Ознакомительная версия.
– Ты извини. За тот раз.
Фразы у Сокольникова получались короткие и отрывистые. Они выскакивали, как мячики для настольного тенниса, а я их ловила, удивленно и нервно. Никогда не пробовала играть в пинг-понг.
– Я толком не разобрался. С чужих слов. Просто сказали, что ты… про нас с Танюхой трепала.
Это называется трепала? Не сдержала возмущения и насмешки.
– Я только сказала, что вы встречаетесь. Это такая большая тайна?
Юра дернул уголком рта.
– Нет, конечно. Вся школа давно в курсе. Но я же говорю. Просто не понял. И сорвался. Так получилось.
– А-а-а!
– Забудь. Ладно?
Я послушно кивнула.
А что еще? Сказать, что век буду помнить и жестоко мстить? Вот еще! Очень надо.
Светка так волновалась за меня, что все время нашей беседы с Сокольниковым неподвижно простояла, приглядываясь и прислушиваясь. Даже не оделась.
– Чего ему было надо?
– Объяснился.
Кажется, слово я подобрала не очень удачно, потому что глаза у подруги едва не вывалились из орбит. Пришлось спешно исправляться.
– Насчет того раза. В столовой.
– И что?
– Недоразумение.
Светка фыркнула.
– Ни фига себе недоразумение! Орал, как придурок. И долгонько же он готовился к объяснениям.
– На него, наверное, Можаева надавила, – предположила я. И тут же поняла, что опять ляпнула, не подумав.
Если Румянцева сойдет с ума – это будет целиком моя вина. О! Почти стихи получились. С чего бы это? Пришлось выкладывать подробности моего сегодняшнего похода за мелом.
– Ну, ты даешь, Лиса! – заключила Светка. – И надо тебе вечно влезать во всякие истории?
Конечно не надо! Но моего согласия никто не спрашивает. Или это все-таки я сама слишком часто соглашаюсь?
Тимофей два дня не выходил из дома. Ни на секунду. Только иногда выбирался на лоджию докуривать остатки сигарет, совершенно обыкновенных, и предпочитал делать это в мое отсутствие. Потому как окончательно убедился в моем упрямстве и занудстве.
Ну да. Один раз я выползла следом за ним.
Стараясь не обращать внимание на тут же возникшее першение в горле и желание прокашляться (вот она – сила условного рефлекса!), я подошла к Тимофею почти вплотную, полюбовалась на то, как мерцает в сумерках кончик сигареты, и произнесла:
– Можно и мне попробовать?
Грачев стремительно развернулся и уставился на меня в упор. Глаза его были такими дикими и, кажется, тоже горели в темноте. Огнем ненависти и возмущения.
– Ну, ты, Лиса…
Он зло отшвырнул сигарету, и та полетела вниз, испуганно вспыхивая и вычерчивая на синей бумаге вечера огненную траекторию.
Тимофей рванул в комнату, хлопнул дверью, а я пожала плечами, вздохнула, словно оправдываясь перед кем-то невидимым, незримо присутствующим рядом.
А потом Грачев изменился. Стал дерганым, нервным, метался с места на место, хватался за разные дела, бросал, раздражался. Он почти не спал. Часто просыпаясь ночью, я слышала, как разговаривает в соседней комнате телевизор, как Тимофей ходит по квартире, бессмысленно, без цели, просто туда-сюда.
Встала утром, а он уже носится, как заведенный, – нет, скорее, взведенный, – не в силах остановиться.
Я хотела спросить: может, мне никуда не уходить? Может, мне остаться с ним? Но не успела сказать.
Он будто заранее почувствовал, что я сейчас заговорю, и о чем пойдет речь: зыркнул красноречиво, объяснил без слов, что мне делать. И я пошла в школу. А когда вернулась, встретилась с ним в прихожей.
Не знаю, какой круг по квартире он заканчивал, но смотреть на это было жутковато, и я спросила:
– Тим, ты как? Может, я могу…
И раньше чем закончила фразу, услышала в сто двадцать децибел:
– Заткнись!
Он никогда на меня не орал. Я на него орала, а он – нет. Тем более с такой злобой, с таким остервенением.
Я отшатнулась и почувствовала, как у меня задрожали губы. Попыталась напрячь мышцы на лице, чтобы избавиться от этого дрожания, но уже возникло желание сглотнуть, и глазам стало мокро.
Тимофей опять резко изменился, заволновался, засуетился.
– Лиса! Ты что? Ну прости меня, Лиса. Пожалуйста! Я не хотел.
Я знаю, что не хотел, что получилось само. Но здесь я не могу согласиться, что он совсем не виноват.
Я все-таки хлюпнула носом, но тут же ухмыльнулась.
– Да ладно. Я тоже так не хотела. Но случается иногда. В неподходящий момент.
У Тимофея брови были страдальчески изогнуты, и складочки образовались между ними. Никогда раньше не видела.
– Лиса, ты правда не обижаешься?
– Обижаюсь. Но я же сказала: «ладно».
– Лиса… – Замолчал, посмотрел испытующе, отвел глаза, опять посмотрел. – Купи мне сигарет. А?
Слов нет. Точнее, они приходят не сразу.
– Грачев! А ты хоть раз в магазине был?
– Ну?
– Там везде висят объявления, ба-а-льши-ими буквами: «Недопустима розничная продажа табачных изделий лицам, не достигшим 18 лет. Сотрудник магазина имеет право потребовать документ…» И т. д. и т. п. А у каждого кассира под носом напоминание: «Требуй паспорт». Собственными глазами видела. Думаешь, по мне не заметно, что я еще маленькая?
– А вдруг продадут. Ты попробуй.
Если любишь, убей меня. Так?
Я опять не смогла сказать «нет». Набрала для себя кучу аргументов, чтобы ответить утвердительно. Вдруг от обычных сигарет Грачеву действительно станет немножко легче? Чисто психологически. Табак, хоть и тоже вреден, но ведь он – не наркотик.
Еще: трудно оставаться безучастным, когда кому-то рядом плохо.
И наконец: я знаю магазин, в котором не обращают внимания на законы. Тот самый, на первом этаже нашего дома. Он состоит из двух отделов. В первом, что с обычными продуктами, царит кошмар моего детства – огромная бегемотиха.
Второй отдел, с напитками, сигаретами и всякой мелкой ерундой, – владения женщины-фантома.
Никогда не могла определить ее возраст, ни раньше, ни теперь. Вроде бы и молодая, но в то же время – с морщинками на лице, с мятыми щеками и блеклыми глазами. Существо из иного мира. Смотрит на тебя, разговаривает с тобой, а ты мучаешься сомнениями: а действительно ли она тебя видит и слышит или просто реагирует на сигналы через неведомые заоблачные сферы, чуждая всему сущему?
Женщина-фантом ухватила двумя пальцами пачку названных мною сигарет, небрежно уронила ее на прилавок, произнесла низким потусторонним голосом:
– Что-то еще?
Думаю, если бы я попросила у нее ящик водки, она с той же непробиваемой отрешенностью выставила бы его на прилавок и, вполне возможно, помогла бы мне сложить бутылки в пакет.
– Нет.
Фантом, не глядя, отсчитала мне сдачу, хлопнула ящиком кассы и тут же перенеслась душой в свои миры.
Почему я такая добропорядочная? Почему не прогуливаю школу? Ведь суббота же! Уроки по тридцать пять минут. Всего на десять минут короче, а становятся какими-то ущербными и бессмысленными. И чего, спрашивается, на них ходить? Особенно если дома остается в одиночестве странный неприкаянный Грачев.
Ну не надо было мне ходить! Не надо! Лучше бы сидела в своей комнате и думала, что делать дальше. Завтра возвращаются мама с Толиком, а у меня тут… И главное, не упустила бы момент, когда Тимофей ушел.
Я вернулась, а дома – никого. Пусто.
Сначала обрадовалась. Раз Грачев выбрался из квартиры, значит, заставившие его сидеть взаперти проблемы разрешились. Уже лучше.
Потом подумала, что Тимофей вернется вечером. Как обычно. А он не вернулся. И тут выяснилось, что единственная контактная информация о нем, которой я располагаю, – это имя, фамилия и название колледжа.
Мы даже не обменялись номерами телефонов!
Узнав мой адрес, Тимофей просто приходил, непостижимо угадывая моменты, когда я была дома одна. А где живет он, я понятия не имела.
Я долго не могла заснуть. Все прислушивалась: вдруг зазвенит ключ в замке! И не заметила, как отключилась. А когда проснулась, в первую очередь кинулась в мамину комнату. Подарки же под елкой появляются именно тогда, когда спишь.
Нет! До Нового года еще несколько дней. А заранее одаривать не принято.
Ну, Грачев! Вот ведь обормот! Мог же дождаться и честно сказать. А если боялся сказать в глаза, что помешало написать записку?
Моя мама часто говорит так:
«Лисенок! Ну неужели трудно было позвонить и сказать пару слов о том, что ты уходишь и будешь тогда-то? Всего пару слов. Секундное дело».
Я послушно соглашаюсь, а сама думаю: «Зачем? На фиг эти отчеты! Все равно же я приду домой. И мама об этом прекрасно знает. Почему я каждый раз должна подтверждать неоспоримый факт?»
И не звоню.
Мама с Толиком приехали в воскресенье днем, взволнованные, немного уставшие, пристально разглядывали меня, выясняя, все ли в порядке.
Ознакомительная версия.
