Ознакомительная версия.
— Мышей-то я ему наловлю, — продолжал дошкольник. — А завтра — тю-тю! — увезут нашего Фильку на звериную ферму. Разве ж это честно? К вам на двор он сам прибежал. Значит, он ваш.
— Он государственный, — ответила Вера.
— Ничего подобного. Он к вам сам прибежал. Значит, он теперь ваш, мериновский.
Разбередил дошкольник душу, и ведь действительно, получалось что-то не то: они спасали песца, отнимали его у дяди Миши, а теперь отдавать? Задумалась Вера, а дошкольник усмехнулся и посыпал раны солью:
— Да что мы, сами, что ль, его не воспитаем? Наловим мышей, выкормим, вырастим. А живет он пускай у Пальмы Мериновой или у меня.
— И у меня можно, — вставил Коля.
— Да пускай он живет по очереди, — обрадовался дошкольник, — сегодня у Пальмы с Веркой, завтра у меня, а там у Кольки.
— Ну нет, — сказала Вера. — У нас ему будет спокойней.
— Да пускай живет у кого угодно. Главное — на ферму его не отдавать!
Разгорался понемногу огонь в душе Веры Мериновой и в глазах Коли Калинина. Серьезно поглядела Вера на дошкольника, прежде она никогда так на него не смотрела.
— Не отдадим, — твердо вдруг сказала она. — Ты молодец, Серпокрылыч.
На этот раз ласточка покрутилась над березой да и нырнула прямо туда, куда надо. Дошкольник поймал эту ласточку, улыбнулся и подлил еще немного масла в огонь.
— А что на ферме, — сказал он, — там его в клетку посадят, а потом воротник сделают!
Быстро и неожиданно потемнело небо над ковылкинской сосной. В полчаса обволокла темнота раскидистую большелобую крону. Пропала сосна, исчезла в ночной темноте. Гляди — не к пальме ли прекрасной удалилась она?
О ночь! Третья свободная ночь Наполеона Третьего!
Темной волной смыла ночь и сосну, и горбатые ковылкинские дома, беззубые заборы и кирпичный далекий грибок, отмечающий над черными лесами звероферму «Мшага». Заволокла ночь глаза, — кажется, ничего уже не осталось на земле, все пропало, все кануло в колодец, такой огромный, что не только деревня Ковылкино, а и вся земля в нем песчинка. В тот самый колодец, который вечно над головой — и на дне его играет серебряным поясом небесный охотник Орион.
Но нет, все осталось на своих местах. Защищаясь от ночи, зажглись в домах слабые огоньки, задрожали: здесь деревня Ковылкино, прочно стоит на земле, и сосна здесь у силосной ямы, и нету ей дела до южных, пускай даже прекрасных пальм.
— Ну ладно, — сказал плотник Меринов. — Надо бы в магазин сходить, купить, что ли, махорки-крупки!
Мамаша Меринова ничего в ответ не сказала, но так грозно нахмурилась, что плотник закряхтел, потрогал для чего-то нос свой и пробормотал рассудительно:
— С другой стороны, махорка вроде бы и оставалась где-то в кисете, крупка.
«Жив он или нет? — думала в этот миг Прасковьюшка, укладываясь спать. — Вдруг да его собаки загрызли?»
Прасковьюшка затуманилась, вспомнив о Наполеоне, стала жалеть его, потом стала жалеть себя. Только директора Некрасова жалеть ей никак не хотелось.
«Воротник! — волновалась Вера, засыпая. — Неужели сделают из него воротник? Сделают, сделают! Как же быть? Надо спасать Тишку. Тишенька. Тишенька…»
Вера хотела вскочить, бежать немедленно куда-то спасать песца, но сон уже охватил ее, теплый и пушистый, как хвост Наполеона.
Целый день ничком лежал Наполеон, а ночью поднялся, облизал бараньи мослы, сжевал окунька. Пусто было на школьном дворе. Черным льдом мерцали окна школы. Млечный Путь отражался в них.
Неизвестным чем-то и неприятным пахло в кроличьей клетке: перепревшей соломой, сгнившими мокрыми досками и зверем — может быть, страшным. Вдруг зверь этот затаился где-то рядом — вот распахнет дверцу и вцепится в горло.
Наполеон сжался в клубок, ощетинился и кинулся на дверцу, затянутую сеткой, — железная сетка ржаво завизжала. Недопесок метался по клетке, царапал стены, бился о железную сетку. В эту ночь он вдруг потерял голову, и никогда раньше на звериной ферме с ним не случалось такого.
Ночь, глухая ночь охватила деревню Ковылкино. Погасли электрические окна, заснула деревня, заснули собаки. Стало очень тихо. И в тишине вдруг громко хлопнуло что-то: раз, другой, третий. Это сработали мышеловки дошкольника Серпокрылова.
Раннее утро в деревне Ковылкино
Часов в шесть утра проснулась техничка Амбарова, стукнувши дверью, вышла на школьное крыльцо.
Она долго зевала на крыльце, жаловалась, что ноют коленки, что все ученики просто-напросто головорезы, бранила солнце, которое никак не встает, и рассвет, который долго не наступает. Отзевавши все свои сны, она пошла набрать из поленницы дров и по дороге заглянула в кроличью клетку.
— Не спишь, Сикимора? Спи, спи, а то скоро придут Белов и Быкодоров. Они тебе весь тулуп общиплют.
Техничка наносила дров, затопила школьные печи, и, когда повалил из труб к небу сизый дым, стало ясно, что дым темнее неба, — значит, уже светало.
Вместе с Амбаровой проснулись в деревне все хозяйки — и мамаша Меринова, и соседка Нефедова — словом, все те, кто должен топить с утра печку, ставить в нее чугуны с картошкой, с борщом, с кашей. Проснулся и слесарь Серпокрылов.
Запылали печки во всех домах, затрещали в печках дрова. От треска этого теплей становилось под одеялом, глаза слипались сильней и так не хотелось вставать. Славно спалось под этот утренний согревающий треск дошкольнику Серпокрылову.
Прошел час, печки разгорелись сильней и отогрели серое ковылкинское небо. Наметились в нем розовые разводы, похожие на цветы клевера. Поспела утренняя каша, заныли приятно самовары, и хозяйки стали будить своих хозяев, мамаши — детей.
Только слесарь пожалел сына, уселся пить чай один.
— Бать, — сказал в полусне дошкольник, — мыши попали?
— Попали.
— Сколько?
— Много, много… спи пока.
Слесарь попил чаю, ушел в мастерские, а дошкольнику снились мыши. Вначале приснилась одна мышь, потом другая, третья. Странное дело, во сне в них не было ничего противного. Это были теплые, домашние мыши, от которых пахло валенками.
Скоро мыши доверху заполнили сон дошкольника, и наконец, когда число их перевалило за миллион, он проснулся.
Раннее было еще утро, но взрослые пошли уже на работу, а школьники дожевывали дома последние ватрушки, кидали в портфели учебники.
«Проспал!» — в ужасе подумал дошкольник, вскочил с кровати и не стал даже умываться. Он вытащил из мышеловок пойманных мышей, схватил офицерскую фуражку и дунул к школе. Надо было покормить песца, пока не начались уроки, пока в школе было еще пусто.
Дошкольник мчался по деревенским улицам, перепрыгивая примороженные лужи. Над головой его на розовом зимнем небе тяжело двигались синие осенние облака.
Скоро дошкольник был уже у кроличьей клетки и кормил Наполеона. И в тот момент, когда Наполеон прикончил третью мышь, проснулся директор школы товарищ Губернаторов.
Утренние взгляды директора Губернаторова
Проснувшись, директор первым делом решил побриться. В потный граненый стакан нацедил он из самовара кипятку, взмахнул помазком барсучьего волоса и мигом покрыл лицо свое мыльной пеной.
От теплых снов огнем пылали щеки директора Губернаторова — белоснежная пена таяла на щеках, как мороженое.
Директор взял в руки очень и очень опасную бритву, придвинул к себе зеркало и так сурово поглядел в него, что, если б это было не зеркало, а, к примеру, Белов и Быкодоров из четвертого класса, вздрогнули бы они и торжественно поклялись никогда больше с криками не бегать по коридору.
Тремя взмахами расправился директор с пеною на щеках, набрал в ладонь одеколону «Кармен» и, хорошенько искупавши лицо в одеколоне, сказал:
— Где яичница?
Через полсекунды на столе перед ним стояла уже сковородка, кривая, как Ладожское озеро. На сковородке щебетала пятиглазая яичница с салом, шептала о чем-то и глядела на директора своими застенчивыми оранжевыми глазами.
Директор Губернаторов поднял вилку и так глянул на яичницу, что если б это была не яичница, а все те же Белов и Быкодоров, то крепко б призадумались они и, возможно, стали бы учиться на одни пятерки.
Скоро яичница закрыла свои незатейливые глаза, директор же нахмурил брови, взял в руки портфель о двух золотых замках и направился в школу.
Бритье и яичница славно освежили директора, а на улице взбодрил утренний морозец. Хороший впереди намечался денек — особый, последний в этой четверти. Сегодня в школе подведут итоги, сегодня станет ясно, сколько в школе отличников и двоечников, сегодня кто-то будет смеяться, а кто-то плакать, а завтра всем будет весело, завтра праздник.
Директор был в отличном настроении. Он решил сегодня же крепко прибрать к рукам Белова и Быкодорова.
Ознакомительная версия.
