Она была над ним, пока он стоял в винном отделе, пока покупал хлеб, пока ехал в автобусе на вокзал за билетом. И никто во всем городе, кроме Рахманина, ее не видел. А он делал буквально все, чтобы ее совсем не замечать.
Рахманин понял, что он на крючке. Что он «под колпаком», а вернее, «под простыней» у всей этой относительно честной компании, и что вечером надо ждать гостей.
И опять что-то подсказывало Рахманину, что это не смертельно опасно.
Рахманин все время прокручивал в голове картину, которую сфотографировала его подкорка в подвале. Что это было? Бал привидений? Сговор чудовищ? Музей призраков или его собственный бред?
А может быть, это был коллективный поход в театр? Или исполнялся какой-то особый концерт для Белых Перчаток с оркестром? В самом конце зала он заметил что-то похожее на сцену в сельском клубе, какой-то помост. И на нем, кажется, извивалась и текла лента Мебиуса.
И, кажется, с нее стекала в зал какая-то информация. В ленте определенно была какая-то масса. Весь зал замер мгновенно с появлением Рахманина, а лента еще две или три секунды двигалась, меняя цвет.
«Интересно, думал Рахманин, почему я стал их замечать? И, самое странное, почему я почти перестал их бояться?» И тут он вздрогнул. Прямо перед ним на первом сиденье автобуса сидел зеленый контур человека. Когда у людей от резкой перемены позы идут круги перед глазами, иногда они бывают такого непрозрачно-зеленого цвета.
У человека, за которым следят агенты ЦРУ, или КГБ, или другой государственной разведки, порой возникает желание подойти к агенту и сказать:
«Здравствуйте, я — Петров. Давайте познакомимся».
Рахманину тоже захотелось подойти к контуру и сказать что-либо подобное:
— Здравствуйте. Ну, как дела, все зеленеем?
Но никто к агентам ЦРУ почему-то не подходит и ни о чем их никогда не спрашивает. Не стал этого делать и Рахманин. А на остановке он молча прошел через Зеленого Человека, как проходят люди через луч света в темном царстве или в автоматах метро.
— Дядя Мирон, — спросил Рахманин у хозяина за обедом, — у тебя нервы крепкие?
— Нет, — ответил дядя Мирон. — У меня нервы никуда.
— А с виду ты такой спокойный.
— Это с виду. Я, как чего нервное вспомню, целую ночь потом не сплю.
В печке гудел огонь, начинались сумерки. Рахманин и дядя Мирон неспешливо ели за обеденным столом в комнате…
И вот началось.
Вдруг Рахманин увидел в окне большой Зеленый Череп размером с двухпудовую картофелину. Череп подлетел вплотную к стеклу, заглянул глазницами в комнату, покачал головой и резко взмыл в высоту. Рахманин понял — сейчас!..
— Дядя Мирон, выпей еще стопку.
— А ты чего же не пьешь?
— Я же непьющий.
— Хорошо это, согласился дядя Мирон. Сколько я через нее бед в жизни получил и несправедливостей… А уж денег потратил! Вот сейчас не надо бы пить — утром плохо будет. Так ведь тянет. Выпить-то хотца.
Дядя Мирон выпил.
За окном появилась Черная Рука. В этот раз она не просто летала в горизонтальном положении, она пыталась пальцами открыть форточку. У нее это не получилось. Она улетела вверх.
Несмотря на самоуспокоения, Рахманину становилось жутковато. Он втянул голову в плечи.
— Что-то холодно, дядя Мирон.
Он намотал на шею шарф.
— Чего там холодно, жарко!
…Прошла минута… Еще одна…
Дверца печки отворилась, и из нее в комнату влетела уже не Черная — Красная Рука. Она была раскаленной.
Теперь ее заметил и дядя Мирон.
— Э-э-э! — Он захлебнулся словами. Он показал Рахманину жестом то, что Виктор давно уже видел. Как ни странно, Рахманин подумал про себя в эту секунду: «Хорошо, что у меня шарф не синтетика».
Рука медленно, светясь, стала облетать комнату. Казалось, что она чего-то ищет. Она все ближе подлетала к Рахманину, и в этот раз он не мог делать вид, что ее не замечает. Мало того, что она светилась сама, она еще освещала своим светом комнату.
Рахманин сидел и в ужасе понимал, что приходит конец. Он уже решил нагнуться и схватить кочергу для самообороны. Хотя было абсолютно ясно: его битва обречена на поражение.
И тут он заметил, что рука, пролетая над столом, даже ни капельки не обуглила лежащую на нем газету.
«Да она не такая уж раскаленная!» Когда рука приблизилась к его лицу, Рахманин закрыл глаза и замер.
Он почувствовал шевеление воздуха у лица, сквозь закрытые веки увидел свет, но ожидаемого жара не было, как не было и прикосновения пальцев к шее.
Рахманин слышал, как прохрипел что-то дядя Мирон, и стукнула дверца печки. Потом все стихло. Он открыл глаза. В комнате все было по-прежнему. Никаких следов пожара или огня. Со стула почти до пола свисал дядя Мирон. Он был без сознания.
Рахманин кинулся к нему, стал приводить его в чувство. Дядя Мирон стонал и долго не мог ничего осознать. На горле у него были видны явные следы ожогов.
Рахманин вызвал «неотложку» по телефону. А сам решил уходить. Не хватало ему только давать объяснения врачам о Красной Руке и о Черепе за окном.
— Дядя Мирон, как ты себя чувствуешь?
— Ничего. Жив пока.
— Горло не болит?
— Вроде нет. Как бы отпустило.
Руки у него тряслись, по щекам текли слезы.
— Дядя Мирон, есть у тебя родственники в городе?
— Есть. Племянник Володя с женой.
— Могут они за тобой поухаживать?
— Могут, чего с ними сделается. Особенно Володя. Он меня любит шибко. И гостить у меня любит. Они с женой неладно живут.
Телефон у племянника был только рабочий, но жил он недалеко. Рахманин решил к нему зайти по дороге на вокзал.
— До свиданья, дядя Мирон. Не рассказывай особо о том, что мы с тобой здесь видели.
— А чего мы здесь видели? — сказал старик. — Ничего и не видели.
Но одной рукой он все-таки прикрывал горло, а другой пытался закрыть дверцу печки на задвижку.
— Спасибо тебе за все. Если что будет не так, звони. Мы к тебе с Виктором сразу на машине приедем. Жалко, что Александры Серафимовны уже нет.
— Жалко, — согласился дядя Мирон. — Она тебя шибко любила. Все говорила: «Что-то москвич долго не едет».
Виктор взял свой чемоданчик-портфель, взял из кучи перед печкой старый журнал «Человек и закон» и вышел.
В небе за ним никто не следовал.
До отхода поезда было два часа. Город погружался в темноту.
Виктор быстро нашел дом племянника. Передал Володе, что дядя Мирон заболел, и пошел на почту.
Он упаковал журнал «Человек и закон» в плотную бумагу, вложил туда герб-знак-символ и отправил в Москву, на свою фамилию до востребования.
Он хотел узнать секрет своего монстровидения. Если это герб притягивает к нему чудовищ, пусть он останется до лучших времен на Московском почтамте. А если дело не в нем, Рахманин всегда сможет его получить и будет держать дома как ценную реликвию.
История заканчивалась. По крайней мере заканчивался первый раунд.
Последний подарок преподнес Рахманину железнодорожник, с которым они ехали в первом вагоне. Они долго беседовали о газетах, о событиях. И Рахманин, как всегда, свел разговор к невероятным историямрассказал о Красном Пятне в Покровске.
Тогда железнодорожник под секретом поведал Рахманину свою историю.
— Мы однажды ехали по Ярославской ветке. Все как положено. Вдруг напарник показывает мне, на лобовом стекле какая-то пленка появилась. Будто капля нефти попала и все растекается. Она все больше и больше проявлялась, и разные цвета проступали.
— Как в цветном телевизоре.
— Похоже. Стали черные цвета выступать и другие. В общем, получился такой плакат — лицо женщины и руки вперед. Мол, стойте! Женщина просто молит. Мы с напарником стали тормозить. Сильнее и сильнее.
— И что же получилось?
— Получилось, что мы правильно сделали. Смотрим, дети по путям идут. Мы загудели что было сил. Они испугались и с рельсов спрыгнули. Перед самыми колесами. Мы снова ход набрали, смотрим, а женщины на стекле нет.
Матвеенко сам приехал к Рахманину.
— Давай рассказывай.
Рахманин рассказал ему все, начиная с дома-призрака в Торжке и кончая женщиной на стекле и Зеленым Человеком в автобусе.
— Я понял: никого они не убивали. Их жертвы умирали сами от страха.
— Я тоже так решил, — сказал Матвеенко. — И очень за тебя боялся. Только на то и надеялся, что ты не из пугливых. Редко я встречал таких выдержанных людей.
— Я и был на грани. Нервы обострились до безумия.
— Но почему Рука дядю Мирона обожгла?
— Не обжигала она его, — возразил Рахманин. — Тут дело вот в чем. Я когда-то читал, что у многих людей невероятная сила воображения. В средние века пытали одного человека. Он был привязан к столу. Палач показал ему раскаленный железный прут, а к ноге приложил другой, совершенно холодный. Так вот от прикосновения вздулся волдырь, как при ожоге.
