— Та-ак, — певуче обронил Делюк, как бы прикидывая, сколько придется ему ехать, и, взглянув на пасущееся стадо, увидел белого менурэя. «Он!» — крикнула его душа, но язык промолчал. Грузный, могучий олень — это было видно по его осанке — с нарочитой ленцой переставлял сильные ноги, наклонив голову под тяжестью ветвистых рогов. Земля под ним будто прогибалась.
— Давно я не видел Игну Микита, — говорил Делюк, лишь бы не выдать своего волнения, а сам мял ногами болотный мох, невольно стреляя глазами в сторону белого менурэя.
— Как с Яхангары откочевали в прошлом месяце, я тоже не видел его — не встречались, — сказал третий пастух с широко расставленными глазами на темном выгоревшем лице. Он ещё до сих пор не вступал в разговор.
Делюк стоял и думал, а белый менурэй так и лез в глаза, а, может, и наоборот — сам Делюк невольно тянулся к нему глазами. Он весь напрягся, не зная что и делать, о чем говорить. Оцепенение, казалось ему, затягивалось безмерно. «Вот бы уснули!» — мелькнула у него мысль, будто кто-то его подтолкнул, и ему очень захотелось, чтобы все три пастуха сейчас же уснули. Но тут же стал упрекать себя: «Глупо так думать. Очень глупо!» Но какая-то внутренняя сила против воли снова заставила его подумать: «Усните! Сейчас же усните все трое! Усните и забудьте всё! Забудьте, что видели меня!» Он очень хотел, чтобы все трое уснули. И Делюк не поверил своим глазам: ноги у пастухов стали подгибаться. Сначала упал один, потом — другой и третий. Глаза у них закрылись, и все трое захрапели. Делюк испугался и крикнул:
— Что с вами?
Те молчали и, дыша ровно и глубоко, сопели носами.
Делюк совсем испугался, но, увидев снова белого менурэя, тут же пришел в себя. Он несколько раз перевел взгляд то на спящих пастухов, то на белого менурэя, который будто нарочно красовался перед его глазами, и пошел к своей нарте. Вынув из-под амдера тынзей, собранный ровными кольцами, он перекинул его с руки на руку, отвязал узел и стал собирать для ловли. И вот уже вскоре, подняв высоко большие розовые рога, могучий олень со связанными ногами лежал на нарте. Делюк ещё раз подошел к спящим пастухам, потрогал каждого тупым носком пима, но те спали беззаботно.
— Спите, люди. Спите, — сказал он и поехал.
Мерно покачиваясь на мохнатых от травы и карликовой березки кочках, упряжка неслась обратно к чуму. Напрягая волю, Делюк думал о том, чтобы пастухи забыли всё, что с ними случилось, и временами поглядывал на белого менурэя, который, раздувая розовые ноздри, смотрел на Делюка отчужденно.
6
— Делюк белого оленя нашел! Белого оленя! — озорно подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, Ябтако бежал к чуму, чтобы сообщить новость.
— Нашел, конечно, — усмехнулся Делюк и невольно взглянул на белого менурэя, который лежал на нарте со связанными ногами.
Как бы выражая недовольство, тот отвел взгляд в сторону.
— Ах ты какой гордый! На хозяина своего похож! — не удержался Делюк, и перед его мысленным взором возникла знакомая ещё с детства островерхая сопка Хурт-вой с маленьким круглым озером на вершине, и будто наяву он увидел надменные лики узколицых ненецких богом — сядэев.
— Пензер! Золотой пензер! — сами по себе шептали губы, и Делюк метнулся к вандеям, где хранились все святыни его чума.
Он прошел вокруг вандея по ходу солнца, сдернул сыромятные ремни, которыми были опутаны лежащие друг на друге оленьи шкуры, достал вонючую шкуру ласки и возвратился к нарте, где с гордо поднятой головой лежал белый менурэй. Делюк подошел к нему. Он трижды провел вокруг его шеи вонючей шкуркой ласки, вытащил из обшитого медью чехла на тасме шиловидный нож и воткнул его в затылок оленя. Тот резко откинул назад голову, упал и, судорожно вздрагивая, затих.
Душа у менурэя ушла в небо…
7
Делюк много раз видел настоящий пензер в руках знаменитых шаманов, но никогда не касался его рукамии. Он знал, что надо натянуть, распялить на вересковый обруч оленью шкуру, освобожденную от меха и высушенную. Но как это сделать? Одно дело видеть пензер, другое — сделать его своими руками! И сделать так, чтобы он был похож на тот, золотой, который утрами падал на его колени сверху и тут же исчезал. «Может, это был сон?» — снова, сомневаясь, спрашивал себя Делюк, а руки его методично полоскали в теплой воде шкуру белого менурэя, чтобы освободить от шерсти. Третью неделю возился он с этой шкурой. Не пустовал и ненасытный семейный котел. Санэ дважды в день наполняла его до краев жирным мясом мецурэя, варила, а за едой они аккуратно собирали все кости и клали их в замшевый мешок, чтобы потом вместе с рогатой головой увезти всё это на священную гору Хурт-вой.
Всё вроде бы шло как надо, но Делюка донимала тревога: он боялся, что могут обнаружить пропажу, хотя в его чуме вообще никто не появлялся. Это казалось странным и в то же время душу его щекотало любопытство: неужели не обнаружили пропажу? Почему молчат пастухи? Ведь они же видели его, а он, Делюк, усыпил их. Неужели они ничего не рассказали? Делюк не верил тому, что пастухи не помнят о его приезде, а потому он сторонился людей: не ездил в соседние стойбища и чум свой разбивал в низинах между сопками (благо, что дни были осенними: не было ни оводов, ни комаров, ни мошкары), в лощинах под коренным берегом рек, на плешинах между мелкоярником в неглубоких каньонах, куда не проникал сторонний глаз.
И всё же, когда уже был сделан пензер и отвезены на гору Хурт-вой голова и кости менурэя, Делюк решил наведаться в стадо, откуда украл оленя. Ехал он нехотя, сердце и разум протестовали, но его гнало любопытство, которое на этот раз оказалось сильнее воли. А может, и наоборот — упрямая воля его подгоняла? Всё могло быть.
В стаде были не те пастухи, на дежурстве у которых Делюк украл белого менурэя. Встретили его приветливо.
— Давно что-то не видно тебя, Делюк! Какому доброму ветру кланяться, что ты опять у нас? — добродушно спрашивал его широкий в кости ненец с кривыми ногами.
«Откуда они меня знают? — всполошился не на шутку Делюк. — Не они, вовсе не они тогда были! Впервые, вовсе впервые я их вижу. Значит, всё известно!»
— Пастбища смотрел, да вот оленей ваших увидел, — таинственно улыбаясь, сказал Делюк и подумал: «Неужели ещё не знают о пропаже?!»
— Наших! — зло усмехнулся стоявший чуть подальше пастух, рослый, стройный, мало похожий на ненца, и, переступив с ноги на ногу, добавил: — Были бы нашими!..
«Были бы нашими!» — эхом отдалось где-то в самой глубине души Делюка. Напрягая волю, он насупил брови, вытянутыми пальцами левой руки коснулся лба, думая, что бы сказать им, но промолчал, хотя от его взгляда не ускользнули насторожившиеся лица собеседников. «Всё знают они… Хитрят!» — решил Делюк и почувствовал, как лицо его обдало жаром.
— Горе какое у тебя или немочь? — вплотную подошел к нему кривоногий, заметив, как Делюк изменился в лице. Он взял Делюка за рукав малицы и с любопытством заглянул в глаза.
— Да нет, — смущенно отвернулся Делюк, пряча глаза, но в нем вспыхнула вдруг обида и на свою растерянность, и на бесцеремонное любопытство пастухов, которые, как показалось ему, смеются над ним, и уже в следующее мгновение он прошелся тяжелым, режущим взглядом по удивленным глазам собеседников. «Спите! Сейчас же усните! Усните!» — напрягая волю и не шевеля даже губами, молил он мысленно. «Спите!» — повторил еще раз. Теперь в этом своем желании он больше убеждал себя, и тут один за другим пастухи вдруг упали, растянулись на земле, раскидав безвольно руки.
Полуприсев, Делюк от удивления хлопнул себя по коленям ладонями, засмеялся громко, и ему показалось, что его раскатистый смех повторило эхо.
— Не чудо ли это? А? — расплываясь в довольной улыбке, Делюк не то спрашивал себя, не то удивлялся безвольности пастухов, и тут же его осенила мысль: «А что если десятка два-три оленей угоню? Чем я хуже Игны Микита или Сэхэро Егора, которые тем и живут, что чужих оленей угоняют?!»
Делюк подошел к спящим пастухам, хотел повернуть набок, но не решился и сказал:
— Спите! Крепко спите! И забудьте всё, что слышали ваши уши и видели глаза!..
Пастухи спали, а тридцать пять оленей, подгоняемые резвой упряжкой Делюка, неслись по холмистой тундре, как облако по штормовому небу. Делюк ехал, улыбаясь своим мыслям, но время от времени всё же оглядывался назад: нет ли погони? Под голубым высоким небом тундра лежала спокойно в своей обычной меланхолической задумчивости. Нет, никто не гнался за Делюком, даже никто не думал об этом, хотя сам Делюк серьезно опасался, потому что тридцать пять оленей — не один олень: не скоро угонишь их в котел, да и, кроме того, в его чуме в любое время мог появиться посторонний: откуда олени? А в тундре многие знают, что у Делюка всего лишь тридцать оленей.
Тадане настороженно встретила внука:
