Когда она кончила, все зааплодировали, прося повторения. Девицы замучили Машу объятиями, мужчины целовали ей руки.
Елизавета Алексеевна наслаждалась успехом дочери, гордилась ею и простодушно восхищалась, не скрывая своего счастья.
В такие минуты Мария Михайловна с удовлетворением смотрела в глаза своего мужа — он тоже ею восхищался и гордился, он был влюблен.
Но на балах она бывала неспокойна: правда, он танцевал почти всегда с нею, но, когда ловко брал за талию хотя бы ее кузин, Мария Михайловна уже не могла танцевать — она ревновала, следя, как он, во фраке, в чулках и туфлях с лакированными пряжками, безукоризненно исполнял модные па. На Юрия Петровича смотрели все в зале, любуясь его грацией, но стоило ему направить взгляд, хотя бы искоса, на даму, с ним танцующую, как Мария Михайловна вспыхивала и теряла спокойствие. Увы! Женщины охотно с ним заговаривали, девушки перед ним робели.
Петербургские родные и друзья сочувственно говорили Арсеньевой, что они понимают, как трудно будет ей с зятем — так он красив.
— Да ты не таскай Машу по балам! — сказал Арсеньевой брат Александр. — Муж — херувим, Маша ревнует, а ведь уже заметно…
Арсеньева как будто проснулась: что же это она, господи прости, разум потеряла, что ли? Неужто прозевала? Почему же дочь ей ничего не сказала?
Она тотчас же заспешила к молодым. Маша сидела в гостиной на диванчике, а Юрий Петрович подавал ей блюдечко с мороженым.
Не смущаясь неподходящим местом для интимного разговора, Арсеньева спросила: правда ли? Маша покраснела, а Юрий Петрович с достоинством принял поздравления тещи. Ребенок должен был родиться осенью.
Глава VIII
Лермантовы ожидают ребенка
Зиму решили провести в Москве.
Юрий Петрович мечтал о Петербурге, где он чувствовал себя как в родных местах, но Арсеньева объявила, что в Москве жизнь дешевле, а в Петербурге никаких денег не хватит.
В конце апреля 1814 года все выехали в Тарханы, но, чтобы не утомлять Марию Михайловну непрерывной дорогой, делали частые и долгие остановки в пути. Пожили как следует в Москве, присмотрели подходящую квартиру на зиму у Красных ворот, неподалеку от Мещериновых, родственников Арсеньевой со стороны матери, и навестили Алексея Емельяновича, который еще бодрился, но с грустью жаловался, что разные болезни начали его одолевать.
— Местечком болит, местечком подживает! — ворчал он.
Алексей Емельянович заметно постарел. Он страдал подагрой и даже летом носил бархатные, на байке сапоги.
Потом заезжали гостить к родственникам и знакомым, так что в Тарханы приехали только к лету.
Елизавета Алексеевна, постоянно препираясь с зятем, выгадывала деньги из всех хозяйственных статей и копила их на зиму. Ее одолевали тревожные мысли: здоровье Марии Михайловны ей казалось ненадежным — хилая и субтильная, она еще похудела. Эх, крови в ней мало и сил немного!..
За утренним кофе она наблюдала дочь. Машенька вялая, слабая, много лежит. Лицо у нее стало жалобное — тощее, с коричневыми пятнами; скулы выдались, губы припухли… Арсеньева каждый день приглашала медика и давала дочери медицинские советы. Но исполняла ли их Машенька — бог весть. Она много волновалась: то огорчалась, что Юрий Петрович ссорится с тещей, что он часто стал выезжать по делам имения или в Кропотово — мать его, Анна Васильевна, что-то стала похварывать, Маша просилась съездить с ним, навестить больную, но он возражал, говоря, что ее растрясет в дороге, и оставлял дома.
Развлекало Марию Михайловну изготовление приданого для новорожденного: в девичьей подрубали пеленки, сделанные из мягких, несколько раз стиранных полотняных простыней, шили рубашечки из батиста и фланели, вышивали наволочки, нагрудники, вязали свивальники, теплые одеяльца из шерсти белого пуделя и какой-то особенно мягкой шерсти, закупленной в Пензе. Маша ежедневно с удовольствием принимала новые вещицы детского приданого. Не знали только, какие ленты пришивать, розовые или голубые. Марии Михайловне хотелось девочку, но отец желал сына.
Арсеньева отобрала шесть женщин в няньки новорожденному и прачку. Две из них, здоровые и рослые, имели грудных детей — они могли быть кормилицами; медик дал благоприятный отзыв об их молоке. Этих женщин предусмотрительно облюбовала Арсеньева на случай, ежели Маша не сможет кормить сама. Нянькам сшили несколько сарафанов, чтобы они всегда подходили к ребенку чисто одетыми, купили им белье и платки — покрывать голову. Но комнаты для новорожденного в деревне Арсеньева не готовила, потому что решила не появляться более в Тарханах. После рождения ребенка она хотела разделить имение и жить в Москве, у родных, а молодые пусть останутся в Тарханах одни, сами хозяйничают и делят комнаты как хотят.
А теперь как не сердиться! Пока имение на ее имя, должна она знать, как хозяйничает Юрий Петрович, или нет? Через управляющего Соколова она узнала, что он опять брал деньги и относительно запасов на зиму оплошал — не распорядился скосить достаточно сена; пришлось подкупать, потому что крестьяне повыкосили.
Юрий Петрович, в свою очередь, дулся на тещу. Все, что он делал, было под жесточайшим ее контролем. Как молодой хозяин, он путался в делах, но иногда из гордости, даже зная, что неправ, настаивал на своем. Спрашивать же совета у Арсеньевой он не хотел и потому запутывался все больше и больше.
Елизавета Алексеевна злорадно высмеивала его ошибки и громогласно утверждала, что хозяйствование Юрия Петровича становится убыточным. Особенно разгорелись споры после сбора урожая.
Юрий Петрович задумывался. Что делать? Как бороться с тещей? Ведь одна ее воля только и царит в этом доме.
Он стал тяготиться пребыванием в Тарханах и мечтал поскорее забыть о делах и ехать в Москву.
В августе, пока стояла погода, начали готовиться в дорогу. Арсеньева укладывалась основательно, она не предполагала сюда возвращаться. Ей опостылели Тарханы; большой барский дом безжалостно напоминал ей прошлое: то веселую молодость и счастливое супружество, то неожиданную смерть мужа.
Сначала послали в Москву двух крепостных с грудными младенцами и нянек; они поехали с вещами. Потом выехали молодые и Арсеньева в зимних возках, хотя еще было не холодно, в сопровождении слуг. Стояли теплые дни, но Арсеньева волновалась за здоровье дочери.
В дороге Юрий Петрович преданно ухаживал за своими дамами и молодцевато распоряжался, что бесило Арсеньеву и восхищало Машеньку.
Они ехали опять очень долго, останавливаясь в дороге сначала у соседей-помещиков, а затем на постоялых дворах. Как они обрадовались, завидев наконец издали Москву!
Москва только что начала оправляться после пожара. На пепелищах воздвигали новые дома. Улицы во многих частях города были заново вымощены, и вместо деревянных тротуаров клали большие серые квадратные камни.
Приехали прямо в нанятую квартиру. Арсеньева сняла верхний этаж в несколько комнат в доме генерала Толя, у Красных ворот. Подниматься туда надо было по крутой лестнице, но комнаты были хорошие, светлые, просторные.
В средней, не очень большой комнате стены были возведены необычно — полукружием. Эта комната понравилась Марии Михайловне, и она решила здесь жить. Она уже никуда не хотела выходить, так отяжелела.
Разговоры шли то о медиках, то о прислуге. Случайно пришла наниматься крестьянка Анна Максимовна Клюкина; муж ее погиб на войне, и Аннушка должна была идти на заработки, чтобы кормить семью, которая жила в деревне. Всем очень понравилась услужливая, приветливая женщина, и ее взяли.
— Лишняя нянька никогда не помешает, — утверждала Арсеньева.
Но она находила, что руководить няньками должна бонна. Порекомендовали молоденькую немку, Цецилию Федоровну, с виду аккуратную и здоровую. Немку взяли заблаговременно, чтобы ребенок с первого же дня рождения привыкал к ней.
Юрий Петрович иногда уходил из дому к знакомым, а Арсеньева ободряла дочь, рассказывая ей семейные истории — как бабка ее легко и благополучно родила одиннадцать детей, и Машеньке хотелось верить, что все будет хорошо…
Глава I
Рождение Михаила Юрьевича Лермантова. Болезнь и огорчения Марии Михайловны. Отъезд в Тарханы
Желанный сын, любви взаимный плод,
Предмет забот мучительных и нежных,
У них родился. В доме весь народ
Был восхищен, и три дня были пьяни
Все на подбор, от кучера до няни.
А между тем печально у ворот
Всю ночь собаки выли напролет.
И, что страшнее этого, ребенок
Весь в волосах был, точно медвежонок.
Старухи говорили: это знак,
Который много счастья обещает.
И про меня сказали точно так,
А правда ль это вышло? — небо знает!
М. Ю. Лермонтов. «Сашка»
В ночь со 2 на 3 октября Мария Михайловна родила сына, но общее ликование в доме было нарушено страхом за ее жизнь: она тяжело болела и долго лежала в жару. Арсеньева отчаивалась и рыдала, но приходилось сдерживаться, чтобы не волновать молодых. Лекари не выходили из дому. Арсеньева яростно бранила повивальную бабку. Почему она не постаралась? Разве ей мало заплатили? Ведь ее же позвали потому, что о ней идет слава по всей Москве!
