Я почувствовала, что плачу — уж в который раз сегодня! — но эти слезы были, кажется, самыми мучительными, потому что скрипки плакали вместе со мной, переворачивали душу, кричали о нашем горе.
Я никогда не думала, что музыка может причинять такую боль. Я думала, музыка — это просто так, для развлечения. Мне нравились несложные мелодии, и было скучновато, когда Костя ставил Баха или Бетховена.
Только сейчас я поняла, что такое музыка. Ведь это то, что происходит в душе, то, чего не выразишь никакими словами.
Я взглянула на Костю. Он сидел в ногах моей постели, упершись руками в колени и спрятав лицо в ладонях. Мне показалось, что он тоже плачет, и я вдруг поняла, как я его люблю и как мне его жалко. Никогда он не был со мной ласков, и я ему всегда грубила и не верила, что у нас могут с ним быть другие отношения. А сейчас я откинула одеяло и крепко прижалась к брату. А он натянул мне на плечи одеяло и обнял одной рукой, а другой вытер слезы с моих щек и подбородка.
И скрипки, как добрые волшебники, зазвучали тише, высокая волна горя ударилась о берег — и схлынула, и ей на смену пришла добрая, баюкающая мелодия. «Все будет хорошо, — говорила музыка. — Не надо отчаиваться. Уйдет горе, и на смену ему придет радость. Все будет хорошо…»
И я поверила.
Музыка кончилась. Костя встал и выключил проигрыватель.
— Ты что раскрылась? — сказал он. — Ну-ка, ложись быстрее.
Он укрыл меня одеялом до самого подбородка. В дверь позвонили. Костя пошел открывать.
— Как вы быстро! — сказал он.
— Мы на такси, — услышала я голос Женьки. — Ну как она? Сейчас Наташка ее живо вылечит. Она у нас профессор. Куда идти, старик, сюда?
— Нет, — ответил Костя. — Она в кабинете. Мы с ней обменялись комнатами.
Женьку я едва узнала — за то время, что я его не видела, он успел отрастить густую черную бороду. А его сестра мне сразу понравилась. Она была невысокая, худенькая, в очках. Нельзя сказать, что красивая, но сразу видно, что очень добрая и простая.
— Ты зачем бороду отпустил? — спросила я Женьку. — Тебе не идет. Ты на Бармалея стал похож.
— Это что еще за критика снизу? — возмутился Женька. — Болеешь — и болей, а мою бороду не трогай. Много ты в ней понимаешь! Может, борода — это моя единственная гордость!
— Что у тебя болит, Иринка? — спросила Наташа.
— Ухо и горло. Но уже меньше.
— Я ей анальгину дал, — сообщил Костя.
— Вот я тут захватила все, что нужно: аспирин и тетрациклин, а вот таблетки для полоскания. У вас есть молоко? Согрей, Костя, пожалуйста. Ей сейчас нужно пить как можно больше горячего.
— Я ж говорю — профессор, — сказал Женька. — Ее хлебом не корми — дай кого-нибудь уморить.
— Заболей только, попробуй! — весело пригрозила Наташа.
— Да лучше сразу с девятого этажа — в Москву-реку! — воскликнул Женька. — Чтоб не мучиться.
— Костя, у вас есть вощеная бумага? — спросила Наташа, — Принеси, я сделаю компресс.
— Наконец-то у нее появилось поле деятельности! — прокомментировал Женька. — Берегись, Ирина! Впрочем, ты не умрешь. Мы с твоим братом организуем мощный фронт защиты детей от недоделанных профессоров. Хотя ты и так выживешь. Раз ты еще в состоянии замечать, что мне идет, а что не идет, — значит, есть надежда!
— Бармалей! Бармалей! — смеялась я.
— Молчи! — заявил Женька. — Ты оскорбляешь во мне самое святое!
Через короткое время, напичканная лекарствами, напоенная горячим молоком, я лежала на взбитых подушках, укрытая поверх одеяла еще двумя пледами. Компресс, положенный по всем правилам, согревал ухо, и оно болело гораздо меньше. Костя с Женькой и Наташей ушли на кухню и стали там пить чай. До меня доносились их негромкие голоса, позвякивание ложечек, мирные, домашние звуки. От всех этих звуков мне стало хорошо и спокойно. Глаза слипались. В эти минуты я была почти уверена в том, что с мамой тоже все обойдется, она вернется домой здоровая, и папа приедет, и мы заживем прежней счастливой жизнью.
***
Когда я проснулась, в квартире было тихо, и я испугалась, как бы Костя не проспал свой урок.
— Костя! — закричала я.
В передней послышались шаги, но вошел не Костя, а Наташа в маминых домашних туфлях и мамином фартуке поверх юбки и кофточки.
— Наконец-то проснулась! — сказала Наташа. — Знаешь, который час? Без десяти двенадцать! Кости нет давным-давно. Он уже звонил, спрашивал, как ты. Он в больницу поехал.
— А урок?
— Говорит, нормально. А ты как себя чувствуешь?
— По-моему, я уже выздоровела. Ничего не болит.
— А горло?
Я глотнула.
— Чуть-чуть. Почти незаметно.
— Ну-ка я посмотрю.
Наташа раздвинула шторы, велела мне повернуться к свету, открыть рот и сказать «а-а».
— Все-таки есть краснота, — сказала она. — Держи градусник. Врача я уже вызвала.
— Зачем? — огорчилась я. — Ведь вы меня лечите!
— Я ведь не врач, — улыбнулась Наташа. — Я всего-навсего студентка второго курса. Мне еще до врача знаешь сколько?
Пока я мерила температуру, Наташа успела приготовить мне завтрак — горячее молоко и два яйца всмятку.
— Давай градусник, — сказала она. — Тридцать шесть и шесть. Поздравляю. Но это еще не значит, что ты выздоровела. Мы только сбили тебе температуру. Сегодня целый день будешь лежать, принимать лекарства и полоскать горло.
— Да у меня же ничего не болит! Вот честное слово, я совершенно здорова! Мама будет волноваться, что я не пришла к ней в больницу.
— А ты думаешь, маме будет легче, если у тебя начнется осложнение? — строго сказала Наташа. — Лежи и не спорь, а то рассержусь.
— А вы не умеете сердиться, — сказала я. — Вы добрая.
— Еще как умею! Вообще можешь говорить мне «ты».
— Ладно. Я только не понимаю, ты что, пришла или еще не уходила?
— Еще не уходила, — засмеялась Наташа. — Я спала на Костиной постели, а Костя — у родителей. Впрочем, мы почти не спали — долго сидели, болтали, потом Женька ушел — ему рано на завод, а мы подремали часик. Так что лежи, я сейчас принесу тебе полоскание.
— А заниматься можно?
— Конечно.
Но я решила сначала дождаться Костю, а уж потом начать заниматься. Пока я не узнаю, как мама, мне все равно ничего не полезет в голову.
Я кончала завтрак, когда пришла наша врачиха из поликлиники. Она пробыла всего минуты две, велела принимать все те лекарства, которые я уже принимала, и ушла. Могла бы не приходить.
Потом вернулся Костя. Я услышала, как Наташа спросила его тревожным шепотом:
— Ну как?
— Все хорошо! — громко ответил Костя и вошел ко мне в комнату. — Ирка, танцуй. Я разговаривал с профессором. Слепота не грозит.
— Ура! — закричала я. — А еще что он сказал?
— Левый глаз поврежден слабее, а правым мама будет видеть хуже, но это временно, пока не заживут слизистые оболочки.
— А когда ее выпишут?
— Через неделю, не раньше. Я там встретил ее сослуживцев, они все предлагают свою помощь. Я сказал, что нам ничего не надо.
— А маму, маму ты видел?
— Ага. Знаешь, что ее больше всего беспокоит? Что мы с тобой окончательно перегрыземся.
Мы засмеялись.
— А какая она? — спросила я. — Лицо очень изменилось?
Костя замялся.
— Н-ну, вообще-то изменилось, — признался он. — Но не так уж. Не страшно. Такие розовые пятна, они со временем пройдут.
— А глаза?
— Да ну тебя, пристала! — сказал Костя. — Сама пойдешь — увидишь.
— Костя, ты ей отнес чего-нибудь поесть? — перевела разговор Наташа.
— Нет, я как-то забыл. Я спросил — она говорит, что ей ничего не надо.
— Глупости! — возразила Наташа. — Я поставила тесто, вечером приду, напеку пирожков с яблоками. Завтра ты ей отнесешь. И не забудь купить фруктов и какого-нибудь сока. Больным всегда хочется чего-нибудь вкусненького, домашнего. Особенно выздоравливающим.
Наташа сняла фартук.
— Уходишь? — спросил Костя огорченно. — А то пообедаем вместе. У нас суп есть в холодильнике.
— Я не могу, — ответила Наташа. — И так две лекции пропустила. А ты следи, чтобы Ира не вставала и регулярно полоскала горло. Таблетки для полоскания в кухне, на подоконнике. В шесть часов смеришь ей температуру. Ну, до вечера.
Не успела уйти Наташа — явилась целая компания: Светка, Люся и Колька Лебедев.
— Ой! Ты заболела? — испугалась Светка, увидев меня в постели. — Я еще вчера подумала, что ты больна. Ты такая красная сидела!
— А как мама? — спросила Люся.
Я рассказала, что Костя был у мамы, разговаривал с профессором и что слепота маме не грозит.
— Слушай, давай мы тебе чем-нибудь поможем? — предложил Колька. — Ну там в магазин сходим или еще чего-нибудь.
— Да у нас все есть. Вечером придет Костина знакомая, пирожков напечет! — похвасталась я.
