ЗАРАЗА*
Кот в углу глядит понуро
На каминное ребро…
На столе под лампой Юра
Разложил свое добро.
Девятьсот сто двадцать марок!
Восемнадцать сам купил,
Остальные все в подарок
От знакомых получил.
Польша — белая пичужка,
На литовских — конный шах,
На эстляндских — завитушка,
На финляндских — лев в штанах.
С каждым часом все их больше.
Мемель, Венгрия… Сочти!
Погляди, — одной лишь Польши
Всех сортов до тридцати.
И потом еще несчастье:
Чуть надорван где зубец,
Значит рви ее на части,—
Не годится и конец…
А легко ли на бумажках
Их наклеивать в альбом?
И вздыхает Юрик тяжко,
Наклонившись к маркам лбом.
Эту — можно для обмена,
Эту — можно подарить.
Надо будет непременно
Ватиканских раздобыть…
* * *
Входит мама. Села рядом.
Замурлыкала романс
И, окинув марки взглядом,
Мастерит из них пасьянс.
Дверь поет. Подходит папа:
«Юра, друг мой, а урок?»
Мальчик книжку взял из шкапа
И уселся в уголок.
«Птичка, бур-бур-бур, не знает
Ни заботы, ни труда…»
Папа марки разбирает:
Те — туда, а те — сюда.
Синеглазый хитрый мальчик
Притаился и глядит,
Улыбается в пенальчик,
Сам с собою говорит:
«Да, уроки… Тоже комик…
Знаем этих мам и пап,—
Заведут себе альбомик
И готово, — цап-царап!»
С Александром Куприным
(Знаменитым рыболовом!)
По пруду скользим, как дым,
Под наметом тополевым.
Я вздымаюсь на носу
И веслом каскады рою,
Он, зажав в руке лесу,
На корме сидит с блесною.
Сердце, — бешеный комок,—
Отбивает: щука-щука!
Оплываем островок,
На корме, увы, ни звука…
Только ивы шелестят,
Запрокинув в воду шапки,
Только кролики глядят,
В изумленье встав на лапки.
Вдруг, взглянув из-за плеча,
Я застыл и крякнул… Ловко!
Александр Куприн, рыча,
Из воды сучит бечевку…
Кровожадные глаза
Полны трепетного мрака:
— Напоролась, егоза!
Не уйдешь… Шалишь, собака! —
Тянет, тянет. Не легко.
Пузырем вскипает влага:
Распластавшись глубоко,
На крючке висит… коряга.
1924
НАДПИСЬ НА КНИЖКЕ, ПОДАРЕННОЙ ОДНОЙ ЗНАКОМОЙ ДЕВОЧКЕ*
В день Вашего рождения
Дарю Вам сие произведение.
Когда Вы будете, моя дорогая,
Совершенно большая —
И будете иметь своего мальчишку,—
Можете подарить ему эту книжку.
Поэтому не мажьте ее ни маслом, ни вишневым
соком
И раскрывайте всегда прямо, а не боком.
Целую Вас в носик, в глазки, в правую щечку,
Желаю Вам десять пудов счастья — и ставлю точку.
Я люблю стихи ужасно…
Сяду с книжкой на крыльце:
Строчки катятся согласно,
Рифмы щелкают в конце,—
Словно умный соловей
На тенистом деревце
Распевает средь ветвей.
Только тот стихов не любит
Ни печальных, ни смешных,
Кто, как мясо, строчки рубит
И не ставит запятых…
Зубрит, зубрит свой урок
И, не слыша слов живых,
Знай вздыхает, как сурок.
Посмотри, цветы сквозные
Распускаются в садах.
Это все стихи цветные,
Божьи рифмы на кустах!
Вот веселый барбарис
В мелких желтеньких стишках,
Вот сирень — поэт-маркиз…
Ну, а птицы, — ты послушай!
Пусть без слов, но от души
Над расцветшей старой грушей
Не стихи ль звенят в тиши?
Как хрустальный водопад,
В зеленеющей глуши
Плавно льется мерный лад…
Не задумавшись над темой,
Вздув волнистые бока,
В небе белою поэмой
Проплывают облака…
И ручей, нырнув в лесок,
В тесной раме бережка
Распевает свой стишок.
Даже бедный лягушонок
Что-то квакает в пруду…
Неужели я, ребенок,
Слов согласных не найду?
Даже сны мои — стихи:
Звезды, феи, какаду
И во фраках петухи…
Завела себе тетрадку
И решила наконец,—
Засушила в ней я мятку,
Надписала: «Мой дворец».
Утром спрячусь и сижу,
А потом на ключ в ларец,
Никому не покажу!
Если б, если б
Я был резвым соловьем
Или даже воробьем,
Не сидел бы в скучном кресле,
Сунул я б в карман пшено,
Крылья — врозь и за окно!
Выше, выше
Полечу я, трепеща
И от радости пища,
Всех котов спугну на крыше.
На лету словлю жука,
Проглочу — и в облака.
Зорко, зорко
Я б на наш квартал взглянул:
Наш отель, как детский стул,
Люди — мыши, площадь — корка,
А хозяйка у окна
Меньше пробки от вина.
Ладно, ладно!
Сброшу вниз я башмачки,—
Пусть-ка хлопнут об очки
Англичанку у парадной…
Почему ее бульдог лег вчера на наш порог?
Стыдно, стыдно…
Разве птица — крокодил?
Я не сброшу, пошутил,
Потому что мне обидно,
Потому что каждый раз
Он с меня не сводит глаз.
Тише, тише…
Опускаюсь вниз к крыльцу,
Ветвь задела по лицу,
Мама в страхе жмется к нише.
Скину крылья, вытру лоб
И опять я мальчик Боб…
Дядя Васенька в подарок черепаху мне принес:
Сбоку ножки, сзади хвостик, головенка без волос.
Я ее пощекотала, а она молчит, как пень.
Заползла, как жук, под ванну и сидит там целый день.
Я бисквиты ей совала, и морковку, и компот.
Не желает… Втянет шейку и закроет черный рот.
Три часа я сторожила, чтобы сунулась под дверь.
Не хочу такой игрушки! Скучный, глупый, гадкий зверь!..
Фокс наш тоже недоволен: удивился, задрожал:
Утюжок на куцых ножках? Ходит-бродит… Вот нахал!
Я взяла ее в кроватку, положила у плеча,—
Неуютно и противно, как кусочек кирпича…
Лишь одним я забавлялась: стала ножкой ей на щит,
А она молчит и терпит… Не вздыхает, не пищит.
Если в среду дядя Вася снова в гости к нам придет,
Не скажу ему ни слова, — все равно он не поймет,
Равнодушно-равнодушно сяду рядом на диван
И тихонько черепаху положу ему в карман.
Я — к реке… За мной сестренка,
Неотвязная, как тень.
Мне поймать бы пескаренка,—
Буду счастлив целый день!
Поплавок запляшет в речке,
Проплывет знакомый гусь,
По воде пойдут колечки.
Я вздохну — и засмотрюсь.
У сестры — своя охота.
В камышах открыла ход…
Сядет молча у болота:
Окунет сачок и ждет.
Жук гудит, камыш вздыхает,
Ил, как мягкая кровать…
Третий день она мечтает
Головастика поймать!
В час лазурный утром рано
Посмотрите на Павлушку:
Он себе из океана
Смастерил игрушку…
Панталошки вмиг засучит,
Даст волне по мокрой шее,
Проведет в песке траншеи,—
Зонтик плавать учит.
И ничуть ему не жутко,
Если хлопнет вал в живот:
В трех шагах на горке будка,
В будке мама шьет капот.
Прибежит, пыхтя, мальчишка,
Нос, и лоб, и уши в пене…
Мама скажет: «Вот мартышка!»
И посадит на колени.
Мама шьет. Вдоль милых щек
Колыхаются сережки.
По песку то вверх, то вбок
Скачут беленькие блошки.
Дальний парус, — белый щит,
Вздулся пышно-пышно-пышно.
Океан-старик ворчит
Еле слышно…
