Деревенский Шурка привел с собой того самого маленького мальчишку в военной фуражке — Ослова брата. Мальчишка сразу же проникся к Шурке уважением и начал помогать — собирал сорняки в кучу, шнырял по участку проворно, как мышь. Фуражку он не снимал, хоть она и причиняла ему громадные неудобства, сползая то на нос, то на затылок. И когда, закончив к середине дня прополку, деревенские и электросигналы собрались вместе на влажной бархатной травке у пруда, мальчишка этот сидел в центре, как именинник, и упивался разговором про своего столь известного везде брата.
— Так в вашем доме и живет? — допытывались деревенские.
— Да. Только в другом подъезде.
— Ну, и как он там?
— Нормально… — выкручивались электросигналы, — Он парень такой… безвредный…
— Да ну? — удивлялись деревенские. — А здесь он как озоровал. Всегда у него голова была пробита: то он с дерева падает, то с крыши, то еще откуда…
— И у меня голова была пробита! — бахвалился младший брат. — Вот тут. Только сейчас все уже прошло. На меня горка с посудой упала. Рассказать, как она падала? Ну, можно я расскажу? Расскажу-у-у!
Рассказать про это событие ему не пришлось. Куда-то исчезнувшие было Ерш и Кирыч принесли большой старый бредень.
— Дед дал! — радостно объявили они. — Велел наловить карасей в пруду. На обед нам! Ура!
…Оступаясь и завязая, а иногда окунаясь с головой. Ерш и Кирыч шли с бреднем, а остальные толпой валили по берегу следом.
Никто не заметил, откуда появилась на берегу учительница, приехавшая сюда вместе с электросигналами.
— Что это такое? — закричала она. — Что я вижу? Немедленно вылезти из болота! Вы утонете! Слышите? Вы слышите меня?
— Слышим! — откликнулся Ерш и обратился к Кирычу. — Давай держи ближе к тем кустам, там самая должна быть рыба… Так я и утонул…
— Немедленно вылезать! Мы едем домой!
— Почему домой? — удивились электросигналы.
— Бюро прогнозов сообщило, что начинаются дожди!
— Эх! — вздохнул Калина. — Вечно эти дожди, когда не нужно!
После долгой торговли Ерш все-таки согласился вылезти из пруда, и ребята с учительницей пошли по тропинке к сараю, где издали виднелась крытая брезентом машина. Первые редкие капли дождя застучали по земле.
— Эх, жалко, что рано вы уезжаете! — сказал Шурке его тезка.
— А мы еще приедем! — пообещал Шурка. — Вот посмотришь!
Ерш, смекнувший, что его за непослушание могут в другой раз не взять в колхоз, пошел на хитрость.
— А ведь и правда я мог утонуть! — обратился он к учительнице. — Это вы правильно сказали…
Учительница обрадовалась:
— Вот видишь! Это — болото, трясина. Может засосать!
— Верно! — охотно согласился Ерш. — Когда мы сюда в другой раз приедем, больше я в это болото не полезу. Чего в нем хорошего? Одна грязь. Мы ведь еще будем приезжать?
— Посмотрим, — сказала учительница.
…Все деревенские, стоя под дождем, который все усиливался, махали руками вслед машине, увозившей электросигналов обратно в город.
* * *
Дождь шел всю ночь. Утром он ненадолго перестал, и проглянуло солнце. На неровном асфальте стояли лужи, и сам асфальт блестел. В остальном все в городе было по-старому, будто Шурка никуда и не уезжал.
Только за сараем, куда Шурка пришел повидаться с друзьями, среди электросигналов восседал довольный Осел и разглагольствовал:
— Чего и толковать — теперь и сами видали! Поискать надо такого хорошего пруда, как у нас в Верхнем Оселке… Своими глазами видали теперь, какой он есть…
Вслед за Шуркой подошел Никуля. Вид у него был такой, будто ничего не случилось.
— А! Ты все Оселком своим хвалишься? — обратился он к сразу замолкнувшему Ослу. — Видали мы его! Ну-ка, подставляй спину, я на тебе разок проеду!
Осел осторожно оглядывался по сторонам. Калина встал с ящика.
— Подожди! — сказал он Никуле. — А может, он на тебе хочет проехать? Ты тут отдохнул, сил набрался, пока мы работали… Ну-ка, подставляй ты спину! Васек, садись на него!
— Да вы что? — отступил Никуля. — Шутите, что ли?
— Не шутим, — сказал Калина. — Значит, не хочешь? Он чуть подтянул рукава свитера и, царапнув бутсой доску, обернулся к Ершу:
— Ерш, а Ерш? Что — глаза у меня покраснели?
— Покраснели! — радостно подхватил Ерш. Никуля еще попятился.
— А шерсть взъерошилась? — продолжал Калина.
— Взъерошилась! — воскликнул Шурка, вспомнив дедову сказку.
— А что хвост…
Никуля повернулся и быстро пошел прочь. Калина опять сел на ящик и обратился к Ослу:
— Давай рассказывай, Васек, дальше…
— А чего рассказывать? — ухмылялся Васек, бывший Осел. — В общем, такого хорошего Оселка ни в каком другом месте не найдешь…
Электросигналы слушали его с удовольствием. В общем, он все верно говорил.
Портсигар Жене дал рыжий Славка из первой смены. Вернее, Женя сам у него взял, потому что Славка поступил нечестно: еще раньше присвоил Женин мячик, нечаянно залетевший на крышу, и с тех пор старался больше не показываться Жене. А когда однажды встретился с ним на улице, сразу стал смотреть в небо, будто увидел там что-то интересное, а сам пошел быстрее, юркнул в какие-то ворота и скрылся.
Тогда Женя подстерег его после уроков возле школы, схватил за рукав и тряхнул:
— Где мячик?
— К-какой мячик? — заморгал рыжими ресницами, будто не понял, заика Славка.
— Какой? Не знаешь? Какой на крыше нашел — вот какой!
— Я м-мячика н-никакого не находил… П-пусти, Женька… н-ну не надо! У меня одна вещь есть…
— Покажи! — сказал Женя.
Славка порылся в карманах и достал портсигар. Портсигар был очень хороший — никелированный, новенький; нажмешь сбоку какую-то штучку, и обе створки бесшумно распахнутся, сожмешь их пальцами, портсигар — щелк! — и закрылся. На крышке нарисована лошадиная голова, над ней подкова, как дуга, и написано выпуклыми буквами: «Давай закурим».
— Давай! — радостно сказал Женя, кладя портсигар себе в карман. — Закурим!
Женя вообще-то не курил, да и не собирался, но сейчас понял, почему не курил: портсигара не было. Теперь портсигар есть и пятнадцать копеек, что дала мама на бутерброд, есть.
Он хотел было хорошенько толкнуть Славку, так как слышал, что Славка променял мячик на сломанные наушники, но раздумал и сказал:
— Ладно уж, иди!
Славка попробовал плестись следом и клянчить: мол, портсигар лучше чем мячик и поэтому пусть Женя покажет ему еще медную трубку…
— Я тебе сейчас покажу трубку, — произнес Женя, останавливаясь, — и это будет такая трубка…
Догадливый Славка сразу расхотел смотреть трубку и отстал.
На углу приветливая тетя продавала папиросы: пачки и коробки за стеклом лотка, разноцветные, яркие, как коврик.
— Тетя, — вежливо сказал Женя, — а какие у вас есть папиросы, что за пятнадцать копеек?
— Вот, пожалуйста, маленькая — «Казбек». Двенадцать копеек, — улыбнулась тетя и показала Жене красивую пачку с черным силуэтом всадника, скачущего на фоне синих гор.
Сорт папирос и любезность продавщицы чрезвычайно понравились Жене: он вступал в новый и своеобразный мир курильщиков!
Женя переложил толстые, душистые, оставляющие на пальцах позолоту папиросы в портсигар, потом, закурив одну, зажал ее в зубах и, пуская голубой дым, отправился в школу.
Но ему пришлось испытать некоторое разочарование: ожидаемого удовольствия он почему-то не чувствовал, напротив — во рту стало горько, противно и появилось огромное количество слюны: Женя даже не успевал ее сплевывать.
Он попробовал плевать, как один знакомый парень, не вынимая папиросы изо рта, но первый же плевок попал на штаны. Женя моментально обтер их рукавом и оглянулся — не увидел ли кто?
Попробовал затянуться «в себя», но закашлялся, голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Еще затягиваться Женя не рискнул, а просто дымил, сплевывая на каждом шагу.
Он все же мужественно докурил папиросу до конца и стрельнул окурком в урну: это получилось великолепно, как у настоящего курильщика, и немного вознаградило Женю за первую неудачу. Хоть его и поташнивало, но тяжелый портсигар так приятно оттягивал карман и так интересно было чувствовать себя курильщиком, что Женя подумал: «Ничего, привыкну! Все привыкают, и я привыкну».
В школу он чуть не опоздал—поспел ко второму звонку.
— Ой… — сразу же подозрительно повел носом Женин сосед, толстый и тихий Коля Иванов, — ты… курил, что ли?
— Ага, — самодовольно сказал Женя, достал портсигар и, открыв его, повертел перед носом Коли. — Вот «Казбек» курю!
— Придумал! — сказал Коля тоненьким от возмущения голосом. — У нас никто в классе не курит, а он один выискался — курильщик!
