Ему вообще года четыре, наверное, или даже три — я в таких карапузах не очень разбираюсь.
Сидел и смотрел на меня. Глаза круглые. Как будто колясок никогда в жизни не видел. А может, и не видел — разные же люди бывают. Ничего, насмотрится.
— Ты Женька? — спросил я.
Неудобно же так сидеть и молчать.
Он кивнул.
— Зенька! — ответил наконец, напирая на «з». — Два!
И два пальца показал. Это чего, ему два года, что ли?!
— Два! — снова сказал Женька и показал на колёса моей коляски. — И тут два! — и опять на колёса показывает.
Ну точно, два больших колеса и два маленьких.
— И тут два! — продолжил Женька и показал на мой гипс. И на свой тоже.
— Два, — улыбнулся я.
Женька удовлетворённо кивнул, явно обрадованный, что такой взрослый с ним не спорит. Серьёзный он гражданин. Считает!
Потом я ещё посидел с ним в палате, но недолго. И опять поехал. По коридору, в палату, опять в коридор… До самой ёлки добрался. Ёлка стояла, лампочки горели, на столике возле дивана кто-то — тётя Маша, кто же ещё! — поставил тарелку с мандаринами. От полдников. Народу-то осталось полтора человека в отделении, а мандарины на всех заказывали. По три штуки. Вот они и лежат под ёлкой в больничной тарелке с синей каёмочкой.
Делать было нечего.
Я взял мандаринку и — не пропадать же! — начал чистить, складывая кусочки шкурки тут же рядом. А тут и эта, Ирина Александровна, пришла опять.
— Женька уснул, — сказала она, хотя я ни о чём не спрашивал.
Я кивнул. Пусть спит — здоровее будет. Теперь Ирина Александровна была поспокойнее. Её, наверное, Андрей Юрьич успокоил. После разговора с ним все мамы успокаиваются, это я давно заметил.
Ирина Александровна присела на диванчик и тоже взяла мандарин. Чистила медленно, как-то осторожно, что ли, так что я даже засмотрелся. Чего там такого сложного, мандарин почистить? А она дочистила, отложила мякоть в сторону, а шкурку расправила на коленях, прямо на своей синей юбке. Шкурка-то оказалась целой! Одним куском! Вот чего она осторожничала, когда чистила!
— Бабочка, — сказала Ирина Александровна.
Тихо так сказала, как будто какую тайну мне сообщала важную. Я сначала не понял. Потому что на «бабочку» же было совсем не похоже. «Бабочка» — это же игла такая, тоненькая, с длинным шлангом-хвостиком. Самое оно для капельниц — удобно к руке приклеивать и даже почти не больно. Ну, почти.
Но тут-то… А потом присмотрелся — и точно! Бабочка! Настоящая, в смысле, бабочка, летающая. Капустница там или шоколадница… Мандаринница! Всё-таки совсем у меня мозги с этой больницей сдвинулись. «Профессиональная деформация», как выражается сестрица Александра.
Бабочка лежала на синей гладкой ткани. Слегка кривовата, конечно, но всё равно настоящая бабочка. Мандариновая.
— Здорово! — сказал я.
Я вообще-то хотел сказать «классно», но взрослым не говорят «классно» — они тогда сразу теряют чувство юмора и начинают нас воспитывать. А я не хотел воспитываться, я хотел ещё бабочку. Или чего там.
Интересно, а я так могу? Ну, не бабочку сразу, а чтобы просто шкурку целым куском? Надо попробовать!
Я взял мандаринку и начал чистить. Тяжёлое дело, оказывается! Она, шкурка дурацкая эта, постоянно порваться норовит! Так что я мучился-мучился, но никакой бабочки у меня, конечно, не получилось. Получилось что-то такое… В центре круг — и от него аж пять хвостов.
Ирина Александровна смотрела, как я пытаюсь сохранить мандаринную шкурку, а потом взяла её, повертела в руках и положила себе на колени, рядом с бабочкой.
— Морская звезда, — сказала она.
Я повертел головой. Шкурка и вправду была похожа на звезду, особенно вот так, когда лежала на синей юбке. Юбка как море, а по морю… Чёрт! Блин! Я во все глаза смотрел на мандаринную звезду. Никакая это не звезда! Ну, то есть звезда, но не только! Что там Жюль Верн писал про свой таинственный остров? Что он «похож на какое-то фантастическое животное, спящее на волнах Тихого океана», вот чего! И мандариновая морская звезда с причудливо выгнутыми щупальцами спала на синей глади юбки! Остров! Вот как нужно остров рисовать!
— Ирина Александровна, я, — тут я запнулся, потому что не знал, как объяснить. — Я… мне, короче, надо, я поеду уже, вот!
И я схватил звезду, аккуратно прижал её бедром к бортику коляски, чтобы не вывалилась от ускорения, и рванул в свою палату. Остров! Я знаю, как нарисовать остров!
В палате я дёрнул было тубус с миллиметровкой, но задумался. Спокойствие! Сначала надо в альбоме попробовать, а то вдруг! Альбом нашёлся сразу, карандаш поострее я выбрал тоже быстро. А потом приложил мандариновую звезду, фантастическое животное, спящее на волнах, к альбомному листу и начал обводить. Я склонился к самой бумаге, в нос лез горький и сильный мандариновый запах. Так, наверное, пахнут острова.
Закончив обводку, я аккуратно убрал шкурку. Пригодится ещё. И посмотрел на свой остров. Да, это был он, я видел.
Я видел залив Дракона — длинный, извилистый, с острыми выступами мысов и скал, грозящих смертью неосторожному мореплавателю. Как будто великий змей выползал здесь из своего логова в самом центре острова, в жерле вулкана.
И вулкан! Вулкан тоже есть! Посередине острова. «Пимпочка» эта мандариновая. Я её отдельно нарисовал, кружочек-кратер.
А вот тут Бобриный полуостров — вот этот, широкий, похожий на лопату. Потому и Бобриный — у бобров же хвост лопатой. Там, на полуострове, должны быть густые леса, состоящие преимущественно из лиственных пород деревьев, и низинные заболоченные местности. Обязательно.
А вот там, справа, на восточной стороне острова то есть — Рыбная бухта, на которую выходят окна Базальтового замка… Мой остров! Надо же Пашке показать!
И тут я вспомнил, что Пашки-то нет. Уехал. Новый год встречать. А я…
Чёрное отчаяние грозным облаком нависло над маленькой колонией, грозя окончательно погубить всё то хорошее, что уже было создано в борьбе с жестокой природой.
Глава одиннадцатая
Остров Кунга, или Меховая шапка на костяной ноге
В носу засвербило, и я даже, наверное, почти чуть не заплакал. Но посмотрел ещё раз на остров. И начал на себя злиться. «Хватит нюниться, Кашкин!» Прямо такое зло меня взяло — ужас. Я вдруг как-то представил себе, что необитаемый остров, самый прекрасный в мире необитаемый остров, с агути, пекари, онаграми и муфлонами, с серным колчеданом и магнитным железняком, с Рыбной бухтой и заливом Дракона, — он же необитаемый! Не-о-бита-е-мый! И все, все родные — и мама, и папа, и сестрица Александра, и дядя Серёжа, к которому мы на дачу ездили, — они же далеко. Совсем. По ту сторону океана. И никто из них не придёт.
Потому что они там. А ты — тут. Такова судьба.
«Так что, Кашкин, будем рыдать, захлебнёмся слезами?! А если буря налетит? В этой части океана зимы славятся частыми бурями!»
И я вдруг подумал, что это всё ничего. Это просто буря. Ну, что ж поделаешь, придется пересидеть ненастье за крепкими стенами, отогреваясь чаем, и радуясь предусмотрительно заготовленным запасам! Ну, а потом, когда этот гипс дурацкий всё-таки снимут — всего-то две недели осталось! — потом и отпразднуем Новый год. Старый Новый год. А у меня новый будет!
Кстати, а это идея! Что, если нас забросило на остров в какое-нибудь другое, старинное время?!
Ну, то есть мы-то из нашего, нормального «сейчас», а где-нибудь там, в двадцать первом веке, сломалось что-нибудь в Институте времени, как у Кира Булычёва, и мы — р-раз! — случайно переместились! Это надо бы хорошенько обдумать, такую идею… Может быть, мне тоже книжки стоит писать? Да нет, конечно, книжки же писатели пишут, а не я. А я пока просто обдумаю, а потом, как он вернётся, Пашке расскажу. Только сначала помучаю его, пусть за муфлона извинится, баран несчастный!
Я захлопнул альбом и откинулся в кресле. Жизнь продолжалась. Сегодня нам Лина Петровна наверняка разрешит телевизор ночью смотреть. И торт дадут — я видел, торт из столовки привезли и в холодильник убрали… Кстати, о холодильнике. Пирожок с капустой был бы сейчас в самый раз! А у Зинченко чай наверняка есть. Поеду-ка я к Зинченко…
Но не успел. Потому что дверь распахнулась, и в палату влетела Александра. Сестрица Александра.
— Собирайся! — весело крикнула она. — Домой поедем!
— А… а?! — только и смог сказать я.
Не очень умно, конечно, но чего поделаешь.
— С профессором вашим я уже говорила, — продолжала Александра, одновременно пытаясь натянуть на меня свитер. — Всё улажено! Он разрешил!
— Но… но мне же в машину нельзя! — тихо, чтобы не спугнуть, но всё-таки сказал я. — Я же не влезу с коляской!
— В эту, — сказала веско Александра, — влезешь!
