— Да это я знаю, — сказал Димка.
— Бабушку слушайся, — добавила мама. — Не гоняй на велике до седьмого пота.
— Мам, а почему на голове пять дырок?
— А ты посчитай! Наказ мой понял?
— Ага! — радостно кивнул Димка.
Надежда Сергеевна прошла на кухню, где, облаченная в передник хлопотала Елена Трофимовна.
— Мама, кто будет звонить — скажи, что в командировке.
— Да кому ж теперь звонить, — обижено подобрав губы, не удержалась Елена Трофимовна. — Всех порядочных людей разогнала.
— Ну не надо об этом! — поморщилась Надежда Сергеевна и сказала: — Будет возможность — позвоню из района… Поехала. — Она чмокнула мать в щеку.
— Плащ возьми, — напомнила Елена Трофимовна.
— Я знаю… Димка, до свидания! — И мама ушла…
Бабушка была не в духе. Это Димка сразу почувствовал, как только появился на кухне. Елена Трофимовна стояла у плиты с таким видом, будто не желтый ноздреватый блин фырчит на сковородке, а она сама на кого-то сердится. Не успел Димка сесть за стол, как бабушка, словно продолжая с кем-то разговор, вздохнула:
— Называется жизнь! Днем работа, вечером работа, потом — командировка. Чисто белка в колесе! — Перевернув на сковородке блин, покачала головой. — А когда для себя жить? Свою судьбу устраивать? Порядок ли — сын без отца! Какой человек Борис Аркадьевич!..
Димка понял: если не вмешаться — причитаний хватит надолго.
— Ба, я блинов не хочу!
— Это почему же? — мигом переключилась бабушка на внука.
— Вчера блины, сегодня…
— Да ты что ж! То вареники надоели, теперь от блинов нос воротишь! Погляди — румяные, пышные! Вареньицем помажешь.
— Ладно, — смилостивился Димка— А дашь вишневого?
— Да хоть какого! Разве жалко.
Все-таки переключить бабушку на другой разговор было непросто.
— Неужели и тебе не открылась — кто такой Сомов?
— Говорю же — как партизанка… Слышал только, что он фантазер какой-то ужасный.
— Вот-вот, ужасный! Господи, затмение на нее нашло. Хоть бы Федора не гнала с порога… Слышь, Димочка, — понизила голос бабушка, — приходил вчера Федор Николаич. Папка твой. Трезвый, при галстуке. Речи разумные говорил. Подарок мне принес… Показать?
— Ну… покажи.
Бабушка скрылась в комнате, и, пока ее не было, Димка, постукивая вилкой по столу, насупленно смотрел в окно.
— Вот. — Елена Трофимовна положила на стол целлофановый мешок. — Семь мотков шерсти. Чистая, качественная. Кофту свяжу — залюбуешься!
— Откуда это у него? — держа в руке почти невесомый моток толстых голубых ниток, спросил Димка.
— Знать, достал! — Бабушка спрятала нитки в мешок и завязала резинкой. — Папка у тебя поворотливый… Кабы не водка, — снова вздохнула Елена Трофимовна, — жили бы да радовались.
— Ничего бы не радовались! — Димка встал из-за стола. — Если хочешь знать, он вообще…
— Много понимаешь! Наперсток! — осердилась бабушка. — С образованием у него не вышло как надо. Диплома нету. Это верно… Так люди и без дипломов живут, не шибко горюют…
— Ладно, — отмахнулся Димка. — В школу опоздаю. Еще портфель не собрал.
Снова, затаив дыхание, Любчик ожидал в своей передней.
И вот хлопнула на четвертом этаже дверь. Спускается. Любчик даже рот приоткрыл…
«Бим-бом! Бим-бом!» — ударил вверху гулкий молоточек.
Любчик отскочил от двери, постоял секунду и, придав лицу равнодушное выражение, не спеша открыл замок.
— Привет, — без особой радости сказал Димка.
— Привет, — еще более угрюмо ответил Любчик.
— Собрался?
Так, не глядя друг на друга, и вышли они, спустились по лестнице, зашагали по двору.
На улице Димка спросил:
— Уроки сделал? — Будто был случай, когда Любчик шел в школу, не приготовив домашние задания.
— Не задавали ведь ничего.
— Ух, совсем из головы… — Димка поглядел на киоск «Союзпечати» и добавил: — Троячок, наверно, выведет мне по русскому.
Любчику хотелось всем своим видом показать, что Димкины дела глубоко ему безразличны, но еще сильнее хотелось и уколоть неверного друга.
— Сам виноват. Ни одного правила как следует не выучил.
С критикой Димка согласился. И, разозлясь на себя, так зафутболил валявшийся на дороге камешек, что тот через всю улицу допрыгал до противоположного тротуара.
Димка проводил его взглядом и опять задумался о разговоре с бабушкой.
Димка плохо знал отца, никакого уважения к нему не испытывал. Тот покинул дом, когда Димке шестой год пошел. Выходит, больше половины жизни прожил он без отца. Не осталось в памяти ни шумных ссор, ни грубых сцен. Видно, мама даже и ссориться с отцом считала унизительным. Просто не разговаривала с ним, будто не замечала, и он однажды как-то незаметно исчез.
Мама почти никогда не говорила о нем, не жалела, не ругала, и Димка, может, и вовсе забыл бы его. Но бабушка нет-нет да и вспомнит бывшего зятя. Она считала его, несмотря на то, что выпивал, человеком стоящим, умеющим крутиться в жизни. А причину разлада видела в том, что дочь закончила университет, работает в газете, получает неплохую зарплату. Пусть и не достиг Федор ее положения, но ведь — родной же отец Димке, и не следует смотреть на него, как на пустое место.
В последнее время отец стал захаживать к ним, Димка узнал: он уговаривает маму снова принять его в семью, убеждает, что теперь они будут жить хорошо. В доказательство хотел подарить ей золотые часы, но мама от них наотрез отказалась.
Бабушка в их дела не вмешивалась. За дочерью уже два года ухаживал инженер Борис Аркадьевич, предлагал жениться, но она все тянула и согласия не давала.
И вдруг — Сомов! Цветовод, сапожник или кто там еще, неизвестно. И теперь Федор — законный Димкин отец, приходивший в чистом костюме и с подарками, казался Елене Трофимовне чуть ли не ангелом в сравнении с этим неведомым Сомовым.
Димка и в школе вспоминал про голубые мотки шерсти, которые показала бабушка. Когда он собирал в портфель учебники, бабушка подошла к нему и сказала, чтоб матери о шерсти не говорил.
— Свяжу ко дню рождения кофту, самую модную, — сказала она. — Сюрприз будет Надюше.
«Откуда он взял шерсть? — глядя в парту, недоумевал Димка. — И часы золотые. С дипломатом ходит. Может, каким-то начальником стал? Так похвастался бы. И отчего быть ему начальником? Института не кончал. Так, с работы на работу перебивался…»
Задумался Димка. Даже не замечал, как Марина со своей парты время от времени украдкой поглядывает на него.
— Ты что сегодня такой? — тихонько спросила она Димку, когда на перемене все вышли в коридор.
— Какой?
— Задумчивый… Апатия души? Дома что-нибудь?
Димка посмотрел на высокую и статную учительницу географии, пробирающуюся по коридору с длинной картой и указкой, словно ледокол среди снующих льдин-ребятишек, и сказал:
— Погляди, какая кофта на географии.
— Красивая, — понимающе подтвердила Марина. — Хорошая шерсть.
— Дорогая?
— Конечно. Это же натуральная.
На следующем уроке Димка снова думал об отце и натуральной дорогой шерсти, которую тот где-то достает А что толку думать? Вот объявится снова отец, тогда можно и спросить.
Но объявится ли? Совсем влюбилась мама в своего Сомова. Кто же он такой? Как бы узнать…
И вдруг Димка часто заморгал, пожевал губами, неожиданно обернулся к Любчику и шепнул:
— Дома будешь? Никуда не уйдешь?
— А что? — настороженно и все еще с обидой спросил тот.
— Секретное дело придумал.
— Какое?
— Потом скажу.
Они и домой возвращались, как обычно, вместе, но Димка за всю дорогу так и не посвятил друга в «секретное дело».
Лишь у дверей квартиры Любчика таинственным голосом уточнил:
— У телефона сиди. Я позвоню.
Марина вытерла пыль на своем полированном, в темных и светлых разводах, письменном столе. Той же тряпочкой вытерла и подарок отца — мраморный квадратик с гнездышком для ручки.
Потом взяла вазу с пышной веткой сирени и поставила на стол. Отошла, посмотрела и передвинула вазу левее. Так лучше. Наверное, это самая красивая сирень, какую она видела в жизни.
Улыбаясь своим мыслям, Марина выдвинула нижний ящик стола, где лежали старые тетрадки, обрезки разноцветной бумаги, ножницы, тюбик клея, и вытащила из-под всего этого голубую, полупрозрачную папку. В папке лежал блокнот. Марина перелистала несколько страниц, исписанных аккуратным почерком, и остановилась на последних записях.
«6 мая. Утром была ветреная погода. Потом пошел дождь. Он был такой мелкий, что я не смогла рассмотреть за окном капель. На улицу не выходила. И это называется воскресенье!
8 мая. Погода замечательная! Разбудили меня воробьи. Сидят на тополе в трех метрах от окна и такой шум подняли, будто это у нас в школе третья переменка началась. Я хотела открыть окно и прогнать воробьев, но один, темногрудый, так сердито посмотрел на меня, что я решила их не прогонять. Может, у них какое-то важное собрание идет.
