— Знаю. Только потом. А сейчас никак!
— Почему, дяденька? Ведь это моя мама!
— Знаю. А хоть бы мама, или бабушка, или тётя — всё равно нельзя. У нас режим.
— А когда он уйдёт?
— Кто уйдёт?
— Режим.
Сторож с недоумением поглядел на Таню:
— Режим — это, стало быть, расписание, распорядок. Понятно? Как мёртвый час окончится — пожалуйста, навещайте, гости, наших больных, а сейчас нельзя.
— А когда он кончится?
— Мёртвый час-то? Да часика через два. А ты посиди на лавочке или в лесу погуляй, цветочков для матери нарви. Ей приятно будет.
Таня растерялась:
— Два часа я не могу. Мне надо ей письмо передать.
— Какое такое письмо?
— Вот! Срочное письмо. — Таня показала сторожу плоскую заржавленную коробку. — Это от папы. Он писал много лет назад. Здесь, в окопах. А сейчас я нашла. Вот. Видите?
Сторож посмотрел на ржавую коробку, на книжечку, покачал головой и сказал:
— Ну ладно, раз такое дело, ступай! Только потише, а то мне выговор через тебя будет. Потому как у нас режим…
Но Таня уже не слышала его. Она бежала по аллее. Песок скрипел под ногами. На большой клумбе покачивались диковинные цветы. Посерёдке блестел зеркальный шар. В нём всё отражалось.
Аллея привела Таню в тенистый парк. Там были гамаки и низенькие полотняные стулья. На них не сидишь, а почти что лежишь. Но как найти маму, когда все больные одинаково одеты в полосатые костюмы — полоска белая, полоска голубая!
Вдруг Таня услышала знакомый голос:
— Танюша!
Таня оглянулась. Неподалёку, под толстой красной сосной, на полотняном стуле лежала мама. На коленях у неё была открытая книга. Но мама не читала её, а, видно, лежала и думала. Таня бросилась к ней:
— Мамочка, я тебя ищу!.. А все одинаковые…
— Какая ты чумазая! — сказала мама. — Стыдно будет тебя здесь знакомым показать. А Лёша где?
— Он там… Копает ещё… всякие черепки.
— Сейчас пойдём умоемся, а то на тебя смотреть страшно. Ну, а ты-то что-нибудь нашла в курганах?.
— Нашла, — сказала Таня и протянула маме плоскую ржавую коробку. — Вот!
Мама посмотрела на коробку:
— Зачем это тебе, Танюша? Ведь ты уже большая. Смотри, руки все в ржавчине. Брось её сейчас же!
— Нет, мама, — сказала Таня, — бросить нельзя, потому что там письмо.
— Какое письмо?
— Письмо… — Таня помолчала. — Очень простое письмо, мама… От… папы.
— Что?..
Мама побледнела и крепче взялась за палки низенького полотняного стула.
— Вот, посмотри! — Таня открыла коробку и протянула маме маленькую книжечку. — Только они слиплись. Тут сверху написано: «Шестнадцатого октября сорок первого года». А дальше про тебя… и про Лёшу… и про меня…
— Погоди!
Мама откинулась на полотняную спинку, минутку лежала с закрытыми глазами, потом медленно поднялась, села и сказала:
— Давай!
Она взяла книжечку и стала осторожно отделять одну страничку от другой. Один листочек чуть надорвался, и Таня вскрикнула.
Все листочки были исписаны всё тем же торопливым карандашом.
Мама разложила листочки по порядку на книге, которая лежала у неё на коленях, потом нагнулась и стала медленно и негромко читать:
— «Дорогие мои мать, жена, сын и дочка. Пишу в окопе. Немецкие танки прут один за другим. Похоже, что больше не увидимся. Я смерти не боюсь. Если погибну, то ведь это за вас, за мою семью, за Москву, за Родину. Верю, мои родные, мои хорошие, вернётся к вам счастье. Помните: оно куплено дорогой ценой. Помните это всегда. Берегите его. Книжечка кончается. Ладно, больше мне её не курить. Вот опять ползут, окаянные! Крепко целую вас. Про…» Про… щайте! — закончила мама, и белые руки её с папиросными листочками опустились на колени…
— Прощайте! — как эхо, повторила Таня. Она стала на колени возле низенького стула, заглянула маме в глаза:
— Мамочка, это папа писал, правда? Скажи, правда?
Мама пересчитала папиросные листочки. Их было восемь. Она сложила их стопкой и разгладила. Они тихонько шелестели.
— Ну, скажи, мама, это папа, да?
Мама прижала Танину растрёпанную голову к себе, поцеловала её в самую макушку и сказала:
— Доченька, по почерку трудно сказать… Ведь это писалось в страшную минуту… Всё-таки я думаю, что это он. Будем считать, что это папа.
И мама снова поцеловала Таню. А потом опять взяла папиросные листочки и стала их перечитывать, будто хотела выучить наизусть.
Она так и не решилась сказать Тане, что папа был некурящий и никогда не курил ни махорку, ни лёгкий табак и мундштука у него, конечно, никакого не было…
После мёртвого часа Таня снова пошла на курганы. Теперь она была чистенькая, умытая, причёсанная. В косах были белые шёлковые ленты, которые мама попросила у нянечки в санатории. А под мышкой Таня несла завёрнутую в газету плоскую коробку с папиным письмом.
Солнце уже не так пекло. Стало прохладней. Таня прошла по мостику, увидела старые, заросшие травой окопы и вдруг ясно представила себе, как в этих окопах стоят бойцы. Один из этих бойцов — папа.
Они смотрят вперёд, ждут. И вот оттуда, может быть из-за того бугра, выползают фашистские танки. Они ползут вперёд, на ходу стреляют из больших пушек по окопам. Рвутся снаряды, но бойцы не убегают, нет! Они смело стоят на месте. И папа тоже не убегает и тоже ждёт.
И вот, когда танки подходят совсем близко, раздаётся команда: «Огонь!», и бойцы чуть приподнимаются над окопами и изо всех сил швыряют гранаты, связки гранат на танки, под гусеницы. И вот взрывы, и громадные танки останавливаются, некоторые горят, дым стелется над речкой, над деревней Шумилове.
А папа достаёт свой солдатский портсигар и торопливо пишет на папиросных листочках: «Дорогие мои…». Он спешит — время не ждёт, вон ползут ещё танки, и снова гранаты, снова взрывы, и огонь, и бой…
И Тане кажется, что вот наконец-то она ясно-ясно вспомнила своего папу и видит его как живого.
…Когда она подошла к курганам, там всё уже было кончено.
Все — и московские и шумиловские — собрались под старой берёзой. Пришла даже сама председательница колхоза.
Алексей Кузьмич объяснил:
— Вот мы и закончили наши раскопки. Это курганы вятичей. Вятичи и кривичи — наши предки.
Алексей Кузьмич подробно рассказывает про вятичей. Все внимательно слушают.
Садится солнце, и на западе всё небо красное, словно там пожар.
Потом небо погасло, спустились сумерки и окутали синевой и старую берёзу, и разрытые курганы, и толпу, собравшуюся вокруг седой, древней земли. Только речка внизу блестит, и слышно, как там поют-заливаются лягушки.
Таня пробралась сквозь толпу к Лёше и дёрнула его за рукав:
— Лёша, а знаешь, что в коробке-то?
— В какой коробке? — шёпотом спросил Лёша.
— В той, что я откопала…
— Ладно, Танька, потом! Не мешай, пожалуйста!
Алексей Кузьмич рассказывал:
— В этих курганах, товарищи, видимо, были похоронены славянские воины. Возможно, что они защищали только что заложенный городок, под названием «Москва», от кочевников. Эти храбрые воины — наши предки…
Таня снова дёрнула Лёшу и сказала ему на ухо:
— В этой коробке оказалось письмо от папы.
Лёша перестал слушать Алексея Кузьмича.
Он обернулся к Тане. В сумерках только видно было, как блестят его глаза.
— Ты что, с ума сошла, Танька? — зашипел он.
— Нет, не сошла. И мама сказала, что от папы. Вот оно, здесь…
— Где? Давай скорей!
Лёша выбрался из толпы, отвёл Таню в сторонку, взял коробку, открыл её, достал папиросные листочки. Но было уже темно, ничего нельзя было разобрать.
Алексей Кузьмич кончил свои объяснения:
— Зотов! Стасик! Всё. Быстренько собирайте бригады. Пора домой.
Все побежали на речку умываться. Потом все во главе с Алексеем Кузьмичом разобрали заступы, вещевые мешки, фляжки и с весёлой отрядной песней зашагали к автобусной остановке.
Песню сочинил Женя Малов. Он сам и слова придумал и музыку. Он же и запевал:
Это наши луга, это наши поля,
Это наша родная земля,
Наши реки и горы,
И морские просторы,
И на небе звёзды,
И звёзды Кремля.
В автобусе Лёша снова попробовал прочитать листочки, но и там был слишком слабый свет.
И только когда наконец добрались до дому, Лёша снял с плеча вещевой мешок, вынул ржавую коробку, достал папиросные листочки, разложил их на своей половине стола, зажёг настольную лампу и стал их читать.
Бабушка сказала:
— Это что за чтение? Спать надо!
Таня сказала:
— Бабушка, не мешай, пожалуйста. Это я там нашла, на кургане, где воины, где вятичи. Это, знаешь, бабушка, письмо от нашего папы.
