Тут и она бежит. Глаза от следов не отрывает. Не нашла в лесу старичка, пошла смотреть не куда, а откуда следы идут. Вся пунцовая, пятнами покрытая, и на тебе – такой удар: телевизор работает!
Прошла она до конца следов – ничего не понимает. С неба, что ли, человек упал? Или он сначала по потолку шел, ноги выбелил? Вернулась назад злее прежнего. На телевизор и не глядит.
– Это кто в мой ящик лазил? Кто мой стол открывал? Может, здесь воры есть? Может, мне милицию вызвать?
Я стойку сделал. (Дело-то выиграно.)
– Вызывайте, – говорю. – Есть среди нас воры. Лампы из телевизоров у отдыхающих крадут. Ракетки от пинг-понга прячут, чтобы ими потом спекулировать, наживаться за счет дома отдыха.
Конечно, она не думала спекулировать. Только с ней по-другому нельзя: в самом деле милицию вызовет. А тут притухла – видит, дело как-то не так оборачивается.
Замолкла и села за стол. А злость от нее так и идет волнами.
И началась у нас с тех пор война не на жизнь, а на смерть.
Стала она за мной следить, поджидать, когда я ошибку сделаю. То ли вернусь поздно, то ли стакан с киселем уроню на ковер, то ли, дай Бог радости, пьяным напьюсь.
Я в таких случаях люблю опережать события, хотя я отдыхать приехал, а не воевать.
Пошел я в магазин, купил пузырек с тушью, кисти и большой кусок целлофановой пленки. Несу мимо нее, чтобы она видела.
– Что это у вас? – спрашивает.
– Да вот, хочу стенгазету выпустить. Рисовать буду.
– Нечего в комнатах рисовать! В лесу рисуйте. Вы всю скатерть перемажете.
– А я ее сниму.
– Значит, помнете. Я говорю:
– Давайте, я сначала что-нибудь перемажу или помну, вы тогда и действуйте. А то я еще ничего не сделал, а уже ругани получил за двоих.
И в комнату ушел.
Потом я взял пленку, выкрасил ее тушью и положил на стол. А рядом пузырек опрокинутый. Получилось: будто огромная клякса на столе. К пузырьку и к кляксе я ниточку привязал, а конец ее за окно выбросил. Ключ дежурной оставил и ушел. Встал под окном рыбу ловить.
Только я за дверь, она ключ достала и в комнату. Увидела кляксу, обрадовалась и бегом директора вызывать. Она к телефону, а я ниточку потянул и кляксу вытащил.
Иду к себе в комнату, а дверь заперта. Я стою жду.
– Дайте, – говорю, – ключ от моей комнаты.
– Незачем вам в эту комнату ходить. Вас выселять будут.
– Это за что?
– За то, что вы мебель государственную портите. Да еще заплатите в тройном размере. Я сразу поняла, что вы за фрукт. Только я и не таких видела!
Подошел директор и еще народ. Она говорит:
– Посмотрите, Ксенофонт Ильич, каким он вредительством занимается! – и дверь открывает.
Ксенофонт Ильич глядит: никакого тебе вредительства, чистая скатерть, все прибрано. Он на нее уставился. А она не может понять, что случилось.
– Только что здесь клякса была на весь стол. И графин разбитый. Я сама видела.
Это ей, конечно, почудилось. Но уж больно хотелось меня проучить. А получилось – наоборот. Я говорю:
– Никакой кляксы здесь не было. А вот бумажник был. И в нем тысяча рублей.
Она даже опешила:
– Зачем вам в доме отдыха тысяча рублей?
– Как зачем? За мебель платить государственную. В тройном размере. Вам же ничего не стоит диван пилой перепилить, а потом сказать, что это отдыхающие сделали.
Тут Ксенофонт Ильич передо мною извинился:
– Она, конечно, строгая, но работник замечательный. Смотрите, какая чистота у нее.
– Точно, – говорю, – как в больнице, чистота. А строгость, как в тюрьме. От такой чистоты люди здесь не поправляются, а как свечки тают.
Он говорит:
– Не может быть!
Пошли мы с ним в главный корпус. Подняли списки отдыхающих – и точно. Во всех корпусах люди выздоравливают, а здесь – все наоборот. Кто на три килограмма похудел, кто на два, а кто и на все четыре. Кто на голову жаловался, после отдыха и на сердце жаловаться стал.
– Вот так-то, – говорю. – К ней надо толстых поселять и здоровых, чтобы худели. – И ушел.
А директор сел и задумался.
***
– А если тебе все это показалось? – спросила бабушка. – Может, она прекрасный работник. А ты разгильдяй, и у тебя на нее идиосинкразия? Может быть, ты зря травил хорошую женщину?
– Она, наверное, так и считает. И доказательств у меня почти никаких. Только нам в одном здании тесно, и любому видно, что она меня ненавидит! Потом я никогда бы не стал ее судить один. Все тридцать отдыхающих были против нее, и все мне помогали. И, в-третьих, как только ты увидишь Марину Викторовну, тебе все станет ясно!
Эту речь я произнес, стоя на проволоке. И Топилин сказал:
– А ведь это мысль!
– Что мысль?
– Мысль – тебе выступать на тросе.
– Действительно, мысль. А как же его натянуть? Мы что же, придем пораньше и начнем оформлять зал суда в нужном нам духе? Как для зрелища?
– Именно так! – сказала бабушка.
– Не дадут.
– Значит, перехитрим. И таким образом возникло следующее дело.
ГЛАВА N + 16
(Посещение родного завода)
Я позвонил Дмитриеву и сказал, что мне необходимо с ним встретиться. Как ни странно, Дмитриев обрадовался звонку:
– А, знаменитость! Звезда эстрады и цирка! Что – соскучился или дело есть?
– И соскучился, и дело есть.
– Приходи к одиннадцати ровно. Это мертвое время. Утренние хлопоты кончились, дневные еще не начались, мы с тобой спокойно побеседуем. Только на завод ко мне не просись.
– Ну что вы, Виктор Павлович, скорее вас к нам на эстраду потянет, чем меня к вам инженером-технологом.
И вот иду я. Иду выспанный, не торопясь. И вокруг меня покой разлит, никто стометровку не сдает. Все давно уже в цехах. Благодать! Благодатушка! А бывало, я шел сюда по утрам чуть не плача.
Дмитриев, вопреки обещанию, был занят, и видно, серьезно. А мне позарез нужно было с Бычковым поговорить. Я по секретарскому списку позвонил в наладочный цех.
Трубку взял кто-то из технологов.
– Алло. Юстировка?
– Юстировка.
– Какой у вас номер поста?
– Четырнадцатый.
– Какой туда телефон?
– Тридцать четыре двадцать.
– Кто на посту?
– Кажется, Лаврентьев. Звоню на пост. Отвечают:
– Пост четырнадцатый слушает.
– Пост четырнадцатый слушает?
– Пост четырнадцатый слушает.
– Вот что, Лаврентьев. Сейчас в цех пойдут два человека. Один в халате, другой без халата. Пропуск не спрашивать, пропустить. Вести наблюдение.
– У нас без халатов нельзя.
– Ему можно. Это наш разведчик на практике. На обратном пути обоих обыскать. Того, который в халате, задержать. Все понял?
– Так точно.
Я подождал, пока в цех направится кто-нибудь в белом халате, и присоединился. Это был инженер из телеметрической лаборатории Тарарыев. Я смутно знал его по старым временам.
В цехе было много знакомых людей и нововведений, но мне было не до них. Я старался не проходить в недра цеха, чтобы меня было видно с пятнадцатого поста. И сразу направился к Бычкову. Он работал не один. У него за это время появилось что-то вроде мини-КБ.
У нас состоялся такой диалог – я говорил, а он понимал.
– Здравствуйте, можно вас на минутку. Смотрит.
– Подойдем на секунду к окну. Идем.
– Видите – противоположную пятиэтажку красят.
Видит.
– Корзина поднимается двумя лебедками. Они в ней закреплены. Каждая центнер весит. А нельзя ли такой механизм для натягивания троса портативным сделать? Хоть из меди, хоть из платины? Чтобы трос, как струна, натягивался. Два дома шестиэтажных я связал или два троллейбуса, ручку, как у спиннинга, покрутил… и они притянулись. И чтобы все устройство было не больше пивной кружки.
Он на полсекунды задумался.
– И чтобы особый крепеж был на тросиках. Чтобы можно было не только троллейбусы тащить, но и провисшие канаты натягивать.
Люди типа Бычкова думать не умеют. Даже задумываться. У них голова как-то так устроена, что они решение находят мгновенно. Или никогда. Если их сразу не осенило, хоть сто лет они будут решать, ничего не придумают. Но, как правило, таких людей осеняет сразу же. И в самых сложных случаях! И решение они находят оптимальное по всем составляющим. Будто в голове у такого человека целое КБ сидит. И полугодовую работу делает в секунду. С четвертью.
Когда глаза у него прояснились, я понял – решение готово.
– Можно я в конце дня вам позвоню? У вас есть домашний телефон?
– Запишите.
Сразу после обыска я к Дмитриеву пошел. Он меня встретил в кабинете агрессивно:
– Где это ты застрял?.. То есть вы… Тьфу ты! И так и так неловко. Секретарша моя тебя с полчаса уже как видела.
– Я к Бычкову заходил.
– В секретный цех? Как же тебе удалось?
– Виктор Павлович! Есть сотни способов пройти через вооруженный и самый бдительный контроль. Есть тысяча способов для выноса с производства всего, чего угодно. Но доводить эти знания до сведения начальства опасно и вредно.
