— Очень просто, — говорит Ромка. — Пять часов — и там, всё равно что на дачу. Не интересно.
— Любопытно, — говорит милиционер. — А сами-то куда собрались?
— А мы не бежим, — говорит Ромка. — Мы собаку ищем.
Но тут дверь за нами тихонько скрипнула, охнул наш милиционер и за барьерчик провалился. Оглянулись мы — подходит к нам простая тётенька, скромно так подходит. Подошла и вдруг как заговорит, как заговорит. И по-русски вроде бы говорит, а ни слова не поймёшь.
— Загробина, — перебивает её милиционер. — Мы всё знаем, мы уже приняли меры.
Всполошилась тётенька и опять:
— Я, Анимаиса Фёдоровна Загробина, проживающая по ул. Белозерской, дом восемь, кв. пять, будучи замурована в собственной квартире, хочу заявить…
— Товарищ Загробина, меры приняты, — снова перебивает милиционер. — Можете спать спокойно…
— Закрутили, замуровали. Гаечками, винтиками, в третий раз замуровали…
— Да, да, — повторил милиционер. — В третий раз, но…
— Мне на дежурство, сыну в школу, хорошо ещё, внук круглосуточный. Хоть бы телефон провели, а то сидишь каждую неделю замурованная… А если пожар, что тогда? Ходишь, ходишь! А Сомов из пятой квартиры — зачем ему телефон?..
Долго мы её слушали.
А за перегородкой тихо-тихо. Заглянули мы туда, а там никого. Милиционера и след простыл, сбежал наш милиционер. Вот здорово! Схватили мы свой рюкзак — и за дверь.
Бежали, бежали, совсем из сил выбились. А тут ещё мокрый снег пошёл, ветер подул. Смотрим, а вокруг темно, и уже фонари зажгли. Встали мы посреди улицы.
— Куда мы идём? — спросил я.
— Придёшь — узнаешь, — мрачно отрезал Ромка.
А сам отошёл в сторону и стал время узнавать и про какую-то улицу спрашивать. Время-то сразу сказали, а вот улицы и не знает никто. Отмахиваются от нас. Не до нас всем — домой спешат. Тепло дома, светло…
Рюкзак с каждым шагом всё тяжелее. По очереди несём.
— Твоя очередь, — говорит Ромка и надевает на меня рюкзак. — Вон до той будки потащишь.
А будка далеко, на самом конце улицы виднеется. Тащу и уже ничего не соображаю, лишь бы дотащить. После болезни всё-таки…
Дотащил и вместе с рюкзаком прямо на землю рухнул. И Ромка рядом присел.
— Привал, — говорит.
— Кто, — говорю, — в рюкзак утюги кладет… Тот, — говорю, — пусть сам эти рюкзаки и таскает.
А Ромка и сам злой.
— А кто, — говорит, — собак теряет… Тот, — говорит, — пусть сам своих собак и находит.
Сидим, друг на друга не глядим — бутерброды жуём. Твёрдые бутерброды, холодные…
— Костёр бы развести… — говорит Ромка.
Тут меня взорвало.
— Костёр? Это посреди улицы — костёр? Где собака? Издеваешься, да?! Рюкзак, утюг, галоши! Ты подстроил? Куда вы дели мою собаку?
— А ты зачем Жёлудя обижал? — говорит Ромка, а глаза у самого бешеные.
— Это у меня, выходит, собаку украли, а я, выходит, Жёлудя обижал?.. — даже захохотал я. — Ха-ха-ха!
— Дурак ты… — вдруг спокойно, будто с сожалением, говорит Ромка. — Нужна больно Жёлудю твоя собака! Да если хочешь знаешь, это он её спас, и меня к тебе подослал тоже он. А ты его вором обзываешь…
Мне стало как-то нехорошо.
— А кто в тюрьме сидел? — спрашиваю.
— А если и в тюрьме! — вдруг снова вскипел Ромка. — А если он там не сидел? Если его условно судили? Понимаешь, условно?
— То есть как условно? Судили его или нет?
— Эх, — говорит Ромка. — Ничего ты не понимаешь… Просто Жёлудю однажды очень машина понадобилась…
И Ромка рассказал мне, как Жёлудь полюбил одну девушку и хотел покатать её на машине. Много машин в городе — и все чужие. Вот и решил он взять одну на время, чтобы только покатать эту девушку… А когда хотел вернуть машину на прежнее место, его и сцапали и, не разобравшись, под суд отдали. А они с девушкой только одни пряники в машине и съели и больше ничего не тронули и не поломали даже ни капли…
— Подумаешь, пряники, — сказал я. — Пряники бы каждый съел. За что же его тогда судили, за пряники, что ли?
— Вот и выходит, что судили условно. Машину-то он сам первый вернул. Так и судили его, выходит, условно.
Совсем мне стало грустно.
— Так, — говорю, — а я, выходит…
— Вот именно, — говорит Ромка. — А теперь в путь. Всё лишнее тут оставим. Пусть это будет наша база.
И он достал утюг и подал его мне.
— Силы надо экономить, — сказал он — Главный штурм впереди.
Что за штурм?.. Но я не стал спрашивать — я с радостью зарывал утюг в снег.
— А это ещё кто такие? — над нами стояла тётка-милиционер.
То ли темно уже стало, то ли рассказ о том, как судили Жёлудя, так на меня подействовал, но перепугался я страшно. И действительно, тётка — это тебе не дядька. От тётки так легко не убежишь…
Молчим.
— А это что у вас? — вдруг спрашивает она — Никак утюг?
— Утюг, — говорю я печально.
— А откуда тут утюг? — говорит она.
— Так, — говорит Ромка, — валялся…
— Ну-ка, дай его сюда!
Протянул я ей утюг. А она гладит его, подкидывает.
— Хороший, — говорит, — утюг. Теперь таких не делают.
И ушла она со своим утюгом.
— Я же говорил, — важно сказал Ромка, — что в дороге всё пригодится.
Хорошо идти без утюга, легко. Только всё равно я вдруг очень устал, после болезни всё-таки. И ещё потому, что я не знал, куда мы идём, Ромка знал, а я нет.
— Стоп! — вдруг сказал он.
Мы стояли перед глухим забором.
— Где-то тут должен быть вход, — сказал Ромка.
Мы шли вдоль забора.
— Вот он — вход!
Впереди нас какой-то грузовик упёрся носом в забор и гудел. Ворота распахнулись, грузовик проехал.
Мы подошли к воротам.
«Типография», — прочёл я на дверях проходной.
— При чём тут типография? — спросил я.
— При том, — отрезал Ромка. — Не задавай лишних вопросов.
Я не задавал.
— Так, — сказал он после недолгих размышлений. — В разведку пойду я. Стой тут и жди.
Крадучись, подошёл он к дверям. С трудом растянул могучую пружину и с грохотом исчез внутри.
Я ждал.
Некоторое время стояла абсолютная тишина. Затем послышались голоса, потом крики. Дверь распахнулась, из неё, как из рогатки, вылетел Ромка. Дверь с шумом захлопнулась, и Ромка, пролетев некоторое расстояние, приземлился рядом со мной.
— Не удалось, — сказал он. — Придётся брать ворота штурмом… Как Зимний… Дождёмся следующего грузовика.
Мы ждали, а грузовика не было.
— Тихо! — приказал Ромка. — Подкрепление.
К нам приближался большой отряд.
Впереди вышагивал толстый дядька в толстых очках. Он был похож на рыбу карпа в аквариуме рыбного магазина. Он шёл плавно и важно, а за ним толпились его воспитанники, целый класс; они пели, играли в чехарду и дрались. А Карп будто ничего не замечал, он шагал и курил, и казалось, что изо рта у него идут пузыри.
Вот он остановился около нас и стал что-то говорить. Но говорил он тоже как рыба: рот открывался, но не слышно было ни звука — такой шум стоял вокруг.
В конце концов он махнул рукой и направился к типографии.
Что тут поднялось! Казалось, куда уж больше… Всё закружилось, как на карусели, кто-то застрочил из пулемёта, закукарекал, завизжал…
— Ну и отрядец! — сказал Ромка. — Ненормальные какие-то.
А я вдруг подумал, что, когда мы ходим на экскурсию, мы выглядим не лучше. Недаром наша воспитательница говорит: «Посмотрите на себя со стороны!» Только как же посмотреть, если ты в самой середине и кто-то всаживает в тебя иголки, а кто-то стреляет, и Сонька-щипаха щиплется со всех сторон.
— Эй, кто тут главный? — вдруг громче всех заорал Ромка.
Всё остановилось.
— А вы кто такие?
Из толпы выдвинулся один. Он был похож на того длинного на мосту, только ещё без синяков.
— В типографию надо проникнуть, — сказал Ромка.
— Дело серьёзное, — сказал главный. — Надо — так надо.
Он немного подумал, а потом сорвал у кого-то с головы шапку и надел её на меня, а потом снял свой шарф и закутал меня до глаз.
— Надо замаскироваться, — сказал он. — Будешь изображать гриппозного.
— А ты, — он задумчиво посмотрел на Ромку и вдруг даже подпрыгнул от радости. — Ты будешь мною! — сказал он и начал поспешно раздеваться.
— Хорошо, — согласился Ромка, — но кем же в таком случае будешь ты сам?
— А меня и так все знают.
Только мы кончили переодеваться, появился Карп. Он несколько раз открыл рот.
— Пересчитайтесь! — рявкнул главный.
Все кое-как построились, и главный начал считать.
— Двадцать три, — насчитал он.
— Что?! — удивился Карп.
Главный пересчитал.
— Двадцать восемь, — объявил главный.
— Куда ни шло, — поморщился Карп. — А ну-ка, ещё раз.
