Меня пропустили. Мистер Стэнтон крепко держал меня, пока я, перегнувшись всем телом, передавал в протянутые руки миссис Стэнтон одеяло, в котором чудесным образом молчал Каспар.
— Осторожно, — сказал я ей, насколько мог многозначительнее.
Принимая от меня сверток, она поняла, что Каспар там. Она крепко прижала его к себе и опустилась на скамью. Я видел по тому, как улыбнулась мне Лизибет, что она тоже все поняла.
В небо выпустили сигнальные ракеты, осветив океан и разбросанные в открытом пространстве белые суденышки, до отказа заполненные женщинами и детьми. Я, помню, подумал, как все это необычайно красиво, и подивился, как нечто столь ужасное может быть таким красивым. Когда шлюпку, где находилась Лизибет, наконец спустили на воду, на борту у нас за спиной заиграл оркестр. Мы с мистером Стэнтоном стояли рядом у леера и смотрели, как она медленно отплывает.
— Это был отважный и благородный поступок, Джонни, — сказал он, кладя руку мне на плечо. — Я знаю, Господь сохранит их. А что до нас, то скоро подойдет судно и всех заберет. Мистер Лайтоллер сказал, что они видели огни парохода милях в пяти отсюда. Это «Карпатия». Она обязательно придет. Они, конечно, увидят ракеты и скоро будут здесь. А пока, я думаю, надо помочь с отправкой женщин и детей.
И в течение часа или около того мы рассаживали по шлюпкам женщин и детей.
Когда сейчас думаю об этом, я поражаюсь мужеству, свидетелем которого стал в ту ночь. Я вспоминаю одну даму, американку, которая ждала своей очереди вместе с пожилой сестрой, но ей сказали, что места не осталось. Она не протестовала и не спорила, просто отступила назад и сказала:
— Ничего страшного. Я поеду позже.
Больше я ее не видел. Я не заметил, чтобы кто-то из мужчин пытался прорваться в шлюпки. Все они приняли как нечто правильное и должное, чтобы первыми шли женщины и дети. Позже я слышал, что несколько мужчин пытались захватить шлюпку у правого борта и их пришлось разгонять, стреляя у них над головами. Но своими глазами я этого не видел.
В ту ночь было много героев, но больше всех мне запомнился мистер Лайтоллер. Он успевал всюду, спокойно обеспечивая безопасную посадку и отправляя шлюпки, подбирая для каждой команду гребцов. Голос его до сих пор звучит в моих ушах:
— Спускайте на воду. Спускайте на воду и отходите. Есть еще женщины? Женщины еще остались?
И я помню, как один из ожидающих мужчин ответил ему:
— Женщин не осталось, офицер. Зато осталось множество мужчин, но я не вижу множества шлюпок.
Мы все уже начали это понимать: для мужчин шлюпок осталось всего ничего, да и те невозможно было спустить на воду из-за сильного крена парохода. Когда я увидел, что вода перехлестывает через бушприт и потоком мчится по палубе, я понял, что шансов спастись у нас почти нет. Как и многие другие, я отчаянно вглядывался в горизонт, ища огни «Карпатии». К этому времени мы уже знали, что это единственное судно, которое может успеть к нам на помощь. Но огней нигде не было видно.
«Титаник» быстро погружался, и мы понимали, что уйдем под воду вместе с ним. С каждой минутой крен на левый борт усиливался. Вскоре из-за этого мы уже едва удерживались на ногах. Послышался громкий голос мистера Лайтоллера: «Все пассажиры на правый борт!»
Туда мы с мистером Стэнтоном и бросились, оскальзываясь, падая, хватаясь друг за друга; добравшись до правого леера, крепко вцепились в него. Мы смотрели на море и ждали конца. Больше сделать ничего было нельзя.
— Я вот что хочу сказать, — кладя руку мне на плечо, произнес мистер Стэнтон, — если уж мне суждено умереть сегодня и мне не дано быть в этот миг рядом со своей семьей, то я предпочту твое общество любому другому. Славный ты юноша, Джонни Трот.
— В море будет холодно? — спросил я.
— Боюсь, что да, — ответил он, — но ты не беспокойся, это только к лучшему. Все кончится очень быстро.
«Удачи вам, и да благословит вас Бог»
Нам неслыханно повезло, что мы с мистером Стэнтоном оказались на шлюпочной палубе, когда стали спускать последнюю лодку. Не большую деревянную спасательную шлюпку — их больше не осталось. Эта лодка была футов двадцать в длину, с парусиновыми бортами и закругленной кормой. Она хранилась под одной из труб, и вот несколько человек попытались вытащить ее на палубу. Среди них были и члены команды. Один из них крикнул нам: «Это единственная лодка, наш последний шанс. Нам нужна помощь!» Добредя до них уже по пояс в воде, мы с мистером Стэнтоном и еще около десятка мужчин стали помогать — нужно было подтащить лодку к борту и перевалить через него. Мы знали, что это наша последняя надежда. Мы напрягали все силы, но она была слишком тяжела и громоздка. Нас было слишком мало, и мы скоро обессилели. Ничего не получилось. Вокруг нас стонал и трещал «Титаник». Он быстро уходил под воду, носом вниз.
Я поднял голову и увидел, что по палубе катится огромная волна — на наше счастье, как оказалось. Она снесла за борт лодку и нас вместе с нею. Вода была ледяной, у меня перехватило дыхание. Я ловил и не мог поймать ртом воздух. Я помню, как изо всех сил поплыл прочь от корабля, а потом, оглянувшись назад, увидел, что одна из огромных труб ломается и падает прямо на меня, рушится, как гигантское дерево. Когда она ударилась о воду, я почувствовал, как меня всосало, завертело и потянуло вниз, в водоворот такой силы, что я был уверен — он утащит меня на дно вместе с судном. Все, что я мог сделать, — это крепко сжать губы и не закрывать глаза.
Внезапно я увидел над собой мистера Стэнтона, он запутался ногами в канате. Он дергался, изо всех сил пытаясь высвободиться. И тут меня каким-то чудом вынесло из водоворота, и я смог подплыть к нему. Мне удалось освободить его, и мы вместе рванулись наверх, к свету. Мы понятия не имели, на какой глубине находимся. Я знал только, что надо плыть изо всех сил, не дышать и не открывать рта. Той ночью я узнал то, что узнаёт всякий тонущий, прежде чем погибнуть: что в конце концов ему придется открыть рот и попытаться вдохнуть. Это его и губит. Когда я, не выдержав, сделал вдох, море ринулось внутрь и заткнуло мне глотку, но в этот самый миг я выскочил на поверхность, отплевываясь, выкашливая воду из легких. Мистер Стэнтон был поблизости и окликал меня. Мы увидели перевернутую лодку и поплыли к ней. В воде плавали тела, сотни тел. Холод сводил судорогой ноги, вытягивал последние оставшиеся силы. Если я не доберусь до лодки, если сейчас же не вылезу из воды, я тоже стану безжизненным телом. Я плыл, чтобы жить.
Когда мы добрались до лодки, на нее взбирались и другие выжившие, мне казалось, что для нас там места уже нет. Но нас подхватили за руки и вытащили из воды. Мы оказались вместе с ними — полустоя-полулежа, привалившись к торчащему вверх килю, тесно прижимаясь друг к другу. Только теперь я начал по-настоящему осознавать весь ужас постигшей нас трагедии. Вокруг раздавались крики и вопли тонущих. Я видел последний миг великого «Титаника», когда его почти вертикально поднявшаяся корма ушла под воду. Он исчез, остались только обломки ужасного крушения, разбросанные по поверхности океана, и жуткие несмолкающие крики. Со всех сторон плыли люди, почти все они направлялись к нам. Очень скоро мы оказались в окружении и отсылали их прочь, крича всем, кто приближался, что места не осталось. И это была правда, страшная правда. Наша лодка едва держалась на плаву. Она сидела совсем низко, и, взяв кого-то еще, мы бы все погибли. Чего я никогда не забуду, так это того, что даже в своем отчаянном положении многие из них ясно понимали ситуацию и принимали ее. Один из них, в котором я узнал кочегара из тех, рядом с которыми работал, сказал нам, стуча зубами от холода:
— Ладно, парни, удачи вам, и да благословит вас Бог.
И с этими словами он поплыл прочь и исчез среди тел, стульев, ящиков.
Больше я его не видел.
Я до могилы буду нести бремя вины за то, как мы поступили с этим человеком и со многими другими. Как и многие выжившие, я потом не раз заново проживал эту ночь в открытом океане в моих снах. Мы с мистером Стэнтоном почти не разговаривали — каждый был слишком занят своими терзаниями и страхами, слишком занят тем, чтобы выжить. Но мы пережили эту ночь бок о бок. Я знаю, мне помогли продержаться воспоминания. За эту ночь я заново пережил большую часть своей жизни: передо мной сменяли друг друга таракан Гарри в спичечном коробке, графиня Кандинская, которая величаво шествовала через «Савой» в своей шляпе со страусовыми перьями и выходила на поклоны в опере, Каспар, который слушал ее пение, свернувшись клубком на рояле, Лизибет, которая улыбалась мне, кормя Каспара печенкой, Лизибет на крыше «Савоя», Лизибет и ее мать в спасательной шлюпке с Каспаром, спрятанным в одеяло.
