Гугуцэ не из тех, что пускает свой корабль по воле волн.
«Стоп! — сообразил он. — Теперь, если маму увидят на велосипеде, никто в селе не станет смеяться. Ну, Гугуцэ, пришло твоё времечко, не будь вороной!»
Пока мамы не было дома, Гугуцэ хорошенько накачал колёса у велосипеда, поднял сиденье, вытащил из дома подушки, одеяла, половики, пальто, шапки, мешок с шерстью и раскидал всё это по обе стороны дорожки.
Мать пришла и за голову схватилась:
— Что тут приключилось? Или у меня что-то с глазами? Кто же это так надругался над нашим домом?
— Я всё вытащил, мама. Упадёшь с велосипеда — руку не сломаешь.
— Ну что мне с тобой делать? Да к тому же все соседи дома.
— Сейчас, мамочка, никого кругом не останется, одни мы с тобой, пустился в пляс Гугуцэ и бегом со двора. — Надевай пока папины штаны! Тётя Олика-а-а! — кричит Гугуцэ у ворот.
Выходит женщина, руки у неё в тесте.
— У вас багор дедушки Антона? Очень просил мигом его вернуть. А то он ещё утром ведро в колодец уронил, достать нечем.
— Говорила же я своим: взяли вещь у человека — верните её. С какими глазами в другой раз переступишь его порог? Спасибо, Гугуцэ, испеку тебе колобок с маком.
— Бабка Касуня-а-а! — перепрыгивает Гугуцэ через забор.
— Чего тебе, Гугуцэ? — выглядывает соседка из погреба.
— Ваш телёнок что-то размычался на лугу!
— Ой, горе мне! — Женщина хватается за голову. — До сих пор его не напоила! Нарочно ведро поставила среди двора, чтобы не забыть. Расти большой, умница!
— Тётя Кристина-а-а! — Гугуцэ уже в третьем дворе. — Дядя Захария сказал, что обедать не придёт: дышло сломалось! Отнесите ему обед в поле. Хлеб просил завернуть в полотенце, на каком вы вчера бабочку вышили.
Две соседки убежали, одной вообще дома не было, но тётя Кристина, не зря у неё нос с аршин, что-то учуяла. Сделала вид, что вышла за калитку, а сама пригнулась ниже забора, вернулась на цыпочках и спряталась за курятником. Если кто и заметит, то ничего особенного: щупает женщина кур, не собираются ли нестись.
Гугуцэ вертелся около велосипеда, объяснял маме всё до мелочей с таким видом, точно был по меньшей мере авиаконструктором. Мама слушать-то слушала, а сама всё поглядывала в сторону сарая. Дождалась, пока ласточка улетела, и только тогда села на велосипед.
Но как ни старалась мама, а всё падала на голую землю. Гугуцэ перетаскивал туда какой-нибудь половик, бежал за велосипедом с подушкой в руках. А мама уже падала то на грядку с луком, то в корытце, но даже не охала. Встанет — и опять на велосипед.
Отец, вернувшись, не мог въехать во двор. Грузовик пришлось оставить у ворот. Отцу понравилась новая проделка Гугуцэ — плохо ли, если ещё один человек в семье научится водить машину, для начала хотя бы двухколёсную.
И вот папа надел передник, сам себе приготовил ужин, сам и приятного аппетита себе пожелал, потому что мать не слезала с велосипеда.
Соседка, словно наседка, всё время сидела за курятником. Как же удивилась мама, услышав, сколько раз она падала с велосипеда и в каком именно месте.
— Твоё счастье, кума, что ты в брюках была. А велосипед — вещь отменная. Не отстану от Захарии, пока и мне не купит.
Собака у Гугуцэ большая, лохматая, а толку от неё мало. Ей и глаза-то хотя бы раз в неделю лень открыть, не то что лаять. Вот лай потихоньку в ней и накапливается.
Как только Гугуцэ заметил, что во дворе поспевает черешня, он приобрёл маленькую собачонку, чтобы она была будильником для большой собаки. Малейший шорох среди ночи, и собачонка давай тявкать, пока большую не разбудит. А уж если большая залает, то как из пушки выстрелит. Всё кругом затихает, в окнах у соседей зажигается свет, и деду Никите с Тоадером Путинэ (всё равно больше не уснёшь) приходится сторожить черешни Гугуцэ.
А утром отец Гугуцэ, поглаживая большую собаку, перед ними же хвалится, что теперь-то к нему в сад никто не заберётся.
И так — каждую ночь. Лает собака. Вспыхивает свет в окнах у соседей…
В общем, когда черешня у Гугуцэ наконец сошла, дед Никита на радостях явился к Тоадеру Путинэ с кувшином вина.
Но не прошло и двух недель, как большая собака опять соседей перебудила. Опять дед Никита с Тоадером Путинэ караулили всю ночь, только не знали что. А на рассвете выяснилось: у Гугуцэ абрикосы поспевают.
В четверг собака подняла среди ночи самого председателя колхоза, а утром в пятницу председатель объявил, что Гугуцэ и есть тот парень, без которого колхозу никак не обойтись: кому же, как не ему, караулить самый дальний виноградник?
— Я пошёл, мама, — сказал Гугуцэ и кликнул собак.
— Хоть соседи-то, горемыки, дух переведут, — сказала мама. — Надо же! С тех пор, как ты привёл к нам эту маленькую негодницу, они, бедняги, на работу ходят с красными глазами да ещё с подушками под мышкой.
В то же утро колхоз соорудил для Гугуцэ шалаш и назначил мальчика дневным сторожем, а его собакам надо было и ночью дежурить на винограднике.
Чуть стемнеет, и вместо Гугуцэ появлялся ночной сторож, прятал ружьё, чтобы ни одна душа не могла его украсть, назначал большую собаку своим заместителем и здоровался с подушкой.
Большой собаке только того и надо. Кладёт голову на бугорок (она его ещё днём для себя высмотрела) и тоже засыпает, лаю набирается.
Зато собачонке нет покоя: в одно ухо трещат сверчки, в другое храпит сторож. Среди ночи показывается из-за холма половинка луны. А где ж другая? Караул! Украли! Тяв-тяв-тяв!
— Ррр-гав! — бухала из пушки большая собака так, что в деревне было слышно.
— Вставай, кум! Беда! — стучал Тоадер Путинэ в окно деду Никите. — Большая залаяла!
Телогрейка на плечи, и дед Никита вместе с соседом мчится к винограднику.
— Стой! Стрелять буду! — орал спросонья ночной сторож. (Большая собака и его разбудила.)
Он кидался искать ружьё и пока находил, так уставал, что опять заваливался спать. Большая собака тоже спешила лечь, чтобы не остыл бугорок. Собачонка и та засыпала. А Тоадер Путинэ с дедом Никитой делать нечего! — стерегли виноградник от воров всю оставшуюся ночь.
Утром Гугуцэ приносил соседям тяпки, еду и две подушки. Ночной сторож гордо шествовал в село: пока он на посту, за виноград бояться нечего.
А днём стоит кому-нибудь пройти по дороге, как тут же три раза тявкнет собачонка, один раз выпалит из пушки большая собака и словно из-под земли вырастет Гугуцэ с ружьём в руках.
— Ай-ай-ай, дедушка! Что ж ты не ешь виноград? Он ведь поспел. Не видишь, что ли?
— Прости, Гугуцэ! Сию же минуту отведаю.
— Так и быть, прощаю. Но зимой, как только услышишь колокол, сразу иди на Мельничный холм.
— Договорились, Гугуцэ, — и прохожий ел виноград сколько мог.
Были и такие, кто боялся, нет ли тут хитрости.
— Сбегаю-ка я за очками, а то сослепу зелёную ягоду проглотишь, говорил хитрец и больше не показывался на той дороге.
Если же мимо виноградника проходила женщина, то Гугуцэ не забывал дать ей ещё одну гроздь винограда, чтобы домой отнесла.
— А что зимой? — спрашивали люди друг у друга. — Колокол зря не звонит. Уж не потребует ли Гугуцэ, чтобы мы построили на холме ветряную мельницу, а то ведь от неё одно имя осталось.
Ещё листья с деревьев не упали, а дети стали прятаться в сараях и тайком от старших что-то мастерить. Войдут в сарай двое, один отцовский тулуп напялит, другой мерку снимет, и тюк-тюк топоры до позднего вечера.
Когда выпал первый снег, Гугуцэ стал ходить из сарая в сарай, проверять, как дело движется.
Снег всё шёл и шёл. И вот однажды в воскресенье, на самой заре, когда над домами заклубились первые дымки, всё село услышало колокольный звон. Колокол звонил долго-долго, словно стосковался по людям, звонил до тех пор, пока всё село от мала до велика не потянулось на Мельничный холм.
На холме стоял и ждал Гугуцэ с тремястами и ещё тремя новёхонькими санками.
— Батюшки! — одна женщина даже в снег упала. — Никак, нас в другое село перевозят?
— Люди добрые! — начал Гугуцэ, снял шапку и произнёс речь, очень короткую, чтобы уши не успели замёрзнуть. — Кто летом отведал винограду, пусть за это сейчас прокатится на санках, — и поскорее надел шапку.
Посмотрели люди друг на друга: усы, бороды, тулупы, длинные шали, — всё это мешает кататься на саночках.
— Гору слишком крутую выбрал! — сказал кто-то.
— Утопить меня хочешь в речке за гроздь винограда? — накинулась на мальчика какая-то женщина.
— Пусть лучше дети покатаются, — поднял воротник директор школы (и он летом отведал винограда у Гугуцэ). — А мы будем для них саночки возить.
Но тут из толпы выступил Тоадер Путинэ:
— Никита, ты здесь?
— Тут я, кум!
— Давай уж и это дело сделаем! — нахлобучил Путинэ шапку и сел с дедом Никитой в санки.
— Сторонись! — крикнула жена того человека, у которого шляпа была с дымоходом, и села в другие санки.
— Эге-гей! — подхватило эхо.
