— Возьми, Семёнов, своего кота! Деньги отдашь, когда вернёт гимназист! — сказал Хранид, и я впервые увидел на его суровом лице добрую, хорошую улыбку…
Ещё не веря, ещё боясь обрадоваться, я стоял перед раскрытой дверью чулана.
— Бери своего Снежка! Не бойся!
Я осторожно взял Снежка на руки. Он мяукнул и потёрся головой о мою щёку. Бедный пленник ломбарда узнал меня…
— Ступай скорей домой! — сказал почти шёпотом Хранид.
Молча он пошёл к воротам. А я шагал за ним с котом на руках, растерянный и счастливый.
Открыв щеколду, Хранид пропустил меня вперёд и повторил:
— Ступай скорей домой!
— Спасибо, Кронид Иванович! — сдавленным голосом сказал я, и слёзы закапали на белую шёрстку Снежка.
Лицо Хранида было опять сурово и неподвижно, как на портрете.
Калитка закрылась.
Едва я свернул за первый угол, как передо мной, будто из-под земли, появился Сёмка. Всё это время он прятался под деревянными мостками, настланными в этом месте очень высоко. Молча он побежал рядом со мной, с удивлением глядя на Снежка.
— Отдал? И в полицию не заявит? — наконец решился спросить он.
Я кивнул головой. Под моей ладонью билось сердце Снежка.
— А я под мостками рубль нашёл! Закатился туда, должно быть! — Сёмка разжал кулак, и я увидел серебряный рубль.
— Не фальшивый! На зуб пробовал. Ты, Лёша, завтра разменяй на мелкие и в копилку положи, — сказал Сёмка.
Когда мы добрались до дома, уже совсем рассвело. За рекой была видна полоска весенней зари.
На чердачке я шёпотом поведал Сёмке обо всём, что произошло со мной. Сёмке же и рассказывать было почти нечего. Он благополучно вылез из чулана и убежал. Пока лил дождь, он стоял напротив ломбарда, а как только начало светать и гроза пронеслась, спрятался под мостками, где и нашёл рубль. Как приходил и уходил сторож, он видел. Сперва он тоже подумал, что Хранид послал сторожа за городовым, но, проследив за ним, убедился, что тот пошёл к себе домой.
После рассказа Сёмки я понял, что Хранид нарочно отослал сторожа домой, чтобы тот не видел, как я буду уходить из ломбарда.
Я заснул, обнимая Снежка…
Утром я принёс Снежка с чердака и рассказал, что ночью услышал мяуканье на крыше и поймал кота.
Лена до того обрадовалась, что, схватив Снежка за передние лапы, пустилась с ним танцевать. Снежок шипел и вырывался, но сестра продолжала кружить его. В конце концов Снежок до крови расцарапал ей руку.
А бабушка побежала к Сёмкиной хозяйке одолжить чашку молока и, пока Снежок лакал молоко, всё время приговаривала:
— Пей, пей, шатун, пей, бродяжка!
Какими чудесными были и небо, и солнце, и первые листья на деревьях, такие нежные и клейкие, когда я бежал из училища домой! После ночной грозы и ливня дышалось так легко! Всё пережитое ночью мне представлялось чем-то вроде сна, неприятного, тяжёлого кошмара. Счастливая пора детства, когда быстро забываешь всё тяготящее душу!
После обеда я вытряс из копилки железные кружочки и опустил в неё разменянный на двугривенные и гривенники рубль, найденный Сёмкой. Кружочки я закинул на соседний двор. Улика была уничтожена.
Взяв Снежка на руки, я побежал в больницу, ничего никому не сказав: я боялся, что бабушка не позволит нести кота к матери.
Уже издали я увидел, что окно палаты, где лежала мать, открыто. Войдя в палисадник, я тихонько окликнул мать:
— Мама! Это я! — Я посадил Снежка на подоконник, а сам, привстав на цыпочки, заглянул в палату. Того, что произошло, я никогда не забуду!
Одним прыжком Снежок перелетел с подоконника на кровать матери и, издав что-то похожее на стон, положил совсем по-собачьи передние лапки на плечи матери — она полусидела, опираясь на подушки, — и лизнул её в лицо…
Мать вскрикнула от неожиданности, потом заплакала. Заплакал и я…
Клянусь «розой ветров», что всё так и было! Когда меня кто-нибудь уверяет, что кошки, не в пример собакам, привязываются не к людям, а к месту, я не верю.
День шёл за днём, ничего не случалось. Я усердно готовился к экзаменам. Даже с Сёмкой почти не встречался.
Экзамены длились три дня и оказались совсем не трудными. Затем нам объявили, что свидетельства об окончании училища мы получим на следующий день в торжественной обстановке — в зале городской управы.
— Там же лучшие ученики получат и награды, — сказал инспектор. — При выдаче свидетельств и наград будет присутствовать публика.
Потом инспектор подозвал меня и предупредил, что я должен буду декламировать на выпуске «Песнь о вещем Олеге».
Ещё с вечера бабушка достала из комода мою самую лучшую рубашку — я надевал её только по большим праздникам, — велела хорошенько вымыть шею, уши и сама подстригла меня. А Лена так начистила мелом мою медную пряжку на ремне, что она сверкала, как золотая.
— Алёша! Вот тебе на счастье! — сказала Лена, когда я спускался по лестнице, и, сунув мне что-то в руку, убежала.
Это была половина лошадиной подковы с шипами. С трудом я пристроил амулет сестры в кармане штанов. Я верил тогда, что подкова приносит счастье.
Уже на улице меня догнал запыхавшийся Сёмка и протянул небольшой продолговатый пакетик, обёрнутый серебряной бумажкой из-под чая и перевязанный верёвочкой.
— Клянусь «розой»! Эта вещица тебе поможет! — сказал он. — Только чур! Пока не разворачивай, а то мигом всё волшебство пропадёт!
Мне, конечно, очень хотелось развернуть пакетик, но я удержался. Раз Сёмка сказал, что пропадёт волшебное действие, — значит, так и есть. По клятвам и волшебствам он был знаток! Пакетик был довольно тяжёлый, и мой второй карман тоже сильно оттянуло.
Вручение свидетельств и наград должно было начаться ровно в одиннадцать часов. Нас всех рассадили в зале управы на скамейки, которые стояли справа от большого стола, покрытого зелёным сукном. Этот стол предназначался для членов выпускной комиссии.
Мишка Торопыгин успел откуда-то разузнать, что среди членов комиссии, кроме учителей и инспектора, будут и два члена городской управы: владелец лесопилки Порфирьев и купец Стрекалов. Порфирьев был попечителем гимназии, Стрекалов — попечителем начального училища.
Вскоре зал наполнился публикой. В первый ряд сели нарядные дамы. Тут была и жена Порфирьева, та самая, которая подарила бабушке Снежка. Она то и дело приставляла к глазам лорнет и раскланивалась со своими знакомыми. Среди публики сидел и директор гимназии. Он сидел так прямо, как будто за спиной у него была привязана доска.
Инспектор, заметив, что мы всё время оглядываем публику, сказал сердитым шёпотом, что всем зевакам будет снижено за поведение в выпускном свидетельстве. Но я едва сдерживал смех, глядя на Мишку Торопыгина. Его плоское лицо лоснилось от пота и напоминало блин, только что окунутый в растопленное масло. От волнения Мишка всё время громко сопел.
Наконец появились члены комиссии и сели за длинный стол. Тут был инспектор, школьный батюшка в чёрной шёлковой рясе с крестом на груди, наша учительница Ольга Антоновна в синем платье с белым воротником. Справа от инспектора сел Порфирьев. Порфирьев был одет в чёрный сюртук и очень узкие брюки. Крахмальный стоячий воротник так подпирал его шею, что я начал опасаться, чтобы он не задохся в нем. Борода у Порфирьева была подстрижена узким клинышком. Рядом с батюшкой уселся грузный Стрекалов. Он был тоже в чёрном сюртуке, и борода была у него, наоборот, не клинышком, а широким веером.
Первым вызвали Саню Авдеева. В зале было так тихо, что инспектор услышал сопение Торопыгина и показал ему из кармана кончик носового платка, давая понять, чтобы он высморкался.
— Вручается свидетельство об окончании начального городского училища Александру Авдееву! — громко произнёс инспектор и протянул Сане белый лист плотной бумаги.
Я был четвёртый по алфавиту. Сердце моё учащённо забилось. «Получу ли я награду? Придётся ли мне читать стихотворение?» — волновался я. Половина подковы, подаренная мне сестрой, провалилась через дырку в кармане и застряла на обрывках материи где-то под коленом. Шипы её пребольно кололи мне ногу. Однако, побаиваясь инспектора и комиссии, я не смел засунуть в карман руку и вытащить обломок подковы.
Услышав свою фамилию, я торопливо подошёл к столу. Тотчас инспектор громко сказал:
— Прошу внимания присутствующих! Сейчас лучший ученик нашего училища Алексей Власьев прочтёт стихотворение великого русского поэта Пушкина «Песнь о вещем Олеге!» — И, обращаясь ко мне, прибавил: — Стань, Власьев, вот тут, чтобы тебя все слышали.
Я стал на место, указанное инспектором. Теперь я видел весь зал.
— Начинай, Власьев!
Сначала тихо (я очень оробел, заметив, что на меня смотрят все в зале), а потом всё громче и громче я читал:
