И в то же время сомнение брало. Уж очень они не походили друг на друга — воровство и Гришка… Возможно, это, конечно, голословное утверждение. Но ведь когда с человеком столько лет учишься… Нет, не был Годенко жуликом, не был, хоть убей!
На следующее утро, волнуясь, Сережа Крамской вошел в класс. И застал за партами чуть не половину народа. Что особенно поразило Сережу — именно за партами!
Таня стояла перед учительским столом.
— Я им сказала, что мы знаем, кто украл журнал! — тихо сказала она.
— Как это сказала?
— Позвонила.
И Сережа проглотил следующий вопрос — узнать телефоны всего шестого «А» была для Тани Садовничьей не задача!
— Ты сядь пока, я тебя вызову.
Сережа послушно сел. А Таня, к слову сказать, так его к себе и не приблизила, на почетное место.
Ребята собирались удивительно дружно. Еще минут пять, и «полна горница людей». История с журналом, оказывается, всех трясла и раздирала!
Ну, само собой, не приплелись три или четыре скучницы, которых ничем, кроме тряпок, не заинтересуешь.
— Тихо! — сказала Таня, хотя и так было тихо. — Я начинаю!
Наступила такая тишина, какой не всегда умеет добиться и сам директор школы.
— Я не знаю, кто украл журнал. Но заявляю, что наша группа будет вести расследование!
Вы думаете, они стали метать в Садовничью громы, молнии, столы и стулья? Увы, нет! Теперь ведь никого и ничем не удивишь. Теперь удивление вообще стало считаться чем-то почти неприличным. Да, их обманули. Обещали сказать интересное, а предлагают детскую игру. Однако что же делать? Хотел сесть в кресло, а сел в лужу… Остается только сидеть где сидишь и слушать. Ну и острить по возможности.
— Тоже мне «наша группа» — два трупа! — крикнул Игорь Тренин.
Сережа хотел положить на глупое Игоряшкино плечо железную длань. Таня взглядом остановила его. Затем твердо продолжала:
— И предлагаю нам помогать!
Она все еще стояла за учительским столом, и никому как-то не приходило в голову прогнать ее оттуда.
— С какой это стати вам должны помогать?..
Многие с подчеркнутым презрением оборачивались на Сережу, и он, кажется, впервые испытал на себе справедливость выражения: «не знал, куда девать глаза».
— Будете слушать не перебивая — и я вам все объясню!
Хотя ее никто и не думал перебивать. Ее вообще не собирались слушать!
Однако они не на того напали.
— Известно вам, что такое мимикрия?
И тут же стала рассказывать то, что рассказала вчера Сереже. А потом про закон, по которому преступник обязательно должен быть пойман.
И шестой «А» сам не заметил, как снова притих. Наверное, имелись персоны, которые рады были бы съязвить, да онемели — потому что интересно было!
А Таня сразу вдруг про Годенко: первое — имеет зуб на Алену, второе — ему выгодно, чтобы журнал исчез. И наконец третье — самое сильное — ни с каким Слюдовым он не встречался!
Ух ты, вот она какая на самом деле, гробовая тишина! Слышно, как муха пролетит — ну, это, оказывается, ерунда. Тут чуть ли не слышно было, как микроб проползает.
Замер шестой «А». Впервые на его глазах было раскрыто преступление. Но главное, что с этим двое учеников — Садовничья и Крамской — не к учительнице побежали, не к завучу, а все рассказали им. И именно они теперь, шестой «А», должны стать судьями своему… ну, пусть не товарищу, а все ж человеку, которого знают как облупленного с первого класса.
— Так… А чего ж тогда? — спросил Алешка Воскресенский, чуть заикаясь и оттого краснея. — Сами все узнали. А говорите, что н-не знаете?
Таня только того и ждала:
— К сожалению… или к счастью, есть еще одно обстоятельство! Я хочу задать вопрос: как вы думаете, Алена Робертовна была перед тем уроком в учительской? Или нет?
Что-то мелькнуло по лицам шестого «А», какое-то сомнение, не то даже страх. Ведь Садовничья не за здорово живешь спросила. Она, видно, ничего просто так не делает! Такой компьютер!
— Была. Она же сама сказала, что была, — с трудом вспомнил кто-то. Огарев это был — лучший бегун, но по сообразительности далеко не чемпион мира.
Другие предпочли из осторожности промолчать. И правильно сделали.
Таня холодно улыбнулась Огареву:
— Да, Алена Робертовна так сказала. И это особенно странно! Все помнят, что она в тот день опоздала?
С удивлением, даже с огромным удивлением Сережа заметил, что многие этого вовсе не помнят: ну, было и было — подумаешь!
Потом, конечно, вспомнили.
— Опоздала минут на пять, — отчеканила Таня. — Так зачем же ей было идти в учительскую?
— За журналом! — крикнул Тренер и сам на себя удивился, как бывает, когда приходишь в комнату смеха, где кривые зеркала. Иным смешно, а ты глядишь — и странно видеть себя с такой дикой рожей. Вот и Тренеру-Гарьке стало странно, что он сморозил этакую глупость.
Но Садовничья для наглядности не стала издеваться над ним. А сказала — опять всему классу:
— А ведь за журналом специально был послан Годенко! Так зачем же она в учительскую бегала? Представьте: сперва на четвертый этаж, потом обратно на третий. А время урока идет. И любой ее может спросить: вы почему не с классом?
Ух, как она говорила! Словно Алена Робертовна была уже не учительницей, а просто как все они — как Годенко, как любой. Сереже неловко стало. Так нам всегда бывает неловко, если человека ругают за глаза… Ну так встань, чего же ты! Не решился против Тани…
— Но ведь Алена же сказала: «Я видела журнал в учительской», — звонко и повелительно произнесла Серова.
— Прибежала, посмотрела на журнал и опять бегом в класс? — Таня засмеялась. И жутковатый это получился смех — холодный, безжалостный. Наступила тишина.
Вдруг поднялась Самсонова. Сережа обратил внимание на то, как она бледна.
— Ты что хочешь сказать-то?!
— Ничего… Только одно. Вину Годенко нельзя считать полностью доказанной.
Так эти двое почему-то и остались у Сережи в памяти. Весь класс сидит. А они стоят — прямые, каменные и смотрят друг другу в глаза. Самсонова здоровенная, почти настоящая тетя. А Таня хотя и поменьше, но зато решительность — как у летящей в цель пули.
Не долго прожила эта странная сцена. Опомнившись, Серова вскочила — чтоб и ей тоже оказаться позаметней:
— В таком случае, я предлагаю…
Договорить ей не дали. Или, может, ей и нечего было договаривать. Потому что уж очень легко она уступила Годенке.
Сперва Гришка рванулся выйти к доске — для торжественности, что ли? Но вдруг почувствовал, что это нелепо. И остановился посреди класса в проходе — пугало пугалом.
И, поняв, что через секунду он вообще ни на что не решится или кто-нибудь что-нибудь брякнет — и тогда придется орать, а то и драться, Гришка заговорил, обрывая свою речь на каждом слове, будто стрелял из пистолета:
— Я сам докажу свою невиновность. И кончайте… развлечения!
В эту секунду Сережа отчетливо понят, что Годенко здесь совершенно ни при чем, что их наблюдения, обыски чужих портфелей, разные умные выводы — действительно всего лишь развлечение, не больно-то хорошая игра.
Первой это, конечно, должна была почувствовать Таня. И Сережа опять промолчал: чего говорить, если на свете существует такой человек.
Но Таня вдруг сказала совсем другое — будто и не было Тришкиных стреляющих слов. Вернее, слова она, конечно, услышала. А вот самого главного — правдивого голоса — нет. И будто совсем не увидела, как он правдиво остановился посреди класса.
— Не надо! — сказала Таня очень спокойно. И синими глазами подтвердила это свое спокойствие. — Он докажет, видите ли… Здесь никакой самодеятельности быть не может! Расследование должна вести наша группа.
— Чушь!
— Нет, не чушь, Годенко. Во-первых, все видели, что мы это умеем. А ты… Тебя вообще никто не знает!
В споре, бывает, не главное сказать истину, главное сказать метко. И глупый Гришка не сообразил, что надо немедленно возмутиться, что он в этом классе с пеленок, а Садовничья — всего лишь пришлая марсианка.
Вместо этого Годенко начал доказывать, что он не верблюд:
— Да ты пойми — это меня касается, дура ты набитая! Меня, а не тебя!
— За такие слова ты можешь и получить, Годенко. Но я тебя прощаю — пока. И не перебивай людей, когда они говорят… Я сказала «во-первых». А во-вторых, это касается не только тебя. Из-за журнала пострадают очень многие: раз отметки пропали — значит, опять будут спрашивать — всех подряд, по всем предметам!
Может быть, впервые до класса дошла эта ужасающая перспектива.
Сережа обратил внимание, что Самсонова, которая до того времени все продолжала стоять, вынула из парты щетку для волос, несколько раз провела ею по затылку, чего-то там приглаживая. Совершенно дурацкие действия! Сережа объяснил их себе довольно просто: ее-то отметки помнят все учителя — куда ни чихни, пятерка. Так что лично Самсоновой Лиде это ничем не грозит.
