Дедушка ушёл поить корову. А когда вернулся, снимая шубу, вдруг сказал Захарке:
— Ну, паря, сидишь дома и не знаешь, что к нам во двор прилетела огромная стая плакунчиков.
— Каких плакунчиков? — Захарка подскочил к деду, обхватил его руками, но тут же и отпустил. Дедушкина шуба была такая холодная, что у Захарки сразу замёрзли руки.
— Красивые плакунчики. — Дедушка снял шерстяной шарф, вытер им глаза и лицо. Лицо у него от тепла стало мокрое, будто только что умылся. — Так и порхают по штакетнику, попискивают. Да такие нарядные!
Захарка быстро надел валенки, пальто и шапку: собрался посмотреть плакунчиков. Хотел уже бежать, но остановился и вопросительно взглянул на бабушку.
— Не ходи, Захарка, — сказала она. — Смеётся дед. А тебе, старый, пора бы уже остепениться. Выдумывает, ребёнка совращает. Он мне и так покою не даёт.
— Чего это я совращаю? Сходи сама посмотри. Такие нарядные, красивые. Так и порхают, так и порхают. Дате я, на что старый да закалённый, а и то поймал, — Дед сел на табурет и начал тереть руки.
— Покати, дедуля! — пристал к нему Захарка.
— Отпустил я их. Они тепла боятся, не хотят в тепло идти.
— Не ходи, Захарка, — снова сказала бабушка. — Выдумывает всё дед.
— Пусть сбегает, посмотрит. Мотет, хоть одного поймает, — хитровато подмигнул Захарке дед. — Сбегай!
Захарка не стал ждать, пока бабушка остановит его, выскочил на улицу. Стал на крыльце, озирается, но ни одного плакунчика не увидел. «Улетели», — чуть не заплакал с досады.
На улице было пустынно и холодно. Густой туман окутал избы и деревья. Провода, ветки берёз, штакетник — всё покрылось толстым слоем инея. Солнце, большое и еле заметное, висело низко, и Захарке показалось, что оно лежит на крыше сарая.
«Куда они могли улететь?» Захарка соскочил с крыльца, обошёл двор, заглянул в огород — нет плакунчиков. Залез по сугробу на крышу сарая, снова всё осмотрел, но плакунчиков не увидел.
«Хоть бы одного найти!» Он прыгнул с крыши и увяз в сугробе. Снег сыпучий, будто песок сахарный, но такой холоднющий, что у Захарки в один миг руки окоченели, будто иголками кто стал колоть. Дохнул слабый ветерок — нос и щёки враз одеревенели. Пока он выбрался из сугроба, их защипало так больно, что Захарка прикрыл лицо руками.
«Ух, холодище», — припустил Захарка домой. Вскочил в избу, трёт руками щёки, покрякивает, но молчит. Только искоса поглядывает на деда.
— Ну что, поймал плакунчика? — улыбается дед.
— Ни одного, — покачал головой Захарка.
— Ну, а хоть видел?
— Помолчи, старый, не видишь, что малец, бедный, чуть не плачет. Давай, Захарка, я тебе руки и щёки гусиным жиром смажу, — обняла внука бабушка.
— А ты не балуй парня, — сказал дедушка, а потом снова спросил Захарку: — Так что молчишь? Видел плакунчиков?
— Нее-ет ни-ка-а-ких плакунчи-иков! — Захарка протянул бабушке руки: — Смажь быстрее жиром.
Вечером, когда мама пришла с работы, Захарка тихо спросил у неё:
— Мама, а какие такие плакунчики?
Мама, обнимая сына, улыбнулась и сказала:
— Когда человек плачет, про него говорят, что он поймал плакунчика. А ты что, плакал?
— Почти нет. Дедушка посылал меня во двор ловить плакунчиков. Но я не поймал ни одного, — сказал Захарка.
Ещё пять дней стояли лютые морозы. Захарка сидел дома, играл с котом Вавилой, читал сказки, но на улицу больше не просился.
Ипполит Брагин — племянник бабушке Вере. Брагины жили рядом с Зотовыми, поэтому Захарка иногда ходил с бабушкой Верой в гости к родственникам. Екатерина Семёновна — жена дяди Ипполита — всегда угощала их чаем с мёдом, а конфет давала сколько съешь.
Она, вздыхая, часто говорила Захарке:
— Любит тебя Ипполит. Может, поживёшь у нас с недельку?
Захарке было жаль тётю Катю, — не было у неё детей, — но оставаться у Брагиных не хотелось.
— Не могу. Маме без меня скучно будет, — говорил он.
Дядя Ипполит был и охотником, и рыбаком. Иногда летом подъезжал на своём «Урале» к калитке Зотовых. Мотоцикл громко стрелял вонючим дымом, от чего куры Зотовых разбегались по двору.
— Эй, Парашютист, ты дома? На рыбалку поедешь? — громко кричал Ипполит.
Захарка, как правило, отказывался.
Так они и жили бок о бок.
Как-то на зимних каникулах Захарка стал замечать, что дядя Ипполит рано утром или даже ночью уходит с санками куда-то на речку. Не кататься же с горки он ходит. А однажды увидел Захарка, как дядя Ипполит тащит санки, гружённые камышом. Разгрузил часть, оглянулся вокруг и, убедившись, что никто его не видит, выволок из-под оставшегося камыша какие-то мешки. Тяжёлые, будто чурками набитые.
«Что он возит? — гадал Захарка и не находил ответа. — Может, рыбу на реке ловит?»
Подозрения у него возросли, когда бабушка Вера принесла от Брагиных свежемороженых чебаков.
«Как можно поймать зимой столько рыбы? — думал Захарка. — Да и зачем ему столько? Схожу сам к ним».
— Что ты, Парашютист, какая теперь рыба? — засмеялся Ипполит, когда Захарка стал его расспрашивать. — Знаешь, какой теперь лёд? Больше метра долбить надо. Я на рыбалку уже три месяца не ходил. Забыл, как и рыба ловится. Но ничего, вот лёд растает, я тебя на речку свожу, щук поедем ловить. Поедешь?
— А бабушка Вера… — начал было Захарка, но дядя его перебил:
— Что бабушка? Екатерина из ларька принесла и поделилась с ней.
Захарка хотел ещё спросить Ипполита, куда тот ездит по утрам и что возит в мешках, но постеснялся. Дядя явно уходил от разговора.
— С лесниками всё дружишь? — спросил он.
— Хожу к Юрию Николаевичу, — сказал Захарка, а сам подумал: «Сам узнаю, куда он ездит».
…Ветер обжигал лицо, трепал клапаны ушанки. Скрипел под лыжами снег — жжик, жжик. Всюду ослепительно чистый снег. Бежит Захарка по снежной целине, щурит глаза. Рядом тянется санный след дяди Ипполита. Всё дальше и дальше уводит Захарку от дома. Иногда мальчик останавливается, осматривается, и снова — жжик, жжик — скрипит под лыжами снег.
«Всё равно секрет его раскрою. Узнаю, куда он ходит», — думает Захарка.
Следы завели Захарку в камыш. Он знает это озеро. Почти на целый километр раскинулось оно. В камышах сугробы, а на плёсах ровный и чистый слой снега. Тихо на озере. Весной камыши наполнятся криком уток, забухает камышовый бугай-выпь. А теперь один только ветер дребезжит в запутанных и сломанных стеблях камыша.
А санный след ведёт всё дальше и дальше. Идёт Захарка по следу, всё чаще останавливается, рассматривает то следы горностая, то похожие на двоеточия следы мышей. Встречаются здесь и размашистые вмятины, оставленные зайцем-беляком.
Страшно вдруг стало Захарке. Осенью он с ребятами забегал сюда на коньках. На тихих плёсах, как на катке, лёд ровный и гладкий. Но теперь Захарка совсем один. Заросли камыша здесь особенно высокие и густые. Медленно идёт Захарка, оглядывается, прислушивается.
Неожиданно озеро кончилось, опять пошёл заснеженный луг. А следы уже ведут дальше, к реке. Знает и эти места Захарка. Летом они с Юрием Николаевичем несколько раз здесь проезжали.
И вдруг Захарка услышал незнакомый и странный крик.
Кто это? Захарка вздрогнул и остановился. Постоял минуту, другую, прислушиваясь. «На реке», — решил он. Два чувства боролись в нём — любопытство и страх. Любопытство, наконец, победило. Он сделал один шаг вперёд, другой, десятый…
И вот она — река.
«Что это они здесь делают?» Захарка остановился на берегу. Огромная стая сорок собралась на льду реки. Птицы бегали друг за дружкой, отнимали что-то одна у другой и кричали.
Чулым здесь широкий, наверное, метров пятьдесят в ширину будет, но мелкий. По берегам заросли камыша, рогоза. Птицы суетились почти на середине.
Захарка спустился на лёд. При виде его сороки взлетели и в стороне снова опустились на снег.
«Прорубь! Ещё одна!» — Захарка подошёл к месту, где только что сидели птицы. Проруби напоминали длинные корыта, из которых поят в колхозе коров и лошадей. Снег вокруг был истоптан, облит водой и в жёлтых пятнах. Без труда определил Захарка, что это капли крови.
«Забыл, как и рыба ловится», — вспомнил Захарка слова дяди Ипполита, когда увидел уже исклёванного, примёрзшего ко льду окунька. — Плут же ты, Ипполитушка. Обманщик». Мальчик стоял у кромки проруби и обида росла у него в душе на дядю. «Почему он меня обманывал? Зачем мешки в камыш прятал?»
Захарка хотел уже возвращаться домой, но вдруг заметил в воде чебака, потом ещё одного, ещё… Чебаки и окуни как-то очень медленно, словно сонные, плавали в проруби. Иногда течение переворачивало их кверху брюшком, и они с трудом принимали нормальное положение. Захарка сбросил рукавицу и легко поймал небольшого окунька.
