Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 5

Чуть к тетради склонишь ухо
И уткнешь в бумагу взор —
Над щекой взовьется муха
И гундосит, как мотор…

Сорок раз взмахнешь рукою,
Сорок раз она взлетит
И упорно — нет покою! —
Над ресницею жужжит.

Рядом блюдечко с вареньем…
Почему же, почему
Это глупое творенье
Лезет к носу моему?!

Дети, спрашиваю вас:
Неужели так я лаком?
Разве нос мой — ананас?
Разве щеки — пышки с маком?

Хлопнул в глаз себя и в ухо…
И не пробуй… Не поймать!
Торжествуй, злодейка муха,—
Я закрыл свою тетрадь…

Сон сел у подушки,
Склонясь в тишине…
Толстушке-Верушке
Приснилось во сне:
Сидит она в сквере
С подругою Мэри,
Надела очки
И вяжет чулки…
Зеленые ивы
Развесили гривы,
Колышется пруд,
И пчелки поют.
А рядом их папы,
Надвинувши шляпы
И выпучив глазки,
В плетеной коляске
Сосут кулачки.
Разрыли пеленки
И, вздернув ножонки,
Мычат, как бычки.

Вдруг папа Веруши,
Встав в позу борца,
Вцепляется в уши
Другого отца…
А тот его соской
По пальцам с размаха!
Скворец под березкой
Подпрыгнул со страха…
Перинки вздыбились,
Коляска — торчком,
Папаши свалились
И вьются волчком…
Со спинки скамьи
Пищат воробьи,
Две злых собачонки
Рвут с треском пеленки…
Лай, крики и стон…
Девчонки рыдают
И с разных сторон
Отцов разнимают…

Проснулась Верушка:
Вокруг — тишина.
Под локтем подушка,
А сбоку — стена.
Проснулась, и села,
И шепчет: «Зачем
За ужином съела
Я с булкой весь крем?..
А дыня? А каша?
А порция зраз?..
Ведь тетя Любаша
Твердила не раз:
„Когда набивают
Живот перед сном,—
Тогда посещают
Кошмары потом“».

           Плик-плик!
Облака висят, как тряпки…
Ветер бросил нас охапкой
На проезжий грузовик…
Мокры крыши, стены, стекла,
           Даль промокла,
На платанах, на каштанах
Листья в ржавых пестрых ранах…
Стонет мокрый паровик,
Под ногами ноет слякоть,
В сквере — мгла, дорожки — мякоть…
           Плик!

           Плик-плик!
Вон на площади балкон!..
На веселый детский крик
Мы летим со всех сторон,—
Смотрим в окна, льнем, струимся,
Барабаним, веселимся:

           За окном
Дети в комнате зеленой —
В спальне ярко освещенной,
Все поставили вверх дном!
Табуреты, стулья, столик…
На полу постельный ролик,
Сбит за печку половик…
           Плик!

           Плик-плик!
Даль туманна, ветер дик…
Уползая вниз во мглу,
Отправляясь в путь свой дальний,
Мы не так уже печальны:
Там ведь лето на полу!
И у нас своя игра,—

           Живо, живо,
Собирайтесь торопливо
С улиц, с крыш и со двора…
По канавам лейтесь гулко,
Вдоль глухого переулка,
Прямо в реку… а с рекой
Прибежим к стране морской:
Ясный воздух, теплый юг,
Гор лиловых полукруг,
Золотистый солнца лик…
Сестры, живо! Плик-плик-плик…

Обезьянка смотрит с ветки:
— Что за штука вьется вбок?
Обезьянья мама сверху
Отвечает: «Мотылек».

«Можно есть?» — «А ты попробуй».—
Обезьянка лапки врозь.
Хлоп! И смотрит: на ладошках
Пыль и усики — хоть брось…

Водит носом, лижет лапки,—
Обезьянке невдомек:
И не сладко, и не пахнет…
Где же этот мотылек?!

Гиена такая мерзкая.
Морда у нее дерзкая,
Шерсть на загривке торчком,
Спина — сучком,
По бокам (для чего — непонятно)
Ржавые пятна.
Живот — грязный и лысый,
Пахнет она керосином и крысой…
Ткнется в решетку — хвост у ноги,
Глаза — как у Бабы Яги.

А мне ее жалко…
Разве ей не обидно?
Даже моль, даже галка
Симпатична и миловидна.
Мне объяснила невеста дядиволодина,
Тетя Аглая:
«Почему она злая?
Потому что уродина».

Сидит медведица в каменной ванне…
Белоснежная шубка, когти, как жесть.
У нее ни папы, ни мамы, ни няни,
Кто ей понравится, отдает тому честь.

Плещет водою направо-налево,
Ни мыла, ни щетки, ни отрубей…
Сидит себе в шубке, как королева,
И смотрит задумчиво на голубей.

Но быть человеческой девочкой тяжко:
Мыло так щиплет глаза и язык!
А если полезешь в ванну в рубашке,
Поймают за хвост и подымут крик.

Морская? А где ж это море?
Не люблю я таких небылиц:
Она живет в коридоре,
В ящике из-под яиц.

Клок белый, клок черный, клок рыжий,—
Как будто чертик морской.
У бабушки есть в Париже
Знакомый химик такой.

Скажешь ей: «Здравствуй, душка!»
Она равнодушно молчит.
Нахохлится, словно подушка,
И грызет прошлогодний бисквит.

Но ночью — совсем другое!
Вдруг вскочит, как домовой,
И яростно рвет обои
Под самой моей головой.

Паркет наш гладок, как каток,
Но щетка велика,—
Она, как бес, под кресло вбок
           Летит из-под носка.

За щеткой прыгнул рыжий кот.
Отдай, несносный зверь!
Я снова тру, раскрывши рот,
           Но щетка мчится в дверь.

Поймал, надел — пляшу и тру
И вдруг с размаху — хлоп!
Кот сзади ловит за икру,
           Горит — пылает лоб.

Заплакать, что ли? Нет, нельзя!
Мужчины не ревут.
Но слезы катятся, скользя.
           И шишка — тут как тут.

Прижал ко лбу я крепко нож,
Сталь холодна, как лед.
Ни-ни, не хныкать! Больно?!
           Что ж… До свадьбы заживет.

Он проснулся на заре…
           Нос в подушке,
           Одеяло на макушке,—
Он лежит, как крот в норе.

«Тюфячок, скажи мне слово».
«Я набит морской травой,
Но трава была живой:
           Колыхалась,
           Волновалась
В лад с подводной синевой.

Там звезда в пучине зябкой
Шевелила алой лапкой…
Проплывали в стеблях рыбы,
Пуча круглые глаза.
Над водою — бирюза
И утесов рыжих глыбы».

«А русалки, тюфячок?»
«По волшебному рассказу,
Их скрывала глубина…
Но среди травы ни разу
Не плескалась ни одна.
В лунный час сверкала гладь,—
Кто-то там вверху купался…
Чей-то голос раздавался.
Кто? Трава должна молчать».

«Осьминог в траве сидел?»
«Он запутался бы в ней.
Он таился средь камней,
Как пират в морском ущелье».
«Ай! Ты слышишь, под постелью
Злые щупальцы шуршат…»
«Ты не бойся, это мышка
Тащит в норку шоколад.
           Спи, мальчишка!
На заре все дети спят».

Кто гудит? Прибой иль прялка?
Столик гнется, как лоза.
Пляшут солнечные спицы,—
Из окна плывет русалка,
Дует в сонные ресницы
И велит закрыть глаза.