Такой вот сабле, выструганной паном Кубяком, я и обязан тем, что без всякой жалости изменил духовному сословию. Я стал повстанцем. Удалось это мне тем легче, что пан Кубяк сам когда-то участвовал в восстании. Он рассказывал о нём охотно, с такой захватывающей живостью, что слушатель пробирался вместе с ним сквозь лесную чащу, совершал смелые рейды в тыл врага и был готов биться с неприятелем до последней капли крови, хотя и без надежды на победу…
В своих рассказах пан Кубяк вовсе не выглядел героем. Он был солдатом — и только. Всё, что он пережил, казалось ему столь же простым и ясным, как и то, что трухлявые доски пола нужно поменять на новые. Даже раны, которых у него было множество, он считал вполне естественным, неизбежным последствием войны. Был он всегда весёлым, радостным. Смеялся, улыбался солнцу, небу, деревьям, всему живому, улыбался самой жизни.
— Ты погляди, Янушек, как белый свет хорош! — скажет он мне бывало. — И как хорошо на свете жить!
И ласково заговаривал с ласточками, у которых было гнездо на веранде. Или делал выговор индюку, за то что тот ни с того ни с сего надувается и важничает. Пан Кубяк был своим среди зверей и птиц. Он знал, о чём думает утка, шлёпающая по грязи, и что снится старому гончаку Рексу, когда тот во сне вздыхает и слабо перебирает лапами. Понимал, почему злится петух, который бросался на всех во дворе, угадывал, о чём воет Верная, большая дворовая собака, которая всегда сидела под кустами сирени и заливалась горькими слезами. Умел он ласковой речью смягчить горе коровы Матейки, оплакивавшей потерю телёнка. Да, пан Кубяк понимал душу животных! Знал зверей так, как знают человека, с которым постоянно встречаются.
Однажды пан Кубяк ушёл. Солнце словно померкло. Трава стала не такой зелёной. И онемевший мир, в котором не было слышно весёлого его голоса, стал чужим, ненужным и пустым. Говорили, что пан Кубяк заболел.
С тех пор я его больше не видел…
Был я уже взрослым, когда навестил пана Кубяка там, куда привёл его последний путь. Я нашёл забытую могилу на тихом кладбище маленького городка. На поросшем травой холмике звонко щебетала коноплянка. Несомненно, пришла она рассказать пану Кубяку на своём языке, который он, конечно, понимал, что мир прекрасен. И жить на свете стоит. Хотя бы для того, чтобы с радостью в сердце выполнять свой обычный, привычный, солдатский долг…
Нет, он не забыт, пан Кубяк, не забыт! И когда я рассказываю вам, мои дорогие, о животных, я всегда стараюсь рассказать о них так, как сделал бы это пан Кубяк.
Удаётся ли мне это?
Не знаю. Не могу, к сожалению, спросить у самого пана Кубяка, как ему нравятся мои рассказы.
Но если, читая мои книжки, вы, дорогие ребята, научитесь видеть в животных существа, которые можно не только любить, но и уважать, то я уверен, что душа славного пана Кубяка улыбнётся мне и скажет:
— Смотри-ка, Янушек, как прекрасен белый свет! И как хорошо жить на свете! Хоть и приходится тебе выполнять только самый простой и самый обычный человеческий долг.
— Какой?
— Ну, расширить немножко ребячьи сердца! Чтобы нашлось в сердцах детей место и для тех зверюшек, которые делят с человеком и радость и горе…
Совершенно ручной человек
1
Всё началось с того, что молодым воробьям не хотелось летать. До поля, мол, чересчур далеко.
Напрасно убеждали их старые, мудрые воробьи:
«Летите с нами в поле! Люди только вчера скосили рожь и свезли её в амбары. На жнивье полно зерна! Наклонись и клюй сколько душе угодно! Даже искать не надо. Чир, чир, чир!»
«Ну да ещё! Охота была лететь в такую даль! Зачем это нам? Пусть туда галки летают или скворцы. Это их дело слоняться по жнивью! Чир, чир, чир, чир, чир, чир!» — отвечали хором молодые.
«А вы разве не знаете, что по двору ходит человек? А у него под мышкой огненная палка? И как он дунет из этой огненной палки, то и бежать поздно? Чир, чир, чир!»
«Ха, ха, ха! — смеялись молодые воробьи. — Человек с огненной палкой! Чир, чир, чир! Кто это видал человека с огненной палкой? Ха, ха, ха!»
«Моя любимая жёнушка, Просоежка, погибла от такой палки!» — пропищал какой-то старый воробей.
«Ха, ха, ха! Чир, чир, чир, чир! — смеялись молодые воробушки. — Что за небылицы этот старик плетёт! Ха, ха, ха! Огненная палка! Совсем из ума выжил старина. Чир, чир, чир!»
А один молоденький воробушек выскочил на самый кончик ветки тополя, на котором происходило совещание, и закричал:
«Что вы нас пугаете огненной палкой, которой никто не видел! Вот ястребы — другое дело! Я сам видел, как один кружил над полем. Ястреб нас всех до единого перетаскает на вашем хвалёном жнивье!»
«Чир, чир чир!» — грянули в один голос молодые воробушки, и это означало, что они безоговорочно согласны с оратором.
«Поле серое, воробей серый — ястребу трудно его заметить издали!» — уговаривали старые.
А один из них — старый воробей, которого, как говорится, на мякине не проведёшь, — махнул два раза хвостиком, где оставалось только два пёрышка, и те по бокам, и чирикнул:
«Разве в поле кустов нет? А груши на меже? Разве нельзя спрятаться?»
Но попробуй втолкуй им! Старики — своё, а молодые — своё. Препирались так целый час, а то и больше. И такой писк стоял на тополе, такой крик и шум, такой гвалт, что прохожие затыкали уши.
Наконец наговорились до хрипоты. И замолчали. Никто уже не мог даже пискнуть.
Все ждали, что же скажет самый старый воробей. Он всё это время сидел нахохлившись на самом высоком сучке и молчал.
«Пусть каждый поступает как знает, — наконец чирикнул он басом. — Молодой до тех пор не поумнеет, пока не пожалеет о тех глупостях, которые натворил. Чир! Я всё сказал! Закрываю заседание».
И вот на заре старые воробьи полетели на жнивье, а молодые — в ригу.
Солнце клонилось уже к закату, когда старые воробьи вернулись с поля. Смотрят, а на тополе полным-полно молодых. И такой писк стоит, такое чириканье, что старики сразу смекнули — случилось что-то недоброе.
Спрашивают — что и как.
А молодые воробьи кричат:
«Это же разбой! Убийство! Злодейство! Неслыханное преступление! Чир, чир, чир, чир, чир!»
И давай наперебой рассказывать, что, едва они забрались в ригу на ток, где пересыпали зерно из мешков в сусеки, едва принялись как следует за еду, вдруг: пиф! паф! бах! Конец!
«Не меньше дюжины наших там полегло!»
«Разве мы вас не предупреждали? Чир, чир, чир!» — отвечали старики.
Поднялся такой гомон, что казалось, будто целый воз стекла разом разбился вдребезги. И вдруг один молодой воробей — из молодых да ранних — пискнул:
«Цыц!»
А когда стало немного потише, начал:
«Грустные события, имевшие недавно место, вынудили нас принять новое решение. По этому вопросу выступит коллега Ячменёк».
Тут вышел один воробейка и, запинаясь, начал рассказывать, что ещё перед собранием они беседовали с аистом, с тем, у которого гнездо как раз возле риги, на халупе Курасей. Он им сказал, что завтра утром забирает жену и детей и улетает в тёплые края, где всего сколько хочешь.
«Мы его спрашивали, есть ли в этих тёплых странах человек. А он говорит, что всю зиму в глаза людей не увидит».
«И что? И что?» — допытывались старики.
«Мы не хотим больше жить в стране, где живёт кровожадный человек! Долой человека! Долой, долой, долой!» — кричали молодые воробьи.
И так они кипели от злости, так вопили, кричали, галдели, что сова, которая жила на колокольне, проснулась, открыла один глаз, пошевелила ушами и пробурчала сердито:
«И зачем только эти глупые воробьи живут на свете? Неужели для того, чтобы совы спать не могли?»
Старые воробьи ничего не говорили, а только переглядывались. Хотел было один из них — тот, с выщипанным хвостом, — что-то объяснить молодым, но старейший воробей раскрыл клюв, кашлянул, вздохнул и сказал:
«Пусть каждый поступает как знает, чир, чир, чир! Дурак до тех пор не поумнеет, пока сам в своей глупости не убедится!»
2
На рассвете молодые воробьи собрались на лугу. Там готовились к отлёту аисты. Они долго совещались, наконец выбрали себе вожака, построились в два ряда, вожак встал впереди, крикнул:
«Внимание! В путь!»
И стая аистов огромным треугольником поплыла в небе.
За аистами кинулись воробьишки. Машут крылышками, трепыхаются. Но куда им там до аистов! Пока аисты кружили над лугом, ещё ничего. Но вот аисты забрались в самое поднебесье и поплыли в недосягаемой вышине, совершая прощальный круг над деревушкой. Тут воробьи не выдержали. Они уже не слышали, как аисты сверху кричали: «До будущей весны! До новой встречи, милая деревушка!» Они один за другим, как камушки, летели вниз…
И только над самой землёй воробушки кое-как ухитрялись выровняться, чтобы не разбиться вдребезги о засохшую землю.
