На другой день в «Поиске» все узнали, как Муравьев разозлил старика. А потом Катаюмова и Валерка ходили к нему. Муравьев издали показал им деревянный дом и стоял за углом, ждал их. Они пришли скоро. Никакого планшета ни у Катаюмовой, ни у Валерки не было.
— Что? — спросил Муравьев.
— Ничего, — отозвалась Катаюмова, — не надо было доводить его до кипения.
— Даже разговаривать не стал — выставил за дверь, и привет, — добавил Валерка.
Получался тупик. Дорога привела к старому солдату, но сразу же оборвалась. Старый солдат не желал иметь с ними ничего общего. А без него они не могли выяснить, какая тайна кроется за письмом, напечатанным на пишущей машинке. И не могли получить планшет, а им так хотелось получить планшет.
— Или пулеметную ленту, — невинным голосом напомнила Катаюмова.
Ну почему она так любит ставить людей в неловкое положение! Муравьев же ее не задевает ничем. Он сидел себе спокойно в кабинете истории, все они там сидели после уроков, и Варвара Герасимовна была с ними. И Муравьев рассказывал о своем не очень удачном визите к злому старику. Конечно, не так уж приятно рассказывать, как ты не сумел сделать простое дело. А тут Катаюмова взяла и напомнила про пулеметную ленту. Зачем? Муравьев даже вздрогнул. Он-то и без напоминаний прекрасно знал, как было дело. Эта картина стояла перед его глазами.
Солнечное утро первого сентября. Недалеко от школы, уже после истории с Хляминым, Муравьев встретил Варвару Герасимовну. Он увидел ее и обрадовался, Варвара Герасимовна шла не спеша; походка у нее легкая, совсем не так ходят старые люди. И несла георгины. И улыбалась.
— Здравствуйте, Варвара Герасимовна! — крикнул Муравьев.
— Ты стал совсем большой. Здравствуй.
И тут на другой стороне улицы показалась Катаюмова. Она шла, легко ступая белыми туфельками. Муравьев вдруг выпалил:
— А у меня есть пулеметная лента! Правда, без патронов.
Варвара Герасимовна удивленно подняла брови. Катаюмова очень широко раскрыла свои и без того огромные глаза и подбежала поближе.
— Настоящая пулеметная? — спросила Катаюмова.
— Откуда же ты ее взял? — поинтересовалась учительница.
Тут появились Костя и Валерка, остановились и уставились на Муравьева.
— У него есть знаете что? Пулеметная лента, — сообщила Катаюмова.
— Откуда? —спросил Костя.
— В походе нашел, когда был в лагере, — небрежно ответил Муравьев. — Там в лесу недалеко от оврага она лежала. Другие не заметили, а я увидел и подобрал.
— А где она сейчас? — спросила недоверчивая Катаюмова.
— Лента? У меня дома. Я принесу.
— Очень хорошо, — сказала Варвара Герасимовна. — Лента займет достойное место в музее боевой славы. Мы напишем табличку, что ее в таких-то местах нашел наш ученик Муравьев.
— Когда принесешь? — спросила Катаюмова.
— Хоть завтра, — пожал плечами Муравьев.
Но завтра он ленту не принес. Почему? Этого никто не знал, кроме самого Муравьева. А он отвечал неопределенно:
«Принесу. Сказал — принесу, значит, принесу».
И вот сегодня они собрались, и настроение у всех не очень веселое, так всегда бывает, когда дело не двигается с места. Человеку, что бы он ни делал, нужен результат. А тут дни идут за днями, и никакого результата. А тут еще Катаюмова пристала с этой лентой. И Варвара Герасимовна хотя и не напоминает, но ждет, конечно, когда он ее принесет.
— Все упирается в злого старика, — говорит Муравьев. — Только он может сказать и про письма, и про Г.З.В., и про планшет.
* * *
А Борис все еще сидит один в пустом классе.
Галина Николаевна сказала:
— Борис! Я ухожу на педсовет, ты самостоятельно напишешь три строчки. Только не торопись.
— Я не буду торопиться, куда мне торопиться?
Борис выводит буквы медленно-медленно, аккуратно-аккуратно. Он принял твердое и бесповоротное решение — написать эту несчастную букву красиво, все три строчки будут ровные, буковки все складненькие, одна к одной. Галина Николаевна посмотрит и скажет:
«Видишь? Можешь, когда хочешь».
И, может быть, завтра учительница скажет Лене:
«Учись у Бориса. Он такой усидчивый, такой старательный — самый большой молодец во всем нашем первом классе «А». Все смотрите, какая у него получилась буква «о»! Да, другие буквы выходили у него не так уж красиво. Но он тогда еще не взялся за дело в полную силу. А теперь зато он постарался — и пожалуйста, полюбуйтесь! Никто никогда во всех первых классах всего Советского Союза не мог написать такую восхитительную букву «о»!»
Тогда Лена умрет от зависти.
Сейчас Борис допишет строчку, и тогда останется всего две строчки. Две строчки — разве это много? Это совсем мало — две строчки. Надо только не торопиться и не думать о постороннем.
И тут дверь класса приоткрылась. Но Борис не стал поднимать голову и смотреть в ту сторону: он был полностью сосредоточен на своей работе. Мало ли, чьи там шаги простукали в коридоре — в большой школе много разных шагов. Мало ли чья голова просунулась в дверь — разве мало в школе разных голов? Но тут голова сказала таким знакомым голосом:
— Борис! А Борис!
Кто же стоял в дверях? Ну конечно, Муравьев! Муравьев наконец появился! Муравьев был здесь, рядом. Он улыбался, под мышкой он держал сверток. В одном месте газета порвалась, и блестело что-то металлическое. «Пулеметная лента», — вспомнил Борис.
— Муравьев! — засиял Борис.
— Привет.
Увидев, что учительницы в классе нет, Муравьев вошел, положил сверток на учительский стол, в свертке что-то звякнуло.
— Борис, а Борис! Бросай уроки делать, напишешься еще — во! — Муравьев провел ладонью по горлу. — Пошли скорее! Нас ждут важные дела.
Как после таких слов не встать и не пойти? Конечно, Борису хотелось спросить: «А как же Галина Николаевна?» — но он не стал спрашивать. Он быстро собрал вещи, а Муравьев стоял уже в дверях, держал под мышкой сверток, нетерпеливо переступал с ноги на ногу, и в свертке что-то звенело.
Они быстро пошли наверх.
— Куда мы, Муравьев?
— Сам увидишь.
На двери написано: «Кабинет истории». Муравьев вошел в этот кабинет, и Борис вошел за ним. Там сидело трое. Красивая Катаюмова, высокий парень и еще один, поменьше, но тоже большой. Они все дружно обернулись и стали смотреть на Муравьева и на Бориса. Они молчали. Потом Катаюмова кивнула на сверток:
— Принес?
Муравьев промолчал, быстро сунул свой сверток в парту и сел. Борис хотел сесть с ним рядом, но высокий сказал:
— Что еще за детский сад? Ступай домой.
У Бориса задрожал подбородок. Всегда обидно, когда тебя прогоняют. А самое обидное, что Муравьев молчит и не заступается.
— Я пришел, — сказал Борис, чтобы хоть что-нибудь сказать.
Все засмеялись, только Муравьев не смеялся и молчал. Что же он молчит?
— Заметили, что ты пришел, — насмешливо протянул высокий. — Пришел, а теперь иди. Мы все в пятом классе, а ты в каком?
— Ну и что? — наконец сказал Муравьев. — Почему ты командуешь, с маленьким связался? Это Борис, он со мной пришел.
Борис громко вздохнул и сел рядом с Муравьевым. Все-таки Муравьев очень хороший.
— Я с Муравьевым, — осмелел Борис.
— Ну и что же, что с Муравьевым? — вдруг быстро заговорила Катаюмова. — Муравьев и сам-то здесь на птичьих правах. Муравьев лучше бы за себя самого научился отвечать.
— Почему это на птичьих? — возмутился Муравьев. — На птичьих...
— Ты думаешь, ты самый умный, Муравьев? А злого старика кто разозлил? А пулеметная лента? А? Сто раз обещал.
«Во ехидина! — подумал Борис. — Отдал бы уж он им эту ленту, все равно не отстанут».
— Придет время, будет и лента, — неохотно проговорил Муравьев. — Сказал — значит, все.
— Посмотрим, как ты будешь дальше выкручиваться, — пропела Катаюмова.
«Не такая уж она красивая», — подумал Борис.
— Хватит вам, — сказал не очень высокий мальчик, который до сих пор молчал и листал какую-то тетрадь в кожаном переплете. — Вам что, делать нечего?
Тогда высокий Костя совсем по-учительски постучал ключом по столу и сказал:
— Начинаем! У кого какие мысли появились за это время? Выкладывайте.
«Теперь не прогонят», — успокоился Борис и стал внимательно слушать. Разговор происходил удивительный и непонятный.
— Злой старик не сказал ни слова и захлопнул дверь перед нашим носом, — сказала Катаюмова. — Мы вчера ходили к нему с Валерой.
— И сказал: «Чтоб больше ноги вашей в моем доме не было», — добавил Валера. — Мы по делу пришли, а он дверь захлопывает.
— Так. — Костя перевел взгляд на Муравьева: — Ты, Муравьев, что скажешь? Есть какие-нибудь идеи?
Муравьев молчал. Ему так хотелось, чтобы были какие-нибудь идеи! Но никаких идей не было.
