— Когда, в какое время ушел отец?
Мать, не ожидавшая такого вопроса, занятая своими думами, встрепенулась, стала хвататься за всё, что лежало и висело перед ней. Сказала:
— Когда солнце полдень миновало.
По времени это как раз соответствовало моменту, когда Делюк проткнул ножом изображение отца на снегу.
Делюк набрал полную грудь воздуха, затаил дыхание и сказал вместе с выдохом:
— Нда-а…
В чуме молчали все, и лишь, как олени после бешеного бега, дышало шумно пляшущее пламя костра.
3
С трудом переставляя ноги, высунув длинные розовые языки и вытянув вперед кривые рога, олени тащили на гору воз досок, вытесанных Делюком из плавника на берегу моря. Особенно тяжело было оленям на песчаных склонах облысевших холмов.
На четвертый день после смерти отца положили в гроб и повезли на одну из безымянных сопок хребта Пярцор. Здесь сын прибил гроб отца к четырем столбам на высоте полутора саженей от земли, на изогнутой из ольхи дуге над изголовьем подвесил колокольчик, чтобы веселее было в загробном мире, сломал и сложил под гробом хорей, сани, оставил тут же изрезанную одежду, помятую жестяную чашку, разобранную на части тасму — широкий мужской ремень с медными пуговицами, медвежий клык, служивший талисманом.
— Живи, отец! Вечной жизнью живи! Не знаю, сколько ещё ходить мне по грешной земле, но жди меня без обиды и зла. Я не хотел тебе сделать больно. Пусть встреча наша будет безоблачной! — как можно громче, чтобы слышали небо, земля и дух отца, сказал Делюк и стеганул передового упряжки вожжой вдоль спины.
Олени рванули в галоп. Делюка от толчков нарт на кочках трясло, подкидывало вверх и с силой бросало вниз. Он через левое и правое плечо кидал назад звенья бронзовой цепочки от своей тасмы. Это он делал для того, чтобы задобрить дух отца, который не сможет перешагнуть через священный металл и не сможет уподобить себе живого ещё сына.
За Делюком неслись упряжки Санэ и Тадане, на нартах у которых сидели его братья. Ребята бронзовые цепочки своих таем бросили разом, как было велено, а Саиэ и Тадане сыпали под нарты щепотки молотого табаку, потому что Сэрако нюхал его, и на том свете, думали они, ему тоже нужен будет табак.
Уже в чуме, чтобы окончательно задобрить дух отца, Делюк по всем правилам жертвоприношения вздернул на тынзее лучшего вожака упряжки Сэрако. Кости оленя будут потом собраны и отвезены вместе с рогатой головой на священную гору Крутая, почитаемую людьми из рода Паханзеда. Из этого рода был и сам Сэрако.
Так попрощался Делюк с отцом, которого побаивался, потому что тот при жизни был крут характером, и которого всё же любил, как сын, трепетно и нежно, подражая ему во всём, даже говорить старался, как отец — неторопливо, глуховато, растягивая слова, напевая носом сонорные звуки.
Время потекло незаметно. Вильнула хвостом осень, ускакала. А зимой, когда Делюк приехал на могилу, чтобы поговорить с отцом, как это обычно делают все ненцы, он глазам не поверил: столбы наполовину были занесены снегом — это на голой-то, обдуваемой всеми ветрами сопке! — боковая доска гроба была выбита, а внутри не было ни тела, ни костей.
— А-а-а-а! — крикнул он, хватаясь за голову, побежал к саням, гикнул на оленей и помчался прочь.
— А-а-а-а!..
Ему казалось, что его отчаянный крик всё ещё повторяют глубокие русла спящих рек и овраги зычным эхом.
Делюк размахивал хореем, а в ушах всё ещё стояло: «А-а-а!»
Олени бежали так, что казалось, вот-вот выскочат из собственных шкур — будто за упряжкой неслась стая волков. Шумел встречный ветер, секли лицо летящие из-под копыт комья снега, но Делюк ничего не слышал и не чувствовал. Лишь в чуме он заметил, что тело его покалывает иглами и почему-то дергается левая щека.
— Что с тобой, Делюк? Что случилось? — спросила его мать, глядя в лицо настороженно.
— Ничего, — решил успокоить её Делюк.
— Как — ничего? Лица на тебе нет! Всё оно… как мырый[40], бледное! — не отставала мать.
— Мырый… — повторил тихо Делюк, опускаясь на край оленьей шкуры. Потом он откинулся на спину и долго лежал на постели, глядя на макодан, низко паривший над ним огромной голубой звездой. Но вот он сел и не сказал, а крикнул: — Отец убежал!
От страшных слов Делюка, казалось, задребезжали шесты. Санэ так и села на лукошко, стоявшее возле неё на латах. У неё точно язык отнялся. Потом всё же нашлась и спросила:
— Убежал?!
— Убежал… — сказал Делюк уже спокойно и развел руками: — Гроб пуст! Ни тела, ни костей!
— И костей нет… Вот грех-то! — говорила Санэ, а сама думала: «Что же это такое? Как могло случиться? Может, Сэрако ещё жив был? Спал?»
— Черное тело не убежит, — в гробовой тишине вновь умолкшего чума раздался глухой голос Тадане. — Росомаха, наверно, поработала… Злая росомаха лапу приложила. Такое с покойниками бывало и раньше. А там… песцы, вороны, чайки… Хватает их! Им ведь всё равно, что есть… Кого есть…
— Как — росомаха?! — недоумевал Делюк. — Зверь не достанет гроба, а зимой ворон и чаек нет!..
— А на что у росомахи когти? Она по деревьям не хуже медведя лазит, — не отступала Тадане.
— Да и к чему росомахе труп? Зверья всякого, мышей, птиц полно в тундре, — сказал Делюк, подумал молча и, усомнившись в своих же словах, пожал плечами: — Так-то, может, и так, но где кости?!
— Снегом замело, — уверенно сказала Тадане.
— Снегом, — повторил машинально Делюк, подумал и согласился: — Может, и так…
4
Ночью распахнулся полог, и в чум кто-то вошел. Делюк сел на постели, но при лунном свете, заполнившем дверную половину чума, он ничего не разглядел.
— Кто? — спросил он тихо. — Кто пришел?
— Я, — отозвалась пустота.
Голос этот Делюку показался очень знакомым и близким. Он протер глаза и, всматриваясь в темноту, снова спросил:
— Ты? Но… кто ты? Я не вижу тебя!
— И не увидишь, — сказала пустота голосом отца и после недолгой паузы спросила строго: — Где моё тело?!
На Делюка пахнуло холодом, он весь покрылся липким, маслянистым потом, тело до кончиков пальцев занялось ноющей болью.
— На хребте Пярцор… На средней вершине, — сказал Делюк и тут же вспомнил, что сегодня он не нашел там тело отца.
Полог распахнулся и снова закрылся.
«Дух отца?!» — подумал Делюк и, не раздумывая, выбежал на улицу.
— Я знал, что выйдешь, — сказала пустота голосом отца. — Пойдем!
«Куда пойдем?» — хотел спросить Делюк, но вместо этого обернулся на голос, ничего не увидел, даже признака живого не почувствовал рядом. Спросил:
— Где ты? Я не вижу тебя.
Он боялся произнести слово «отец», потому что знал, что отца нет в живых.
Тишина долго молчала. Но вот шагах в семи от себя при лунном свете Делюк увидел на снегу тень, похожую на тень куропатки, парящей над землей.
— Иди за тенью, но ближе семи шагов не подходи, — сказала пустота, и тень заскользила по снегу.
Делюк только сделал шаг — и вот уже в ушах у него запел ветер. Он вроде бы идёт шагом, а почему-то быстрее мысли побежали назад заструги, кочки и кустики ив. «Что это со мной?» — подумал Делюк и в тот же миг очутился рядом с разбитым гробом отца. Вдруг в семи шагах от гроба заскрипел и разбился сугроб, взметнулась высоко снежная пыль. Поднялось что-то вроде человека. Делюк пригляделся. Поднявшийся призрак точь-в-точь был похож на отца, но был прозрачным, воздушным, сквозь него виднелись и снег, и дальние сопки, и полоски ивняка на склонах гор.
«Отец!» — хотел крикнуть Делюк, но язык у него точно к нёбу прилип. Он пригляделся ещё внимательнее и понял: тот стоит к нему спиной и даже не пытается взглянуть на него.
— Идем дальше, — сказал призрак голосом отца и зашагал прямо, куда смотрел.
«Идти или не идти?» — подумал Делюк, а ноги уже пошли.
Делюк шел против своей воли, не чувствуя под собой земли. От встречного ветра теснило в груди, перехватывало дыхание. Осталась позади снежная кромка земли, промелькнули торосы, и вот уже призрак и Делюк идут по ровному широкому припаю. Впереди, приближаясь с каждым мигом, показалось живое море. По нему перекатывались тяжело зеленые от луны волны. Не замедляя шага, призрак ступил прямо в воду, и вода сомкнулась над ним.
На кромке припая ноги у Делюка остановились. Он стоял и тупо смотрел в воду, где только что скрылся призрак.
Молчало море, молчал и Делюк. Да и что он мог сказать? Но вот перед ним, в семи шагах от него, пошли по воде круги, и тут же показалась усатая голова белой нерпы. Она поиграла, перекатываясь с волны на волну, будто говоря: смотри, мол, какой у меня белоснежный мех! Потом уставилась в лицо Делюка своими круглыми глазами.
— Сын мой, — заговорил зверь голосом отца, — прости меня. Иного пути возврата в подсолнечный мир у меня не было. Ждать, когда снова появлюсь на свет младенцем, долго, много веков надо ждать. Потому я и согласился стать нерпой. Теперь я ухожу навсегда в море, но через каждые семь лет в день моего ухода в мир теней и призраков буду появляться у вашего берега. Захочешь увидеть меня и поговорить — приходи на этот берег Талого моря. — Нерпа высунулась из воды до половины, кивнула круглой головой: — Прощай! Я уже никогда не буду человеком. Стал я нерпой лишь потому, что мне очень хотелось выйти на свет под животворные лучи доброго солнца. Уйди я из жизни своей смертью — такого случая мне бы не представилось. Прощай! — Белая нерпа ещё раз кивнула и, скатившись по волне, скрылась под водой.
