Вот каким должен быть человек. Однако господин Деньги не такой. Он не только не лучше других, он много хуже. От него вред, а не польза. У него при его белой коже чёрное сердце. От таких избавляться надо.
Ярость против плохого белого требовала выхода. Сжав кулаки, Нкуэнг двинулся на господина Деньги.
Господин Деньги растерялся. Негр делает что-то не то. Он должен сейчас быть в отчаянии, плакать, биться головой о землю, рвать на себе волосы от горя, а вместо этого…
Вместо этого Нкуэнг с искажённым от ярости лицом, с мрачным блеском в глазах, с крепко сжатым ртом, из которого вырывалось хриплое, прерывистое дыхание, шёл на белого. Вид был страшный. Громадные чёрные кулаки, сжатые с такой силой, что побелели в суставах, тянулись к господину Деньги. Он сожмёт сейчас этими руками горло чужака, он убьёт его.
Господин Деньги не был трусом. Нет, этого про него сказать нельзя. Но он любил себя. Любил своё чисто выбритое, холёное лицо, крепкую шею, мускулистые руки, длинные ноги, прикрытую лёгкой рубашкой грудь. И, когда он представил себе, что океаниец кинет его на острые кораллы, сожмёт кулачищами горло, изувечит лицо, ему стало страшно. Островитянин ведь в полном бешенстве. Его не остановишь. С ним сейчас десятерым не справиться. Значит, нечего быть дураком. Нужно спасаться, пока не поздно.
Подумал, правда, мистер Берти и о том, что не очень-то лестно ему удирать от цветного. Но тут же эту мысль отогнал. Чего там! Жизнь дороже самолюбия. Да и кто узнает? Что произошло, то произошло. Кому он станет болтать о своём унижении?
Словом, господин Деньги побежал от Нкуэнга, как кролик от овчарки. Куда девались гордость, осанка, самомнение! Всё побоку. Главное сейчас — секунды и метры. Выиграть время, оставить побольше расстоянии между собой и неистовым океанийцем.
Будь у мистера Берти в руках аппарат, он бросил бы его под ноги охотника. Но аппарат находился у минданайца, и под ноги Нкуэнга полетел пробковый шлем. Мистер Берти сдёрнул его с головы, швырнул на землю, а сам со всей возможной быстротой пустился бежать к моторке.
Шлем, покатившийся по белой коралловой крошке, свидетельствовал о том, что мистер Берти хотя и очень испугался, но способности рассуждать не потерял. Его ума хватило на хитрую уловку. Где-то он слыхал, что когда медведь неожиданно нападает на человека, то зверя лучше всего задержать, швырнув ему под ноги какую-нибудь вещь — шапку, перчатки, куртку… всё равно. Медведь в таких случаях задерживается, отвлекается, теряет время.
Вот и полетел пробковый шлем под ноги охотника. Господин Деньги думал этим задержать преследователя.
Но уловка не удалась. Нкуэнг не отвлёкся. Головной убор белого хрустнул под ногами охотника, словно яичная скорлупа, а сам охотник, даже не заметив попавшегося ему на пути препятствия, промчался дальше. Нагнать господина Деньги… Нагнать и дать выход своему гневу. Никаких других мыслей у него в ту минуту не было.
Аппарат жужжит. Минданаец усердно снимает, но ему кажется, что всё идёт не совсем так… Мистер Берти, сдаётся, не предвидел, что охотник рассердится, пустится за ним в погоню, превратит его пробковый шлем в лепешку. Но… впрочем… кто знает? Взбалмошный американец, может быть, нарочно всё это подстроил. Вполне возможно, что именно такие кадры его устраивают.
А раз так, то нужно снимать. Плакали его семьдесят долларов, если он что-то пропустит.
И Чуонг старается, поворачивает хитро устроенный чёрный ящичек с никелированными рычажками и зорким, ясным глазом-стёклышком то туда, то сюда. Перед объективом проходит кадр за кадром. Вот, пригнувшись, убрав голову в плечи, с испуганным лицом бежит по берегу мистер Берти. Потом несколько метров пустынного белого песка — и в кадре охотник. Большой, широкоплечий, порывистый, яростный. Кулаки сжаты, в глазах — мрачный огонь. Сколько в нём силы и гнева!
Нкуэнг нагонял. Расстояние между ним и господином Деньги сокращалось, ещё несколько секунд — и схватит. Мистеру Берти казалось, что он уже чувствует на своём затылке горячее дыхание охотника: затылок-то голый, шлема нет.
В общем, плохо. Ужасно плохо. Совсем конец.
И преследуемый и преследователь пробегали в это время мимо вещей, сваленных на берегу. Тех самых, что были вынесены из катера для обмена на прилипалу.
Отчаяние будит мысль. Не сбавляя скорости, господин Деньги схватил раскрытую коробку с набором рыболовных крючков, отвёл руку назад и движением сеятеля, сеющего зерно, высыпал все крючки на землю.
Крючок — не пробковый шлем. На него босой ногой не наступишь. А тут перед Нкуэнгом их было несколько дюжин. Стальные, отлично отделанные, мудрёно изогнутые, с угрожающе торчащими кверху остриями, они легли перед Нкуэнгом, словно противотанковые ежи на пути танка. Нкуэнг, как он ни был разгорячён, понял: препятствие нужно обежать, иначе ступням худо придётся.
Несколько секунд, которые понадобились охотнику, чтобы обогнуть часть берега, усеянного рыболовными крючками, спасли господина Деньги. Он добежал до катера, перевалил через борт, дёрнул узел каната, которым судёнышко было привязано к стволу прибрежной пальмы, рванул за рычаг двигателя, нажал на педаль. Мотор заговорил, винт взбил пену. Между берегом и кормой катера легла белая дорожка. Она тянулась всё дальше от берега.
Океаниец остановился у края воды. Яростно следил он за мелькавшим над волнами затылком господина Деньги. Проклятый!.. Если бы не мотор… У белых всюду машины…
Владелец шхуны остался один. Ему вдруг стало не по себе. Чужой он ведь всё-таки на Тааму-Тара. Захотелось вернуться на судно.
Но покинуть остров удалось не сразу. Пришлось долго сигналить руками, пока катер не отвалил от шхуны. Его вёл один из матросов. Это мистер Берти, отдышавшись, догадался наконец послать за минданайцем.
Вещи, сваленные на берегу, Чуонг прихватил с собой. Он считал, что сделка между господином Деньги и охотником не состоялась и, следовательно, нет никакого смысла задаром оставлять добро. Американцу же будет представлен счёт. Мистер Берти всё равно не сумеет разобраться, остался ли товар на острове или вернулся в трюм шхуны.
Хотел минданаец собрать также и разбросанные белым рыболовные крючки, но потом передумал: бог с ними, пусть остаются. Стоят они гроши, а перед островитянами зато, когда снова побывает здесь, сможет похвастать своей щедростью. Вот, мол, оставил вам в подарок несколько дюжин первосортных крючков. Они их подберут. Весь песок в том месте просеют, но соберут. Крючки для них ценность.
Ступив на борт шхуны, Чуонг немедленно направился в каюту белого. Он всегда считал, что дело делать надо не откладывая. Его дело сейчас заключалось в том, чтобы вытянуть из мистера Берти те семьдесят долларов, что ему причитались за съёмку.
Господин Деньги лежал в каюте на койке скучный и вялый.
— Мистер Берти, — начал минданаец, с деланным оживлением потирая сухие маленькие руки, — я все сделал, как вы сказали: снимал, снимал, снимал. Ничего не пропустил. Вашему киноаппарату досталось. Он, по-моему, вспотел от работы, хе-хе…
Господин Деньги поднялся с койки.
— Значит, всё снял?
— Каждый ваш шаг и каждый шаг чёрного, даже когда эти шаги… — минданаец хотел удержаться, но не смог и хихикнул, — даже когда эти шаги были немножко большие, немножко быстрые.
Мистер Берти покраснел, но пропустил ехидный владельца шхуны мимо ушей. «Проклятый торговец! думал он. — Надо заткнуть ему рот».
— Значит, снял? — повторил вопрос господин Деньги, как бы думая о чём-то другом. — Так, так… — со скучающим видом он протянул к минданайцу руку: — Ну-ка, дай аппарат.
— Пожалуйста. — Торговец снял с шеи висевший на ремешке чёрный ящичек и отдал американцу.
Господин Деньги молча повернул рычажок, вынул из ящичка кассету с отснятой плёнкой и так же молча, ничего не говоря, выбросил кассету в открытый иллюминатор, туда, где за деревянной обшивкой шхуны плескался океан. Была киноплёнка — и нет киноплёнки; было на ней запечатлено несколько сот маленьких снимков, сделанных на Тааму-Тара, — и нет больше снимков. Никто о них не должен знать. Не к чему показывать, как белый убегал от негра.
Минданаец, горько улыбаясь, проследил взглядом за полётом кассеты в иллюминатор.
Неужели вместе с нею вылетели из кармана и обещанные семьдесят долларов? Американец может не отдать. Работа, которую выбрасывают, — не работа. За неё денег не платят.
Но торговец напрасно огорчался. Швырнув киноплёнку за борт, мистер Берти сунул руку под подушку, достал бумажник, вынул пачку зелёненьких бумажек.
— Вот что, Чу, — сказал он, протягивая Чуонгу деньги. — Тут семьдесят долларов за съёмку и ещё пятьдесят за то, что съёмки не было. Понял?
