитую стену. И всё время, пока мы работали, до нас доносился конский топот и фырканье. Чернобой был там внутри и время от времени дико ржал и бил копытами в стену, так что доски прогибались.
— Ну и бузотер! — с уважением заметил Перси. — Неужели он никогда не устает?
— Не, никогда, — отвечал я. — Чернобой — злющий конь во всей Швеции. Он разбивает стойло по меньшей мере два раза за год. Только Калле, его хозяин, осмеливается войти к нему, чтобы дать корма. И пастись его никогда не выпускают.
— Надо мне на него посмотреть, — решил Перси. Всё стойло было в пробоинах, и мы пристроились к щели в двери. Перси даже дышать перестал. Вот он — Чернобой! Здоровенный, грязный и жутко страшный. Казалось, что от него исходят пучки света и проникают сквозь доски. Конь обернулся в нашу сторону. Белки его глаз блестели. Уши были прижаты. Он скалил большущие желтые зубы. А когда вздрагивал, то над спиной поднималось облако пыли.
— Но-но, парень, не бойся, — сказал Перси. — Это же я, Перси.
Чернобой заржал и ударил копытом в только что прибитую доску.
— Какого черта вы там делаете, мальчишки? — заорал дедушка. — Жить надоело?
— Не-а, — отвечал я.
— Да просто захотелось поздороваться с Чернобоем, — объяснил Перси.
— Хватит заниматься глупостями! — осадил нас дедушка. — Этак мы никогда не закончим.
Он заменил выбитую планку доской покрепче. Потом мы собрали инструменты.
— Почему этот Чернобой постоянно буянит? — спросил Перси.
— Да кто же знает, что у лошади в голове варится. Да и у человека тоже, — отвечал дедушка. — Может, затаил на кого обиду в сердце, чертов жеребец. Может, верил во что-то, надеялся, да обманулся.
— Ясно, — кивнул Перси.
— А я думаю, он с рождения такой, — сказал я.
— Не говори того, чего не знаешь, — одернул меня дедушка. — Можно было бы, конечно, его кастрировать. Да Калле не хочет. «Если так со всеми поступать, у кого норов крут, — заявил он мне, — тогда и тебе, Готфрид, несдобровать».
Дед довольно хмыкнул. Он в последний раз оглядел свою работу, отер лысину носовым платком и надел шляпу.
— Не очень ловко получилось, но сойдет — продержится. Ну что ж, ребятки, теперь можно приниматься за строительство хижины.
Мы пошли домой, но еще долго слышали, как Чернобой бьет копытами в залатанную стену.
Как будто сердце стучит в тишине.
Бум! Бум! Бум!
К наступлению сумерек мы успели сколотить остов хижины. Мы построили ее на самом красивом месте: между двух скал, с видом на вечернее небо. Оно щеголяло своими самыми красивыми красками и раскрашивало ими залив. Легкий бриз надувал брезент, который мы натянули вместо еще не сделанной крыши.
Перси притащил два матраса, набитых конским волосом, а я — подушки, одеяла, фонарик и пачку журналов.
— Вы что, в самом деле решили здесь ночевать? — спросил дедушка. — Хижина-то еще не достроена. Всего четыре столба, пара досок и огроменная дыра.
— Ничего, ночи теплые, — отвечал Перси. — И у нас с собой одеяла.
— Ладно. А как же Буффало Билл? — спросил дед.
— Сегодня тебе придется обойтись без чтения, — сказал я.
— А хотите, я прочту вам стихотворение? — предложил Перси.
— Какое еще стихотворение? — спросил дедушка. — «Ночь тиха»?
— Нет, — ответил Перси. — Вот такое, — и выпалил:
Буффало Билл как пернет в тиши,
Словно раздался взрыв в глуши.
Это рассмешило чаек. И дедушку тоже. У него был необычный смех: кха-кха-кха — как автомобиль, простоявший на холоде и не желающий заводиться.
— Черт побери, Перси, а ты не дурак! — похвалил дед.
— Знаю, — согласился Перси.
— Спокойной ночи, — пожелал нам дедушка и приподнял шляпу.
— Спокойной ночи, — ответили мы.
И дед пошел прочь — прямо на закат. Со спины он был похож на ковбоя.
За городом, как отметил Перси, ночи темнее. И звезды светят ярче. А луна словно ближе к земле.
Хорошо было лежать, болтать о том о сем и следить — вдруг заметишь летающую тарелку. Но в тот раз мы ее так и не увидели. Зато наговорились вдоволь — о том, как достроим нашу продуваемую всеми ветрами хижину. В наших мечтах она вырастала высотой с небоскреб. А еще мы мечтали, какие понакупим гоночные яхты, когда вырастем. И представляли, как обомлеет отец Классе, когда тот предъявит ему жука, которого смастерил Перси.
— Да у него лицо вытянется длиннее половика в коридоре! — прыснул я.
Мне удавались сравнения.
А потом Перси долго разглагольствовал о том, как здорово жить на острове. И какой у меня классный дедушка.
— И вовсе он не такой, как ты рассказывал. Он добрый.
— Да. Не знаю, с чего он так переменился, — согласился я. — Может, начинается старческое слабоумие.
— Что?
— Ну, это когда слишком много кальция в мозгах, — объяснил я. — В старости такое случается.
— Только не у него, — ответил Перси. — У него скорее уран в голове.
И мы оба покатились со смеху. Но тут я вдруг вспомнил смех Пии. Я всегда его вспоминаю, когда сам смеюсь или кто-то рядом. И я снова сделался серьезным. Полная безнадега.
— Что с тобой? — спросил Перси.
— Болтай поменьше.
— Да я вроде говорю не больше обычного.
— Всё равно держи язык за зубами, — сказал я. — Ты уже и так достаточно натрепал, когда мы были в поселке. Впредь лучше помалкивай. По крайней мере, когда девчонки рядом.
Перси посмотрел на меня. Он видел меня насквозь, все мои горемычные страдания.
— Ты что, втрескался в ту девчонку в красной майке, которую мы встретили у почтового ящика? — спросил он.
— С чего ты взял?
— А то! Ну же, признавайся!
Он вывернул мне пальцы, так что они хрустнули. От боли у меня даже слезы прыснули из глаз.
— Ну да, да, черт тебя подери!
— Я так и знал! — сказал Перси и отпустил мою руку.
— Признания под пыткой не считаются, — буркнул я и подул на пальцы. — Так записано в Женевской конвенции… Мне просто нравится, как она смеется.
— Я однажды влюбился в девчонку, у которой было косоглазие, — признался Перси. — Из нашего подъезда. Мы тогда жили в Эребру. Так скоро я и сам начал косить — просто от любви. У меня даже головные боли начались, и мама отвела меня к доктору. Я из кожи вон лез, а этой девчонке было на меня плевать. Ну и постепенно это у меня прошло. Вот увидишь, и у тебя тоже пройдет.
— Может быть, — вздохнул я. — Но вряд ли. А теперь заткнись-ка, мне надо выучить несколько анекдотов.
Я достал журналы, зажег фонарик и стал листать раздел «Юмор в форме». Я читал про себя. Лишь подхихикивал тихонько, как папа, когда подберет правильное слово в кроссворде.
— Читай лучше вслух, я тоже послушаю, — попросил Перси.
Я прочел ему анекдот про сержанта.
— Ну что, смешно? — спросил я, когда закончил.
— Неплохо, — кивнул Перси. — Давай еще.
Я прочел еще про капитана. А потом — про генерал-майора. Я всё читал и читал, пока Перси не заснул. Тогда я погасил фонарик. Над моей головой перемигивались тысячи миллионов звезд. Я смотрел на них и думал о том, что завтра, может, снова услышу хриплый смех Пии. Если бы я только знал!
Глава 10
Любовь, крапива и уксус
Мы здорово наловчились играть в банку. Мы играли в эту игру каждое лето, как только Классе разделывался с очередным своим полезным заданием. Собирались на пустыре возле дома Эдлингов. Это самое подходящее место — там полно укромных местечек, где можно спрятаться. А внизу — заросший тростником залив, куда, если повезет, можно посылать мяч, которым мы заменили банку.
А еще там водились пиявки.
Я почистил зубы, вымыл голову, надел желтую махровую майку и синие короткие брюки — ну прямо шведский флаг! Перед выходом я попросил Перси вести себя потише:
— Старайся не привлекать к себе внимания.
— Ладно, — пообещал он.
Но когда мы пришли, все только на Перси и смотрели. Данне, Пия, Марианна, Биргитта, Классе, Бенке, Кикки, Бу-Стуре и Леффе с младшей сестренкой — все таращились на него, словно он Фантомас, Святой Дух и Эйнштейн одновременно.
Классе как раз успел растрепать про изобретательность Перси.
— Как же ты до такого додумался? — восхищенно спросила Пия.
— Додумался до чего?
— Собрать собственного жука, — пояснила Биргитта.
— Отличная идея! — похвалил Бенке.
— Да пустяки, — буркнул Перси. — А что, кстати, твой отец сказал?
— Что? Да он едва дара речи не лишился! — выпалил Классе. — Вскочил, схватил толстенную книгу и всё листал и листал ее, приговаривая: «Не этот, не этот». Потом помчался звонить каким-то специалистам. И с утра пораньше отправился в город, показать им жука. А перед этим дал мне двадцать пять крон.
Ознакомительная версия.
