Крестьяне еще немного посмотрели на чучелопомещика и разошлись: каждого ждала работа.
Копилка остался один. Смелая галка подлетела и клюнула его в нос. Копилка замахал руками. Птицы разлетелись в разные стороны. А помещик скоро высох под жарким солнцем. Одежда на нем покоробилась, стала твердой и жесткой, как панцирь.
Копилка дождался вечера и попытался освободиться, он дернулся в правую сторону сначала немножко, потом побольше, потом изо всех сил, веревка ослабла, и Копилка освободился.
Копилка наелся гороху, наложил гороху про запас туда, где раньше хранил монеты, и, сгибаясь под тяжестью, поплелся к лесу.
«В лесу меня никто не найдет, — рассудил он. — А как доберусь до Формалая снова отберу у крестьян всю землю, снова накоплю денег и всем им отомщу. Они узнают, как из Копилки делать пугало».
Так, строя планы мести, помещик добрался до лесного ручья. Он съел весь горох, потом выстирал измазанные в иле пиджак, брюки и рубашку и повесил свою одежду на вершину развесистой липы сушиться. А потом сам забрался туда. Копилка опасался спать на земле: вдруг змея или ящерица заберется через щель в голову и поселится внутри, их ведь не вытрясешь, как горох.
Распорядитель праздников и приемов долго ломал голову над тем, кого заставить сделать памятник Формалаю.
«А если приказать гончару, пусть он слепит Формалая из глины. Солнце высушит, и памятник будет твердым, как камень, — подумал Распорядитель и твердо решил: — Да, да. Нужно заставить гончара».
Через час самый искусный гончар кукольного царства стоял перед Распорядителем праздников и приемов.
— Как тебя зовут? — спросил Распорядитель.
— Меня зовут Крынка.
— Так вот что, Крынка, я поручаю тебе важное дело, — слуга Формалая тонкой тростью тронул плечо гончара и подтолкнул к окну. — Вот здесь, на площади, ты должен построить памятник нашему правителю.
— Я не могу строить, — ответил гончар. — Я могу только лепить.
— То есть я хотел сказать: слепить, — поправился слуга правителя.
Крынка молчал. Ему не хотелось лепить памятник, а отказываться он боялся.
— Если памятник понравится царю… — Распорядитель праздников и приемов перешел на шепот, подмигнув косым глазом. — Если памятник понравится царю, он подарит тебе новый дом с верандой и фруктовым садом.
— Я попробую, — Крынка поклонился и вышел, а Распорядитель приемов и праздников велел немедленно сложить на площади постамент, а возчикам привезти два воза чистой белой глины.
Каменщики сложили постамент. И вот уже Крынка ком за комом поднимает на постамент глину для будущего памятника. Сначала он вылепил толстые и кривые ноги Формалая, отошел в сторону и подумал: «Нет, не понравятся царю такие ноги, и не будет у меня ни дома, ни веранды, ни фруктового сада, — и он поправил ноги, сделав их ровнее и тоньше. — Вот так. Теперь хорошо».
Потом гончар принялся за туловище. С каждым уложенным комком глины, с каждым новым шлепком, с каждым новым движением ему казалось, что дом с садом и верандой подвигается к нему все ближе и ближе. Вот уже готово туловище Формалая, толстый живот, массивные плечи, голова…
Крынка отошел, пригладил свои спутанные волосы, порядком измазав их глиной, потер одна о другую усталые ладони и, присев на скамейку у чьего-то дома, стал разглядывать творение своих рук.
— Скульптура обязательно понравится Формалаю, и у меня будет дом, настоящий дом, — доказывал он себе. — В саду я посажу красные розы, а под окном устрою клумбы с табаком. Ах, как это будет прекрасно!
— Плохой ты гончар, Крынка! — оборвало Крынкины мечты громкое восклицание.
— Я самый лучший гончар в государстве, — не оборачиваясь, проговорил твердо Крынка. — Посмотри, разве сделает кто-нибудь такую скульптуру?
— Ты правду говоришь. Никто не хочет делать изображение Формалая. Даже Аленка отказалась вышивать его портрет. А ты, Крынка, делаешь ему памятник.
— А тебе какое дело? — повернулся Крынка и увидел перед собой рыжие вихры, синий колпак с колокольчиком, красную рубашку. Гончар сразу узнал Петрушку, хотя прежде он никогда его не видел. Зато он много слышал о его проделках.
Петрушка еще раз внимательно посмотрел на памятник.
— Зачем ты это делаешь? — снова обратился он к Крынке. — Никто тебе не скажет спасибо за это.
— Мне надоело жить в землянке. Через два дня я кончу работу, и у меня будет новый дом. Приходи ко мне, Петрушка, в гости. Я тебе сорву самых вкусных яблок и самых красивых цветов.
— Не надо мне твоих яблок. Я никогда не буду их есть. И никто не будет. И никто руки тебе не подаст. Так и знай.
Крынка взлохматил пятерней и без того спутанные волосы, опустил голову и задумался.
— Разбей памятник, а? — тихонько предложил мальчик. — Пусть Формалай знает, что никто не будет прославлять его. Разбей, — убежденно повторил он.
Гончар взял молоток, которым дробил крепкие куски глины, замахнулся и закрыл глаза рукой.
— Не могу, — сказал он Петрушке. — Я так старался. — И его рука с молотком бессильно повисла вдоль тела.
— Давай я, — предложил мальчик. Он вырвал у Крынки молоток, как кошка, взобрался на помост, размахнулся, и вниз полетела одна рука глиняного правителя, за ней — другая. Потом с глухим мягким шумом шлепнулась сразу половина туловища. — Раз, еще раз! — покрикивал Петрушка, и вскоре вместо царской фигуры на помосте оказалась бесформенная глыба глины.
Как раз в это время Распорядитель праздников и приемов выглянул в окно, чтобы посмотреть, как идет работа. Сощурив заячьи глаза, он поглядел еще раз и ничего не увидел.
— Как странно, — пробормотал он, — только недавно памятник был почти готов, а сейчас тут ничего нет. Что-то случилось с моими глазами. Надо скорее идти к мастеру Трофиму поменять глаза.
Он направился к выходу и тут же вернулся, вспомнив, что мастер Трофим сидит в тюрьме и ничего не желает делать.
— Тогда попробую взять очки, — он нашел у себя в столе очки в розовой оправе, водрузил их на нос. На месте памятника стоял серый полотняный шатер. — Пф-у-у, какое наваждение! — Распорядитель праздников и приемов хлопнул руками по бокам, еще раз посмотрел сквозь очки и пробормотал: Нужно попросить присмотреть за памятником Хранителя памяти, а то у меня стало плохо с глазами, и я ничего не вижу.
Судья долго не решался идти к Формалаю. Ему было стыдно показаться правителю на глаза без своей гибкой спины, без двух лиц и без угодливой улыбки.
Наконец он набрался смелости и вошел во дворец. Формалай сначала не узнал его. Изумрудные глазапуговицы строго глядели на Нашим-Вашим, и судья задрожал под этим взглядом.
— Я — Нашим-Вашим, — доложил он. — Я царский судья. — Он хотел пониже поклониться, но жесткая спина не гнулась.
Правитель не отводил от него взгляда и молчал.
— Я — Нашим-Вашим, — снова пролепетал обескураженный судья. — Я буду судить всех, кто выступает против царя.
— Такой судья мне не нужен, — Формалай пожал плечами и указал пальцем на дверь: — Иди отсюда!
— Я буду верно служить, — умолял судья. Он встал на колени и даже немного обрадовался: хорошо, что хоть ноги сгибались и можно было показать царю свое уважение.
— Ладно, ладно, — сжалился Формалай. — Выполнишь мое задание — будешь судьей.
— Я все сделаю. Все, — заверил Нашим-Вашим и прижал руки к груди, чтобы показать, как он будет стараться.
— Поймай Петрушку. Я хочу его повесить. Не поймаешь — на глаза не показывайся.
Нашим-Вашим медленно вышел из дворца. Он-то знал, что поймать Петрушку — дело трудное. Судья уже слышал, как мальчишку пытались сжечь на костре, но он сумел убежать. Слышал он и о том, как Петрушка устроил Формалаю кошачью серенаду. Но что же делать? Даже трудное задание надо выполнить, потому что иначе Нашим-Вашим не будет судьей.
«Как же мне узнать, где сейчас Петрушка?» — долго размышлял Нашим-Вашим и наконец додумался: «Чтобы выследить кого-нибудь, обязательно нужна собака. Найду собаку с хорошим чутьем и поймаю Петрушку».
Судья отправился на поиски. Он обошел почти все дома в городе, но подходящей собаки так и не нашел. Одни казались ему слишком большими, и он боялся, что не справится с ними, у других было слабое чутье, третьи так скулили и взвизгивали при его появлении, что он затыкал уши и выбегал со двора. Но в одной деревне судье все же повезло. Он купил за двадцать монет небольшую пеструю собачку у одного крестьянина, который прежде служил в армии.
— У нее очень чуткий нос, — сказал бывший солдат. — Собака может сказать, что делается за две, за три улицы от нее.
— Тебя-то мне и нужно! — Судья привязал веревку на шею собаки, отдал крестьянину двадцать монет и вышел.