Вот она плывёт-плывёт над голубой водой, размахивая розовыми крыльями.
Бемц! Острый серый камешек стукнул по коленке. Шур очнулся от своих видений. Ромка, пробегая мимо, швырнул камешком в Шура. И сбежал на берег. За кем это? Опять за тем пузаном, что ли?
Шур огляделся. Ким — грустный-грустный — смотрел на воду, на то, как серебряные волны с белой кружевной оторочкой по краям бежали одна за другой, будто играли в догонялки, но никак не могли настичь одна другую. Но Шур понял, что никакой воды перед собой Ким не видит. Ему не до этого.
В трёх шагах от Кима Лия разговаривает с третьим помощником капитана. У этого помощника усики, как две чёрные верёвочки, тоненькие и ровные. Лия откидывает за спину прямые волосы, улыбается, глядя на эти усики, и говорит:
— Я люблю смелых людей, которые, не думая о себе, готовы броситься на спасение другого.
— А на иных, значит, и внимания не обращаете? — спрашивает третий помощник, и чёрные верёвочки шевелятся.
— Не обращаю, — и ещё больше улыбается, прямо рот до ушей.
А Ким грустный-грустный.
Решение к Шуру пришло мгновенно. Он знал, если начнёт размышлять и обдумывать, то обязательно найдёт сто причин признать его глупым мальчишеством. И не исполнить. Поэтому, не раздумывая ни секунды, он рванулся с места и побежал на берег. Быстрей, быстрей, быстрей, а то передумает. Это было непохоже на Шура, но он бежал и бежал. Вот уже земля под ногами. Недалеко другой дебаркадер. Без теплохода. Пустой. Народу не видно на нем. Добежал до сходен. Теперь по ним, ещё быстрей. Последний раз глянул на прямую фигуру Кима, смотрящего в воду, представил его грустное лицо и…
Шур точно не помнит, но, наверно, он закричал перед тем, как бухнуться в воду. Знал, что надо прыгнуть подальше, подальше от дебаркадера. Эта мысль мелькнула, когда он уже летел в воздухе.
Оказалось очень глубоко. Погрузился сразу с головой, пошёл вниз и дна ногами не нащупал. Барахтался, вынырнул, опять, наверно, что-то закричал, вода залила рот. Наглотался. И снова с головой ушёл в глубину, чувствуя со страхом, как его тянет под дебаркадер. Вынырнул опять, отчаянно молотя руками и ногами, и услышал женский взвизг: «Тонет! Тонет!» Ему стало так страшно. Сила, с которой он не мог справиться, властно и неотвратимо тащила его под дебаркадер. Он сопротивлялся, но она была мощнее.
Сколько он так бултыхался, минуту или десять или полчаса, он не знал. Только помнит, как, наконец-то, сильная мужская рука схватила его, и они вдвоём поплыли к берегу.
Если бы Шур знал, что ему будет так страшно, наверно, не прыгнул бы.
Шуру было стыдно. «Дурак! Идиот! Ненормальный! — ругал он себя, уже стоя на берегу с дрожащими руками и ногами. — Первоклаша несчастный! Лучшего ничего не мог придумать! Дебил!»
Толпа вокруг собралась сразу. А Кима рядом не было. Ведь Шур был уверен, что вытащит его из воды Ким. Обязательно Ким. И та прямоволосая Лия отвернётся от третьего помощника и, наконец, обратит внимание на Ромкиного брата. Вот зачем он прыгал в воду. Но Кима кто-то опередил. Рядом стоял мокрый, высокий, незнакомый мужчина. Седые волосы смешно прилипли ко лбу. И вдруг из-под бровей на Шура глянули два светло-голубых ледяных шарика. Ой, капитан!
Он ничего не говорил Шуру, ни о чём не спрашивал. Просто стоял и смотрел, хмуро и пристально. А с головы, с рук и ног, одетых в простую, совсем не капитанскую одежду, стекала на песок вода.
Взгляд был острым, сверлящим, словно буравил насквозь. Шуру показалось, что длится он целый час. Но вот капитан отвернулся от него и молча пошёл к своему теплоходу. Народ на берегу вежливо расступился. Пропустил его. И снова толпа сомкнулась. Все смотрели на Шура. А он тряс головой, стараясь вылить воду, попавшую в уши.
Толпа шумела всё громче и настойчивей. Люди требовали объяснений, что и как случилось.
— Ну что вы к ребёнку пристали? Видите, он перепуганный до смерти. Трясётся весь.
— Хорош ребёночек!
— Ну, поскользнулся, ну, упал, что особенного?!
— Не упал он, а сам прыгнул. Я же видел. Перелез через перила и ка-ак сиганёт!
«Разве там были перила?» — с недоумением подумал Шур.
Люди почти вплотную приблизились к нему.
— Чего молчишь?
— Зачем прыгнул? Утопиться, что ли?
— Да что он, ненормальный?
— Почему? Нормальный! Может, он покончить с собой захотел! Из-за любви!
— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Хи-хи-хи!
— Чего ржёте, человек чуть не погиб.
Насчёт любви произнёс оч-чень знакомый голос. Да, это был Оська, который давал ему письмо для Лилии. И произнёс он эту фразу с такой издевательской насмешкой, что у Шура внутри будто что-то взорвалось. Оглядел толпу. Ну да, вон он, Оська, со своей гитарой. Глаза смеются, издеваются, дескать, куда тебе такому о любви мечтать?
И Шур вдруг неожиданно для себя чётко и громко произнёс:
— Да! Утопиться… хотел! Из-за любви!
— Чего-чего? Из-за чего?
Незнакомая девчонка в тюбетейке высунулась вперёд:
— Вы… из-за любви?
— Да, — сказал уже одними губами, но очень серьёзно.
И на берегу вдруг стало тихо. Так непривычно тихо, будто здесь не стояло ни одного человека.
Шур с изумлением понял, что ему поверили. Непонятно только, почему поверили? Разве можно вот так в лоб спрашивать? И разве правдоподобно вот так в лоб отвечать? Про… Неё. Но… поверили же!
Он мысленно поглядел на себя со стороны. Какой он сейчас маленький, наверно, щупленький, мокрый с головы до пят, одежда прилипла. Какой смешной, хоть плачь. Дрожит весь. С него капает. Щурится, плохо видит. Очки-то остались в Волге. Лежат сейчас на дне, скучают по родной Шуровой переносице. А они вдруг — поверили.
Лёгкий шепоток в толпе. Непонятно, что говорят. А может, вода в ушах мешает разобрать слова? Нет, не мешает. Расслышал.
— Да разве он скажет? Разве назовёт? Ты что! Тсс…
И немолодой женский сочувственный голос:
— Боже мой, какой несовременный мальчик. В наш век и вдруг…
А Шур вдруг почувствовал в горле комок. Чего она так про наш век? Обидно же.
И другой незнакомый голос:
— Беги переоденься, а то простудишься.
И с застрявшим в горле комком Шур шагнул на людей. Толпа в удивлении расступилась перед ним.
Это чудное событие с буханьем в воду было вчера. Если б Шуру кто-то сказал, что такое с ним случится, он ни за что не поверил бы. Это не в его характере. Ромка и тот скорее мог что-нибудь подобное отчебучить. Он вечно сначала сделает, а потом подумает. Но чтобы Шур! Чудеса. Оказывается, бывают у человека в жизни неожиданные и оч-чень странные поступки. А он и не предполагал даже.
Никита Никитич, придя из леса с грибами и узнав об этом, молча опустился в плетёный стул на палубе да так и просидел до ужина неподвижно. Шура он не расспрашивал, будто не случилось ничего. Вместе молча пошли ужинать. А грибы в корзиночке остались стоять возле ножки плетёного стула.
Ночью, когда уже легли спать и погасили свет в каюте, Шур сам рассказал деду про этот мальчишески глупый поступок. И про то, что подслушал разговор деда с Кимом. Дед ничего не говорил, иногда отделываясь междометиями. Шур так и не понял, как дедушка отнёсся к его глупости. Но всё-таки стало легче после этого рассказа в темноте.
Сейчас утро. Солнце, как огромная малиновая ягода, висит над землёй. А вокруг разлита нежность голубовато-белого прозрачного тумана. Солнце приподнялось, и будто в этой малиновой ягоде зажгли огонь. Оно стало блестяще-золотым. Стало — светилом. И заволновалась упрямая дорожка золота в воде. А то была робкой, малиново-прерывающейся. А сейчас плотная, хоть иди по ней, кажется, не провалишься. Выдержит. А нежность всё ещё разлита вокруг.
Туристы уже позавтракали. Шур всё время чувствует какое-то иное отношение их к себе. Раньше вообще никакого отношения не было. Будто Шур — это пустое место. А сейчас его замечают. Ничего не говорят, но Шур всё время чувствует на себе взгляды. Любопытные, удивлённые, уважительные, пренебрежительные — всякие.
Многие, конечно, не верили в правдивость его слов. Особенно те, кто не слышал и не видел, как он их говорил. А ведь он не соврал. Ведь он, действительно, из-за любви. Это неважно чьей, но из-за любви же!
А Фанера! Ох, Фанера! Специально прибежала на их палубу. Цыганские глазищи — огромные! И в них такое восхищение, будто перед ней не Шур, а великая знаменитость земного шара! Она не нашлась, что ему сказать, только смотрела и всё. А Ромка потом передал Шуру её разговор с матерью.
Зина Вольтовна во время Шуриного «купанья» была в соседней деревне, где, как ей сказали, был промтоварный магазин. Когда она, вернувшись, обо всём узнала, то расхохоталась на всю каюту. Сказала, что не верит. И обозвала Шура «артистом». А Фанера как взовьётся! Как крикнет: «Если б ты своё брильянтовое кольцо потеряла, то сама бросилась бы топиться. И другим поверила бы, если б из-за вещей! А из-за любви тебе смешно, потому что ты до этого не доросла!»
