— В это окно не заглядывал. Не успел.
— Не важно, Габриэль, — говорю я. — Они все мертвы.
Дэвид выбивает стекло в кухонном окне — если бы я не видела это собственными глазами, я бы не поверила, потому что не было слышно ни звука. Ни звона, ни дребезга. Словно абсолютная тишина вокруг нас поглощает все звуки… или после всего пережитого у меня просто шалят нервы? Дэвид просовывает руку в разбитое окно, поворачивает ручки и открывает его. Дина залезает внутрь первой. За ней следуют Дэвид и Габриэль. А чуть позже — и я.
Кухня погружена в полумрак. Кругом тишина. Не тикают часы, не капает вода из крана, не слышно ни единого шороха, ни звука шагов, ни мягкой поступи домашней кошки. Лишь на разделочном столе от легкого дуновения из окна едва колышется кончик рулона бумажных полотенец. Вид обычного белого рулона меня почти околдовывает. Словно привет из мира, хорошо мне знакомого. Рулон пробуждает во мне неясную, смутную надежду. «Бумажное полотенце, — твержу я, словно мантру, — милое, старое бумажное полотенце».
Дина стоит у кухонного стола и рассматривает семью: мужчину, женщину и двух девочек лет десяти. У девочек темные, аккуратно причесанные волосы, старомодно завитые и схваченные на затылке черными зажимами. На них — одинаковые белые платья с красными и голубыми цветами. Видимо, они близнецы. Мужчина и женщина тоже в праздничной одежде. Женщина — в красном платье, на груди — круглый серебряный кулон с драгоценным зеленым камнем. На мужчине — пиджак и белая рубашка с синим галстуком. Так не одеваются, чтобы просто поужинать в кухне. Скорее всего, они что-то отмечали. Но на столе нет ничего, что могло бы подтвердить мои догадки. Ни бокалов, ни приборов, ни тарелок с едой. Странно: если что-то празднуют за столом, обычно едят.
Тут я вижу, что они держатся за руки. Сидят, опустив руки под стол и образуя ими замкнутый круг. Они молятся? Читают застольную молитву? Или готовятся к смерти?
Но самое странное — мужчина, женщина и обе девочки кажутся живыми! Словно они на секунду задумались над молитвой и в любой момент очнутся, снова начнут беседовать и смеяться.
Ни намека на трупный запах, ни единого признака болезни, ни пятнышка крови. Они сидят за столом как нарядно одетые манекены. Словно кто-то захотел сыграть с нами жуткую шутку и вот-вот выскочит из шкафа с криком: «Первое апреля, никому не верю!»
Я сажусь на корточки, чтобы заглянуть в глаза женщине, и вижу, что они совершенно черные. Как маслины, только более вытянутой формы. Мне кажется, что эта чернота слегка движется по краям, как волны. Меня словно затягивает внутрь. Мой взгляд мутнеет. Я быстро зажмуриваюсь. Выпрямляюсь.
— В чем дело, Юдит?
— Глаза, — шепчу я. — У них не глаза, а какие-то черные дыры. Жуть!
Дина кивает.
— Кажется, что они спят.
— Но это не так.
Дэвид наклоняется и заглядывает под стол.
— Гляньте-ка сюда, — говорит он.
Я нехотя наклоняюсь. В полумраке под столом лежат крупная черно-белая кошка и лохматая каштановая собака. Они тоже выглядят так, словно дремлют. Я с облегчением отмечаю, что их глаза закрыты. На шее у кошки красная ленточка с бубенчиком, она положила голову между вытянутых передних лап собаки. Дина осторожно дотрагивается до собаки, это среднего размера терьер.
— Должно быть, они все умерли одновременно.
— Причем явно давно, — говорю я. — Почему же они выглядят как живые?
Дина качает головой и встает.
— Что-то не сходится, — говорит она. — Словно время просто взяло и остановилось.
— Да, — соглашаюсь я. — И если запустить его снова, то можно их разбудить. Главное — понять, как это сделать. Как в сказке, когда на кого-нибудь накладывают заклятье. Если произнесешь правильные слова, человек оживет.
Габриэль качает головой.
— Это не сказка, Юдит. Похоже, что жизнь их всех внезапно покинула.
Возможно, Габриэль прав. Царящая здесь абсолютная тишина ничем не напоминает обычное сельское спокойствие. Причина в другом — в явной пустоте, полном отсутствии жизни.
— Тем не менее они не похожи на мертвых, — возражаю я. — Кажется, что они просто отдыхают. А вокруг пусто, ведь сейчас осень или зима.
— Их тела не разложились, возможно, потому, что здесь нет даже бактерий, Юдит.
— Неправда, — говорю я. — А как же белые птицы? Они же живые.
— Они не залетают за береговую линию.
Мне больше нечего сказать. Голова пухнет от слов, мыслей и вопросов. По мере того как новая реальность становится все очевиднее, я понимаю, что выбора у нас нет. Главные вопросы, над которыми мы все размышляем и которые не решаемся озвучить, это «Почему мы остались? Как мы можем дышать и жить в мире, который уже мертв?» Ни мне, ни ребятам не хочется об этом спрашивать. Во мне еще теплится слабая надежда, что погибло не все, и я хочу сохранить ее как можно дольше. Надежда, что жизнь есть на другой стороне. Пусть не здесь. В этом месте жизнь прервалась.
За кухонным окном начинает темнеть. Какое-то время мы тихо стоим и рассматриваем постепенно угасающий коричневатый свет над двором. Чувствую, что тут тоже что-то не так — я имею в виду сам свет. Мне всегда нравились наступающие сумерки. Но в этом нет привычной красоты: темнота опускается сразу, словно занавес. Я смотрю на мертвую семью за кухонным столом — все это напоминает кадр из черно-белого фильма.
Габриэль подходит к раковине и открывает кран. Мы долго ждем, но воды нет.
— Вернемся на плот? — спрашивает он.
Дина качает головой.
— Переночуем здесь.
— Как вы думаете, тут есть какая-нибудь еда? — говорю я и открываю холодильник.
Не знаю, что я ожидала найти, вернее, я не ожидала, что найду там что-нибудь. Я думала, что холодильник окажется пустым, чистым и стерильным, как и всё вокруг. Поэтому я даже вскрикиваю от неожиданности, увидев, что он забит продуктами: несколько картонных коробок простокваши, пачка сливочного масла и многие другие привычные вещи. Я едва не плачу от счастья.
— Ничего не трогай, — торопливо предупреждает меня Дина.
— Думаешь, это опасно? — спрашиваю я. — Еда может быть отравлена?
Дина пожимает плечами.
— Эти продукты могут быть очень старыми.
— Посмотри на дату производства, узнаем заодно, когда они умерли, — говорит Дэвид и кивает на коробки с простоквашей.
Я беру одну из них и, еще держа ее в руках, понимаю, что с ней что-то не так. Коробка почти ничего не весит, один картон.
— Она пустая, — говорю я. — Хотя ее не вскрывали.
Я проверяю другую коробку — такая же легкая. Подношу ее поближе к глазам.
— Не могу разглядеть дату, — бурчу я. — Похоже, она выцвела.
— Если простокваша испарилась, значит, она очень старая, — говорит Габриэль.
Я снова заглядываю в холодильник и замечаю, что другие продукты тоже странно выглядят. Какие-то они слишком уж настоящие, словно время остановилось.
— Еда отменяется, — говорю я и закрываю холодильник.
Тут меня осеняет. Я снова открываю дверцу и засовываю внутрь руку.
— Здесь же совсем не холодно!
— Конечно, Юдит. Электричества-то нет, — отвечает Дина.
* * *
Мы осматриваем все вокруг. Двигаемся медленно — то ли из осторожности, то ли чувствуем себя неуютно в чужом доме, где вдобавок сами хозяева сидят на кухне мертвые. Весь дом, как и кухня, выглядит обычным домом, в котором живут, вернее, жили обычные люди. В гостиной обычная мебель: диван и кресла перед телевизором. На стене позолоченные часы, стрелки застыли на без пяти минут двенадцать. Картины с пейзажами. На подоконнике — цветочные горшки без цветов. Дэвид переворачивает один, чтобы показать, что в нем нет земли. Книжная полка, такая же, как у нас дома. Я беру одну книгу. Переплет старый, потрепанный, но, когда я читаю название, чувствую, как волоски на руках встают дыбом, — «Тайное общество» Клаеса Хюлингера[8]. Такая же книга была у Габриэля в школе. Я быстро оборачиваюсь: мне кажется, кто-то хочет надо мной подшутить. Поймать меня в ловушку. Но все тихо. Тихо и неестественно спокойно. Я собираюсь взять книгу с собой и показать ее остальным, но словно какая-то сила заставляет меня вернуть ее на место. Я поспешно ставлю книгу на полку.
В корзине около дивана лежат цветные газеты. Я достаю одну и ищу дату, но она тоже как будто выцвела. Листая ее, я вижу фотографии знаменитостей: актеров, членов королевской семьи, спортсменов и грудастых блондинок. Я почти уверена, что все они из моего времени.
Мы с Габриэлем заходим в чью-то спальню. Видимо, одной из сестер. Кровать с белым покрывалом. Письменный стол. Красное в горошек кресло-мешок. Обои с розовыми и светло-голубыми птицами, частично заклеенные фотографиями лошадей и разноцветными бантами со словами «Первое место». На большинстве фотографий — белый пони и высокий мужчина с бодрым взглядом. Под снимками написано «Леди» и нарисованы сердечки. Эта девочка любила лошадей. Интересно, где же сейчас ее Леди?
