С тех пор каждое утро Молодец ходил с Катериной на базар. Править им не нужно было. Он вскоре узнал все лавки, в которых Катерина делала покупки. Сам останавливался у дверей и ждал. Возвращаясь, всегда приостанавливался на углу возле нашего дома и ревел.
«Прошу отворить ворота — мы вернулись!» — сообщал он на весь город.
И влетал, таща за собой повозку, во двор.
Так бывало утром. Но пусть бы Катерина попробовала отправиться за покупками на тележке в другое время! Молодец смотрел на неё исподлобья, стриг ушами.
«Хватит и одного раза, — заявлял он твёрдо. — Твоё дело помнить, что ты должна купить, а моё дело — привезти покупки домой. Но только раз в день, не забывай!»
И ни за что не давал себя запрячь. Лягался и ревел изо всей мочи.
«От работы я не отказываюсь, — говорил он. — В труде — весь смысл жизни. Но на всё своё время. Порядок — прежде всего!»
Можно ли сказать, что наш Молодец был лентяем? Ни в коем случае! Был ли он упрямым? Тоже нет! У него были свои принципы, и всё.
А сколько люди наговорили худого об ослах. Пожалуй, из всех животных человек больше всего обидел осла. Ведь кого называют ослом? Не буду вам объяснять — вы и сами знаете. Да и разговаривать на эту тему неприятно.
Впрочем, каждый, кто имел дело с настоящим ослом — с четвероногим, у которого такая славная, милая мордашка и коровий хвостик, знает, что между ним и человеком, которого называют ослом, нет ничего общего. Из этих двух ослов я всегда предпочту своего Молодца.
А вы как думаете, ребятки?
У меня была кошка — белая, пушистая, с шелковистой шёрсткой. Говорят, её родная бабушка была настоящей ангорской кошкой. Мы звали нашу кошку Пусей.
Очаровательная была кошечка. Жила она со мной в такой сердечной дружбе, как редко кто из моих животных.
Целыми часами лежала она, бывало, под лампой на моем письменном столе. Дремала. Время от времени, однако, открывала глаза — а были они синие, как васильки, — и внимательно глядела на меня. Потом вставала, выгибалась в изящную подкову, зевала так глубоко, что видно было её розовое горлышко. И перед тем как снова улечься под лампой, не забывала сказать мне несколько тёплых слов.
«Слишком много читаешь по вечерам, дорогой мой!» — ласково упрекала меня она и клала свой пушистый хвостик поперёк открытой страницы книги. Или деликатно протягивала лапку и задерживала перо, бегающее по бумаге.
«Хватит этой писанины, — уговаривала она, — пора уже спать. Утро вечера мудренее!»
У Пуси была одна большая странность. Вы, конечно, знаете, что почти каждый кот или кошка прекрасно умеет ходить по узким карнизам, по крышам. Говорю — почти каждый, потому что Пуся как раз этого сделать не могла. У ней делалось головокружение. И она как камень падала на землю.
Бедное существо, несомненно, не понимало, почему так получается. И мы тоже сначала не знали, отчего наша Пуся падает то с крыши, то с дерева. Падает тяжело, не по-кошачьи — на лапы, а разбивается. И неделями потом не может встать.
Когда мы нашли истинную причину, стали стараться не позволять кошке забираться так высоко, чтобы падение могло причинить ей вред.
И всё шло хорошо, пока не пришёл этот май. Помню, что сирень цвела в тот год как сумасшедшая. У Пуси были малыши. Три этакие белые пуховочки на красных лапках, с хвостиками, как спички. Пока котята были слепые, Пуся не отходила от корзинки, служившей ей жильём. Но когда котята прозрели и стали поживее, она начала выбираться на охоту. Ну и забралась однажды на самую верхушку ясеня.
И упала. Да так неудачно, что не оставалось ничего другого, как только похоронить её под белой розой, которая росла у южной стены нашего дома…
На этих похоронах была наша маленькая чёрная такса, по имени Муха. Она обнюхала кошку и убежала. Никто не обратил на неё внимания. Надо сказать, что Муха была особа капризная, и, особенно когда у неё бывали щенки, мы предпочитали не вмешиваться в её дела.
Главное, — эта собачонка была ужасно обидчива. Ни с того ни с сего с визгом, лаем, плачем она уходила из дому с таким оскорблённым видом, как будто больше уже никогда не вернётся. Но через несколько часов Муха появлялась на дворе как ни в чём не бывало. И начинала с того, что бросалась на первого встречного.
Порой она была слаще сахара, а то вдруг, неизвестно почему, жалила, как оса. Словом, дама с капризами.
Похоронив нашу Пусю, начали мы думать, что же нам делать с сиротами. Кормить из соски? Что ж, можно попробовать. Попытка — не пытка. Правда, маловато было у нас надежды соской выкормить таких маленьких котят. Но не могли же мы оставить маленьких Пусят на произвол судьбы. Идём в сарай, где стояла корзинка Пусеньки. Заглядываем туда… Пусто! Котятами и не пахнет!
Ай-ай-ай! Скажу вам откровенно, мне стало стыдно. Хорошо же я позаботился о детях моей бедной Пуси — позволил им пропасть! Вот так так!..
Да ещё, признаться, было у меня недоброе предчувствие. Вспомнилось мне, что недавно видел я во дворе Лорда — добермана из дома напротив. Был это пёс прожорливый и глупый. Он мог проглотить несчастных Пусят в мгновение ока. Ищем мы на всякий случай котят, перетряхиваем дрова, заглядываем в каждый угол. Ни следа! Гм, что ж делать? Пропали! Решили мы не пускать Лорда даже на порог. И это было всё, что мы могли предпринять, правда?
Прошла неделя, а может, и больше. Вдруг на дворе появляется Лорд. И направляется прямо к террасе, где Муха в глубокой нише под полом устроила свою детскую в старом ящике из-под гвоздей.
Муха — к Лорду. Без звука, без предупреждения вцепилась ему в нос. Лордишка исчез, словно его ветром сдунуло! А Муха оглянулась на него раз, другой и с достоинством заковыляла на своих коротких ножках под террасу к ящику.
И только там начался визг. Жалобы, упрёки! Напищалась она, наплакалась вволю и, продолжая ещё скулить от возмущения, приступила к генеральной уборке в детской.
Происходило это всегда так. Сначала она осторожно выносила из ящика малышей. Потом перестилала сено и тряпки, которые отовсюду натаскивала — вместо простынь и пелёнок — для своих ребят.
Вижу, Муха вытаскивает одного пищащего малыша, чёрного-чёрного, как и его мама. За ним — второго. Мы знали, что у неё только двое детей. Вот удивился я, когда Муха снова за чем-то полезла в ящик! Осторожно достаёт ещё кого-то… Киска! Белая киска! Пусёнок! Один, второй, третий!.. Весь выводок. Выходит, когда мы все позабыли о сиротах, Муха о них вспомнила. И приютила их.
— Мушка, славная ты псинка, — говорю я и подхожу ближе.
А Муха становится ко мне боком, заслоняя собой детей. Смотрит исподлобья.
«Ну? Чего ты хочешь? Не люблю я, когда вмешиваются в мои семейные дела, понимаешь? — ворчит она и на всякий случай показывает мне зубы. — Пусть каждый поступает так, как считает нужным!» — буркнула она и принялась перестилать постели своих и приёмных детей.
С тех пор никто из нас не заглядывал в Мухин ящик.
А через несколько дней семейство Мухи в полном составе уже разгуливало под верандой и в добром согласии пило молоко, которое малышам приносила Крися.
В один прекрасный день Муха вывела всю свою фамилию в свет — на прогулку к колодцу.
И тут только убедилась славная собачонка, что её собственные дети сильно уступают приёмным. Чёрные ящерицы — Мухины дети — были неловкими, как все маленькие щенята. А котята! Ну, стоит ли вам рассказывать, как подвижны и проворны маленькие котята!
Мухе их кошачьи ухватки не очень понравились. А за рискованное предприятие — попытку забраться на сруб колодца — Пусята даже получили взбучку.
Муха зорко следила за котятами, берегла их как зеницу ока и воспитывала по-своему. И Пусята росли настоящими псами. Пытались даже тявкать, точь-в-точь как маленькие Мушенята, которые были от природы пискливы и облаивали всё, что только двигалось. И как же было забавно, когда коты прыгали на развевающуюся в воздухе простыню и орали что есть мочи!
Но всё кончается. Мухины таксики выросли и пошли в люди. Пусята тоже нашли себе хозяев. У нас остался только один белый пушистый котик, как две капли воды похожий на маму. Жил он уже своей, кошачьей жизнью. Беспрепятственно разгуливал по крышам, по деревьям, ибо не унаследовал от мамы головокружения.
Не раз пропадал он по целым неделям. Но, возвращаясь, шёл спать в старый ящик из-под гвоздей, в котором проживала Муха. Старая, славная Муха. Немножко капризница, но ведь это не такая уж беда, верно?
Перед нашим домом был палисадник. Справа, как войдёшь с улицы, росла большая, развесистая липа. Кольцом вокруг неё стояли стол и скамейки. Там мы летом полдничали. Но, если случайно чаепитие затягивалось до захода солнца, надо было, хочешь не хочешь, убираться из-под липы. Почему? Потому что на этой липе ночевали воробьи. Тучи воробьёв. Целые воробьиные народы! Всё дерево — от верхушки до самых нижних веток — было усыпано ими. И перед сном они так шумно о чём-то совещались, что мы, люди, разговаривать никак не могли.
