— Правда?
— Да.
— Сколько она стоит? — спросил Алекс.
— Две с половиной тысячи долларов, — ответила женщина.
— Что? — не поверил он. — За это?
— Да. Он довольно известный художник.
— Да это же ерунда на постном масле! Я такую за час накалякаю, спорим?
— Ага, а Доктор Сьюз за час книжку напишет, — пробормотал я.
— При чём тут Доктор Сьюз? — спросил Алекс.
— Ни при чём. Забудь.
— Картина может казаться простой, — сказала женщина, — но уверяю вас, чтобы такое нарисовать, нужен большой талант.
Вечером я спросил родичей, знают ли они, что Фрэнк Фарго — известный художник.
— Да, — сказал папа. — А ты не знал?
— Нет. Мне никто не сказал. Мне вообще никто ничего не говорит!
— Мы с мамой подумываем купить его картину. В центре города в галерее висит.
— Белая такая, с чёрными кругами и красным квадратом?
— Точно, она, — сказал папа. — Понравилась тебе?
— Не знаю. Дорогущая.
— Да в том-то и дело, — вздохнул папа.
— Но раз я теперь снова пойду работать… — мама оторвалась от вышивки.
— Куда ты пойдёшь? — не поверил я.
— Работать. Мне предложили пойти на неполный рабочий день к доктору Монро, это здешний дантист.
— Я думал, тебя уже тошнит от зубов, — говорю. — Думал, ты собираешься изучать историю искусств.
— История искусств может и подождать. Пока нужно мыслить более практично.
Я глянул на папу. «Всё из-за книги, — подумал я. — Из-за твоей дурацкой книги».
— Будь папа директором рекламного агентства, тебе не пришлось бы думать о практичности?
— Питер! — мама вдруг разозлилась. — Некрасиво так говорить!
Ну и разозлилась, подумаешь, я тоже разозлился!
— Всё нормально, Энн, — сказал папа. — По-моему, Питер хочет, чтобы я стал директором агентства. Правильно, Питер?
— Ну разумеется. Кто ж не хочет, чтобы папа стал директором?
— Но я не хочу быть директором агентства, — сказал папа. — И ты должен постараться это понять. А вот писать книгу я хочу. Иногда следует поступать менее практично, зато по велению сердца.
— Я, между прочим, никогда не говорила, что меня тошнит от зубов, — проворчала мама. — Я говорила, что хотела бы подумать о другой профессии. Вот я и думаю. А работать я бы сейчас пошла с удовольствием. И если бы папа не писал книгу, разве я могла бы оставить Тутси? Так что всё одно к одному, видишь?
— Нет! Не вижу. Всё изменилось.
— В каком смысле? — спросил папа.
— Не знаю. Всё! Мама пойдёт снова работать, ты пишешь книгу, Тутси родилась… Фадж пошёл в школу… я в шестом классе… всё стало по-другому!
— И тебе это не нравится? — спросила мама. — Ты это пытаешься сказать?
— Не знаю, нравится мне это или нет.
— К изменениям приходится привыкать, — сказал папа, — но в конечном счёте они всегда к лучшему.
Но я уже не слушал.
— Можно я сегодня Джимми позвоню? — спросил я.
— Конечно, — сказал папа. — Звони!
Джимми взял трубку.
— Привет. Как дела? — Он явно что-то жевал.
— Не знаю, — говорю. — Всё стало другим. Никак не привыкну.
— Ну а здесь всё по-старому. Только тебя нет. — Наверное, он проглотил то, что жевал, поскольку стало чётче слышно. Он рассказал о школе, о наших друзьях и о том, как Шейла Тубман врёт всем, что страшно по мне скучает. Потом говорит: — Питер, я должен кое в чём признаться.
— В чём?
— Я пользовался твоим камнем. Не просто сидел, понимаешь? Именно пользовался.
— Не страшно. Не бери в голову.
— Правда?
— Ага.
— Ты настоящий друг, знаешь? Прям вот настоящий.
— Я тоже должен кое в чём признаться, — сказал я. — Я пользовался гипнотическим шаром. Не просто смотрел на него, а пользовался, чтобы уснуть.
— Понятно, — сказал он.
— Так что, наверное, мы квиты.
— Наверное. — Но звучало это так, словно он уже не считает меня лучшим в мире другом.
— Я сегодня видел картину твоего отца, — сказал я, чтобы сменить тему. — Белую, с чёрными кругами и красным квадратом.
— Ах, эту. Он это нарисовал перед маминым отъездом в Вермонт. Как-то вечером они поцапались, и она швырнула на холст красной краски. Вот как там появился красный квадрат. И вот почему она называется «Гнев Аниты».
Я не знал, что сказать, потому что Джимми никогда не говорил о разводе родителей. Поэтому я снова сменил тему.
— А знаешь, сколько она стоит? Две с половиной тысячи долларов! Можешь поверить, что кто-то отдаст такие деньги за картину?
— Твои слова показывают, как мало ты разбираешься в искусстве, Питер. — Он, кажется, опять что-то грыз. Сушки, решил я. — Последние три работы моего отца продались больше чем за две тысячи каждая. Так что прежде чем открыть рот, сперва разберись, что к чему! — и шваркнул трубку на рычаг.
Ну вот, приехали. Только этого мне и не хватало — чтобы мой лучший друг бросал трубку посреди разговора. «Может, он через десять минут перезвонит», — подумал я.
Но он не перезвонил.
* * *
Я ждал со звонком до Хэллоуина.
— Привет, — сказал я. — Извини.
— За что?
— Ну, сам знаешь… что высказался насчёт цены за картину твоего папы.
— Ах, за это.
— Просто мои предки хотят её купить.
— Это какую?
— Ну, сам знаешь. «Гнев Аниты».
— Ах, эту. Лучше уговори их купить другую. «Гнев Аниты» — плагиат. Даже мой отец это признает.
— Но ты говорил…
— Мало ли что я говорил.
С минуту мы молчали. Наконец я придумал:
— Что поделываешь на Хэллоуин?
— Как всегда, ничего. А ты?
— Веду Фаджа выпрашивать конфеты.
— Как это тебя уговорили?
— Я сам вызвался.
— Сам вызвался? — Кажется, на этот раз он жевал жвачку. — А ты не врал, сказав, что всё изменилось. — Точно, жвачка. Я слышал, как он надул пузырь, потом раздался характерный хлопок.
Мама с папой удивились, когда я предложил повести Фаджа за конфетами. Но Алекс обещал составить нам компанию, если не придётся стоять рядом с Фаджем, или держать его за руку при переходе улицы, ну или что-нибудь ещё в этом роде. К тому же мы собирались вернуть его домой пораньше, а потом пойти сами. И я понимал, как Фаджу хочется, чтобы мы его повели, а не родители, как остальных малышей.
Алекс пришёл в половине седьмого. Увидев его, я не поверил глазам! На нём был костюм. Простыня с чёрными кругами и красным квадратом.
— Я «Гнев Аниты»! — сказал он. — Нравится? — Он покрутился с растопыренными руки.
— Необычно, — признался я.
— А ты кто? — спросил он.
— Я?
На мне были джинсы и рубашка — одежда, в которой я сегодня ходил в школу.
— Он шестиклассник, — сказал Фадж. — А Тутси — младенец, а Черри — собака, а мама — мама, а папа — папа, и только я — страшное, страшное привидение. У-у-у! — он забегал по комнате.
— Хочешь сказать, что ты не наденешь маскарадный костюм? — спросил Алекс. — Даже маску?
— Конечно, надену, — отвечаю. — Она… э-э… наверху. Подожди, я сейчас.
Я ринулся наверх. Мама переодевала Тутси.
— Где маска Фаджа? — спросил я.
Она смотрела без намёка на понимание.
— Ну та… ты что, не помнишь? Четыре коробки от хлопьев плюс двадцать пять центов.
— Ах, эта маска, — сказала мама, посыпая присыпкой Тутсину попу. — Даже не знаю.
— Ну мам! Она мне срочно нужна. Пожалуйста, постарайся вспомнить.
— Ты же вроде говорил, что в этом году обойдёшься без маскарада.
— Передумал. Алекс внизу, ждёт.
— Дай сообразить. — Мама застегнула на Тутси чистый подгузник. — Она может быть в шкафу, глянь в красной коробке с игрушками Фаджа.
Я побежал по коридору в комнату Фаджа и распахнул дверцы шкафа. Красная коробка с игрушками, красная коробка… где же она… Есть! Я вкопался по локоть и выудил с самого дна коробку из-под печенья, где лежала чёрная оправа для очков с резиновым носом и приклеенной бородой и усами. Ещё я нашёл старую шляпу, когда-то принадлежавшую дедушке Хэтчеру. Разгладил как смог и надел вместе с маской. Бросил взгляд в зеркало в ванной и побежал вниз.
— Это моё! — взвыл Фадж, увидев меня.
— Да я всего на несколько часов одолжу…
— Нет! Нет! Нет!
— Нет? — говорю. — Ладно. Тогда не пойдёшь со мной и Алексом. Иди с мамой и папой, как все остальные подготовишки. Пока! — Я сорвал очки с носом, швырнул на пол и сделал вид, что ухожу.
— Нет! — заорал он. — Вернись, Пита!
— He-а. Или разреши надеть маску.
— Ладно, можешь надеть. Но она всё равно останется моей, правда?
— Да, конечно. Она твоя.
Я взглянул на Алекса, тот качал головой. Никак не мог привыкнуть к нашей семейке.
Мы взяли свои наволочки для угощений и коробки для денег в фонд ЮНИСЕФ и пошли. Обошли дома по нашей стороне дороги, перешли на противоположную. Недалеко от дома миссис Малдор Алекс сказал:
