Но вот наконец хорош. Дрогнув, воздушный пузырек дошел до средних делений. Я нетерпеливо развернул трубу на Левку и, споткнувшись о треногу, обошел прибор кругом.
— Эй ты, дубина! — крикнул я и поднял одну руку.
Левка послушно вскочил и замер, расставив ноги, с рейкой в руках.
Я заглянул в окуляр и, жмурясь от белесого мерцания, повел трубу на Левку.
Что за черт! В трубе ничего не было. Ну, просто ничегошеньки. Один молочно-белый круг.
Я выпрямился, посмотрел вперед — Левка смирно стоял на своем месте. Склонился к трубе — опять ничего. Хоть бы силуэт, хоть бы пятнышко какое… Пусто!
Наверно, линза запотела. Я подошел к широкому концу трубы — козлиная нога треноги опять попалась на моем пути, я пнул ее что было силы, — протер стекло платком. Потом снова взглянул. Ничего! Левка как сквозь землю провалился. Нивелир уставился прямо ему в глупую физиономию. Будь это мелкокалиберное ружье, я выбил бы сто очков из ста возможных. Поверх трубы я отлично различал даже цифры на рейке, но в проклятый окуляр не было видно ни зги, кроме черного креста на стекле. «Ну хорошо, — скрипнул я зубами, — я тебя проверю, гад!» Я повернул нивелир в сторону высокого дерева, единственного на околице, взглянул, старательно жмурясь, — и дерево тоже исчезло. Я чуть не заплакал от досады. Только что оно бесстыдно стояло перед глазами, невооруженным глазом я мог бы пересчитать все его ветки, но в трубе по-прежнему все безмятежно белело.
— Что у тебя там? — крикнул мне Левка.
Я с ненавистью погрозил ему кулаком и снова принялся лихорадочно вертеть винт резкости.
Так прошло что-то около двух часов. Я перепробовал все мыслимые способы: дышал на линзы, протирал их рукавом, ковырял в окуляре спичкой — не попала ли туда крошка хлеба, — но все было напрасно. Левка давно уже отчаялся, он швырнул рейку на дорогу и сидел на корточках, добывая что-то из травы и жуя.
Раза два он попробовал приблизиться ко мне, возмущенно размахивая руками, но я в пылу работы отослал его так далеко, что он утратил всякое желание со мной разговаривать.
— Эй! — крикнул вдруг Левка и вскочил.
Со слезами злости на глазах я оглянулся.
По дороге от поселка катил на велосипеде Крис. Перед ним на раме сидела в белом платье Ленка. Они мчались во весь дух, распевая и смеясь.
— Ура! крикнул я и замахал чалмой. — Подмога, подмога! Наша взяла, ура!
Левка бросился им навстречу, крикнул что-то. Крис приветственно махнул рукой. Велосипед вильнул в сторону, Ленка взвизгнула, и машина еще быстрее застрекотала по дороге. А Левка остался далеко позади — растерянный, маленький, с белой косынкой на тонкой шее.
Я сориентировался молниеносно. Когда Крис поравнялся со мной, я уже был поглощен чтением полевого журнала. Сидя на сундучке, я старался не смотреть в сторону дороги.
— Эй, энтузиасты! — весело сказал Крис, подкатив ко мне, и они оба соскочили с велосипеда. — Как идет работа? Аппарат еще не сломали?
Я промолчал, ожесточенно листая журнал.
— Что это они делают? — спросила у меня за спиной Ленка, и сердце у меня сжалось от ревности и обиды.
— Да так, — снисходительно ответил Крис. — Всю работу мы уже сделали, ждем начальство, вот я и разрешил им поиграться.
Он подошел, заглянул ко мне через плечо.
— Ну-ну, развлекайтесь. Смотри только линзы не побей, а то из зарплаты вычтут.
Я оглянулся. Крис скупо улыбнулся мне, взялся за руль велосипеда, Ленка послушно села перед ним.
— Вы куда? — неохотно спросил я.
— Так, — неопределенно ответил Крис и, уже садясь в седло (Ленка спокойно, как прирученная птица, сидела в его руках), добавил: — А что же он у тебя, как миномет, в небо смотрит?
— Кто? — удивился я.
— Да нивелир! Так можно только звезды увидеть, да и то в ясную ночь.
И, смеясь, они помчались к лесу.
Я взглянул на злополучный прибор — одна нога его была всажена в землю глубже других, поэтому нивелир и вправду задрал нос к облакам, как будто Левку можно было выискать там. И, проклиная себя горькими и искренними словами, я принялся с яростью выдергивать треногу из земли.
— Скоро ты?.. — сказал у меня за плечом Левка. — А говорил, умеешь…
— Тебе какое дело? — огрызнулся я, не оборачиваясь.
— Привет тебе! — обиделся Левка. — Полдня прошло, а мы все еще на одном месте…
— Марш на место! — крикнул я и замахнулся на него журналом.
Левка подхватил рейку и рысцой помчался на свое место.
Вот он встал на точку, крепко взялся за рейку и застыл в воинственной позе Дон-Кихота.
Я с замиранием сердца заглянул в окуляр. Дрожащей рукой повернул винт — и ноги у меня подогнулись. Теперь мне было отлично — хоть в рамку вставляй! — видно перепутанную траву и терпеливые Левкины пятки. Рейки не было в помине: точнее, в самом низу из травы сиротливо выглядывало что-то черно-белое размером со спичечную коробку. Нивелир уставился в землю — метра на два ниже того места, куда ему полагалось смотреть.
— Так, — сказал я и стукнул себя кулаком по голове. — Получай, скотина!
Зато теперь я все понял. Оказывается, это хитрая штука, нивелир. Достаточно тронуть рукою винт или нечаянно задеть ногой треногу — и труба станет смотреть или выше рейки — в небо, или ниже — в траву. Значит, что? Значит, надо устанавливать нивелир так, чтобы его труба была строго перпендикулярна земному радиусу, проходящему через точку стоянки, и не только установить, но и зафиксировать винтами, чтоб куда ни повернул трубу — она все равно осталась перпендикулярна этому самому радиусу. Дальше — легче. Смотришь через нивелир на рейку, как в подзорную трубу, и настраиваешь на резкость. Как настроил — записывай деление, но не всякое опять же деление, а только то, которое попадает в центр креста, нарисованного на внутреннем стекле трубы. А зачем записывать цифру деления? Затем, чтобы узнать, на сколько выше или ниже точка, на которой стоит сейчас рейка, чем предыдущая точка. Так мы и узнаем, кривая площадка или ровная. А зачем это нужно, ясно даже дураку: на площадке дома строить будут трехэтажные, с лоджиями, а может, и небоскребы.
…Когда уже начало темнеть и облака на горизонте осветились изнутри оранжевым, я крикнул Левке:
— Шабаш! — и взмахнул обеими руками.
Левка, медленно волоча по земле рейку, приблизился, мы с отвращением разобрали нивелир и, взвалив инструменты на плечо, поплелись в отделение. Восемь точек — все, что нам удалось свершить.
— Есть уже не хочется, — тихо сказал я. — Просветление какое-то внутри…
Левка долго не отвечал. Потом он тяжело вздохнул и сказал:
— Вот увидишь, он сидит в темноте один и ждет нашего возвращения…
— Кто? — спросил я, хотя отлично понимал кто.
— Крис. Видал, с какими виноватыми глазами он приехал? Фильм «Коммунист» помнишь? Личный пример…
Долго шли мы, не обмениваясь ни словом. Темнота догоняла нас сзади, и усталость спадала. Думалось о хорошем. И чем больше темнело вокруг, тем светлее становилось на сердце.
— А знаешь, — сказал вдруг я, — давай ничего ему не скажем. Завтра выйдем все втроем на работу, как раньше — и не было ничего. И не вспоминать никогда, ладно?
— Ага! — радостно согласился Левка. — В конце концов ничего не случилось…
Мы зашагали быстрее, и тренога перестала резать плечо, и стало не так одиноко.
Когда мы вошли в дом, Криса уже не было. Он отправился в клуб, даже не убрав со стола.
20
Ночью не спалось, хоть и устал я, как собака. Ворочался с боку на бок — все боялся проспать завтра утром. Для нас это было бы катастрофой. Сделаем сорок пять точек за день — твердо решили мы с Левкой. И пусть для этого нам придется встать в четыре часа утра.
А Криса мы решили просто игнорировать. В конце концов, у нас тоже была своя гордость. Уходя, он разрыл весь Левкин чемодан, выбрал галстук получше и носки. Все это, конечно, чепуха, но разве не обидно?
