Соседняя дверь открылась, и выглянула Мая-художница.
— А, входите, пожалуйста! — воскликнула она, словно я стучала в ее дверь. — Входите!
Я вошла и увидела Маю-администратора и белокурую Лену-ассистента.
В каюте было одно нижнее и два верхних места. У окна стоял узенький стол, больше похожий на гладильную доску. На нем были поставлены две чашки с чаем, а на другом конце разложены бумаги, в которых что-то отмечала Лена. На середине стола горкой лежали старинные башкирские украшения.
— Я сейчас достану еще чашку, — сказала Мая-администратор и устало направилась к полке в углу.
— Нет, нет, — остановила я ее. — Мне сейчас репетировать… Я хотела спросить у Копылевского… Вы не знаете, где он?
— Не знаем ли мы, где Копылевский? — переспросила она, и по ее бледному лицу скользнула сдержанная улыбка. — Конечно, знаем…
— Так где? — воскликнула я.
Тут она, перестав сдерживаться, устало засмеялась.
— Майка, брось шутки! — отодвинув от себя бумаги, вскочила Лена. — Рая пришла для дела. Ты о чем хотела узнать? — обратилась она ко мне.
Я заметила, что ее выпуклые голубые глаза тоже смеются. Мая-художница схватила со стула серебряный браслет и стала внимательно его рассматривать, закусив губу, чтобы скрыть улыбку. Я поняла, что по неизвестной причине они все смеются надо мной.
— Мне нужно узнать о репетиции, — как можно спокойнее заявила я и коротко рассказала о своих затруднениях.
— Подожди у нас, — предложила Лена, нахмурившись и став серьезной. — Все равно без балетмейстера репетировать не будем…
— А гримеры зря хвалились, — отложив браслет, сказала Мая-художница. — Все-таки прежнего вида Рае не вернули.
Тут я заподозрила, что Нэля и Рита, видимо, постарались приукрасить наш разговор с Вадимом. Служить поводом для веселья в каюте у меня не было никакого желания. Я встала и пошла к двери, несмотря на все их уговоры подождать.
Усевшись у окна своей каюты, я стала смотреть на мусор, который всплыл у нашего борта после дождя и все еще держался. Невольно в голову приходили беспокойные мысли о завтрашней съемке, о поведении Анны Николаевны… И еще — было страшно, что я выдала свои чувства Вадиму… Что он подумает обо мне? Я должна была сдерживаться, пока он сам… А тут еще были гримеры, и теперь это вызывает улыбки…
Когда к моему окну протянулась через реку лунная дорожка, я поняла, что за мной никто не придет и репетиции не будет.
Может быть, в конце концов отменили завтрашнюю съемку? Я выбежала из каюты. Спросить было не у кого. Все спали.
«Неужели Анна Николаевна забыла обо мне? Нет, это невозможно! — думала я. — Так почему же она предпочитает заниматься совсем необязательными для нее делами, а для меня не находит времени? Неужели она так боится разговоров о нашей «семейственности»? Но кто же упрекнет ее за это накануне моей первой съемки? Неужели она не понимает, что завтра первый день моей первой в жизни работы?»
Усевшись с ногами на койке и укутавшись одеялом, я стала с надеждой смотреть в окно на едва заметные облака, мечтая, чтобы к утру они превратились в тучи и съемку отменили.
Была такая тишина, что слышался плеск волн на быстрине посреди реки. Я то перебирала в памяти события дня, то испуганно думала о завтрашнем.
* * *
Уже в пять часов утра было видно, какой ясный рождается день, а к семи солнце превратило реку в искрящийся расплавленный металл. Белый пассажирский теплоход «Орлан» в утренних лучах скользил по течению розовой птицей. На отмену съемки не было никаких надежд.
Лена сразу после всегдашних разговоров у двери операторов подошла к моей:
— Рая, проснись!
— Входите, Лена!
— Райка, ты совсем не спала!.. — ахнула она, войдя в каюту. — По лицу вижу. Так, обмотанная одеялом, и проторчала всю ночь?
— Да нет… — начала я.
Но она не слушала. Железки, на которые были накручены светлые волосы, стучали от ее возмущенных движений.
— Ляг сейчас же, несчастная ты девчонка! Хоть полчаса полежи вытянувшись… Погоди, мы с Майкой тебе кофе принесем. Не вставай, слышишь!..
Она выскочила и уже на бегу крикнула:
— Здравствуйте, Евгений Данилович, извините…
Мая-администратор принесла мне в термосе кофе, а Мая-художница — старинные украшения. Пока одна уговаривала меня поесть, а другая жалела, что у меня в ушах нет дырок и серьги приходится подвешивать на нитках, я думала о своем. Через несколько часов я должна танцевать под критическими взглядами многих людей, а я еще не имела понятия, что должна исполнять.
Теперь я мечтала только об одном: чтобы на съемке было поменьше народа.
Но, когда через час я, уже в башкирском костюме и причесанная для съемки, с длинными, до колен, косами, вошла в автобус, там были все артистки кордебалета, хотя в сегодняшней съемке участвовали только я и Анвер.
Анвер был в прекрасном настроении. Он что-то рассказывал по-башкирски, и его ровные белые зубы то и дело сверкали в улыбке. Фатыма, грациозно отмахиваясь рукой, шутливо возражала, а черноглазая Роза смеялась на весь автобус.
На мое «здравствуйте» ответили все, но тут же продолжили свой веселый разговор.
Автобус тронулся. Ко мне пробралась Альфиюшка и, подергав за приплетенную косу, что-то сказала по-башкирски.
— Да, это только для съемки, — наугад ответила я. — Они слегка пришиты к платью, чтобы не мешали в танце…
— Нет, — засмеялась она, — я сказала, что раньше ты была красивее.
Откровенность девочки мало утешила меня. Я вышла из автобуса, не зная, что делать с руками и ногами.
Съемочная группа была уже на месте. Киноаппарат на этот раз распластался как лягушка прямо на земле. Вадим вместе с Васей, лежа на животах, заглядывали в лупу аппарата и о чем-то спорили. Осветители переставляли лампы по указанию толстого Вали. Анна Николаевна сидела на своем алюминиевом стуле. Увидев меня, она призывно махнула рукой.
— Ну что ты вчера подняла такую панику? — встретила она меня упреком. — Сейчас, пока устанавливают свет, можно двадцать раз все успеть…
— Но вы же сказали! Я ждала… — Мне хотелось плакать от обиды. — У нас в училище никогда…
— Не устраивай истерики. Учись владеть собой! — строго сказала она. — Ты уже не школьница. Пора забыть об училище!
Я только вздохнула, и она рассмеялась:
— Ну, извини меня! Я так вчера устала… Увидишь, что это для тебя пустяк. Ты же талантливый человек! Ну, улыбнись, дурочка!.. Вечером пошлешь бабушке телеграмму, что первая съемка прошла блестяще…
При упоминании о бабушке я все простила Анне Николаевне и улыбнулась. И тут же вспомнила, о чем хотела ее предупредить:
— Мне кажется… Я знаю… Анвер хочет, чтобы его танцы ставил Хабир. А Евгений Данилович согласился, чтобы Хабир постоянно вместе с вами работал над всеми танцами.
Не очень приятно было передавать случайно услышанный разговор, но иначе Анна Николаевна не могла защитить свою работу от капризов мальчишки, сумевшего убедить нашего режиссера. И как бы сама Анна Николаевна ни поступила со мной, справедливость требовала, чтобы я помогла ей в правом деле, хотя к Евгению Даниловичу я чувствовала большое расположение.
— Ах так, хитроумный парторг не может успокоиться! — сказала Анна Николаевна угрожающе, но улыбаться не перестала. — Посмотрим! И запомни: это не только мои, но и твои противники…
Она, конечно, чересчур погорячилась. Уж Евгений-то Данилович никак не мог быть противником…
— Актеры, войдите, пожалуйста, в декорацию и осмотритесь, — официальным голосом сказал Евгений Данилович. — Начнем работать!
Декорации, собственно, не было. На утрамбованной земляной площадке, посыпанной желтым песком, стоял жалкий шалаш из корья, прикрытого мхом. Неподалеку виднелся сложенный из камней примитивный очаг, пенек заменял стол, а обрубок бревна — диван. Вокруг шалаша были разложены сплетенные из прутьев рыболовные приспособления и развешена сеть. На этот раз краской лишь слегка коснулись коры шалаша и камней, но бедное жилище было и без того выразительно своей суровостью.
У входа в шалаш лежал выношенный коврик. Это было мое место, и я, сев на него, стала осматриваться.
Анвер прошелся по дорожке, уходящей вглубь, потом вернулся к шалашу, выбрал место поровнее и, сильно оттолкнувшись, крутанул пируэт. Конечно, без ровного пола это было невозможно, но он попробовал еще.
Евгений Данилович наблюдал за нами через рыболовную сеть.
— Задача очень простая, я вам уже рассказывал. Короткий кусок, почти пантомима. Вчера вы поработали над движением…
— Мы не работали! — удивленно сказал Анвер.
Мне пришлось углубиться в созерцание своих балетных туфель, чтобы избежать вопросительного взгляда Евгения Даниловича. Жаловаться я не любила.
— Я отменила репетицию, — живо поднимаясь со стула, сказала Анна Николаевна. — Анверу надо было дать отдых после съемки.
