— Где же она? — спросила я Бонни, едва та приблизилась.
— О чем ты?
— О лошади!
Бонни удивленно оглянулась вокруг:
— Какой такой лошади?
— Сама знаешь. О подарке Джейка!
— Ну ты даешь, Цинни, — вздохнула сестренка. — Решила, что Джейк привел живую лошадь? Он привез маленькую деревянную лошадку.
* * *
Мысленно чертыхаясь, я достала из сарая косу и вернулась на поляну. Ну и придурок же ты, Джейк!
В ярости я неуклюже накинулась на траву так, что чуть не отхватила себе ногу. Но постепенно нашелся нужный ритм. Тело, трава и коса слились в одно целое. Я осознала, что пора остановиться, только когда уперлась в забор. Поздравила себя с тем, что руки и ноги остались целы, и принялась проделывать в ограде выход. Затем начала таскать плиты из кучи у самого леса.
Что за затмение на меня нашло? С чего я взяла, что Джейк станет ради меня воровать? Я всегда считала воровство чуть ли не смертным грехом. Но может, мне хотелось доказательств, что я ему нравлюсь? Нелегко было признаться самой себе, что я готова толкнуть человека на преступление, лишь бы убедиться в искренности его чувств. Я вела себя как глупая девчонка, канючившая: «Хочу конфету! Хочу, хочу, хочу!» Правда, хотела я не конфету, а лошадь. И стремилась понять, нравлюсь ли парню. И я как наяву услышала голос Мэй: «Цинни, ты хуже ребенка!»
* * *
Тем вечером я снова слушала стрекот сверчка. Двадцать один градус. Теплый ветерок раздувал занавески. Даже в темноте я различала на тумбочке Мэй открытую коричневую коробочку, а рядом — миниатюрную статуэтку лошади.
Лошадка предназначалась мне, как могло быть иначе? Я боролась с искушением подкрасться и сцапать ее. Джейк ведь всегда делал подарки мне. Но Мэй так уверена в своей правоте; а вдруг Джейк так и хотел, вдруг он перекинулся на нее?
Ночью меня преследовали кошмары. Золотые медальоны и кольца с рубинами блестели на деревьях; в воздухе парили медные жетоны. По лесам мчались крошечные коричневые лошади, распугивая биглей и ящериц с глазами-бусинами. Посреди всего этого безумия моя тетя Джесси отплясывала на каменных плитах буги-вуги, а из-за дерева за ней наблюдала таинственная незнакомка, вся в красном.
Полдня я придумывала новый план действий, а вечером рассказала о нем родителям. Я просила разрешить мне провести остаток лета в палатке — в лесу. Мне не придется каждый день бегать туда-сюда, и дело пойдет быстрее.
— Не хочется мне отпускать тебя одну, — покачал головой папа.
— Но почему? — настаивала я. — Там ничего опасного. Деревья да птицы.
— А еще львы и тигры, — встрял Сэм.
— Львы и тигры у нас не водятся, Сэм, — улыбнулась мама. И нахмурилась: — Но вот рыси и олени, может, даже медведи...
Оленей я не боялась. А какие в нашем лесу рыси и медведи? Смех да и только.
— Никаких рысей я там не встречала, — возразила я. — А если и встречу, я к ним не полезу, и они меня не тронут.
— И все же ты чересчур мала, — не соглашался папа.
— Это я-то мала? Вспомни, тебе было всего одиннадцать, когда ты взял дядин грузовик и поехал аж к самым берегам Миссисипи.
— Ну... времена с тех пор изменились... — смутился папа.
— Мам, а ты в двенадцать лет проехала автостопом через весь Кентукки.
— Неужели в двенадцать? Да, времена меняются...
— Да ничего там нет, кроме холмов. Трава да деревья, — продолжала я.
— Ох, Цинни, не нравится мне эта блажь...
— Не блажь это... Папа нахмурился:
— А знаешь, когда ты молчала, с тобой было куда проще...
— Не надо. Пускай говорит, — быстро перебила мама.
— Ладно, проехали. А ты не думаешь о том, что вторгаешься в частные владения? Другим может не понравиться, что ты прокладываешь через их земли дорогу. Это нарушение закона.
— Нет, это общественная дорога, — возразила я.
— Неужели? Откуда тебе знать?
— В музее сказали. Эта дорога на всех картах.
— На картах?..
Пришлось показать им карты. Честно говоря, я сама выдумала, что дорога общественная, но это звучало так красиво и убедительно, что я и сама почти поверила.
Карты произвели на родителей впечатление.
— Поразительно, — воскликнул папа, — дорога-то ведет до самого Чоктона!
— Цинни, я и подумать не могла, что все так серьезно! — восхитилась мама. — Грандиозное исследование! В музее наверняка захотят тебе помочь.
— Не исследование это!
— И все же я боюсь отпускать тебя одну, — вздохнул папа. — Может, возьмешь с собой брата? Или Гретхен?
— Вот еще! — раздался из соседней комнаты голос старшей сестры.
— Я сама не хочу. Хочу все одна. Это моя тропа...
— Цинни, не твоя она, — мягко сказала мама.
— Еще как моя! Я сама справлюсь.
— А если с тобой что-то случится? Вдруг сломаешь себе что-нибудь?
— Прибегу домой.
— А вдруг не сумеешь? Вдруг ударишься и потеряешь сознание? Или тебя укусит змея? Или ногу сломаешь?
— Бог ты мой, — теперь вздохнула я. — А вдруг на меня упадет самолет? Или налетит ураган и унесет меня в Канаду? Или...
Мы еще попрепирались, а потом мама заметила:
— Цинни, тебе так не терпится от нас избавиться?
— Хотите знать — да! — крикнула я. — Здесь слишком шумно и слишком тесно. У меня нет ничего своего. Бонни донашивает мои туфли, Сэм отобрал мою подушку, у меня нет даже своего полотенца, никто не помнит, как меня зовут, в шкафу вечно не найти чистого стакана, и даже зубную щетку мою кто-то прикарманил! — Я не решилась добавить, что длань Господня наверняка прихлопнет меня, если я вовремя не закончу тропу.
Мама и папа ошеломленно смотрели на меня. Мама пролепетала:
— Цинни, ты никогда нам не говорила... ты никогда нам ничего не говорила...
— А вы пытались спросить, что не так?!
Они отшатнулись, словно я окатила их ведром холодной воды. Я сказала ужасную вещь, и я должна была бы чувствовать себя отвратительно; но мне было не до того. Мысли метались в моей голове, как рыба, попавшая в сети.
— Но тебя никогда не бывало дома. Ты всегда была с Джесси, ты всем делилась с ней... — прошептала мама.
Я даже не дала ей договорить. Я рвалась в наступление:
— А на тропе все только мое: и деревья, и трава, и цветы, и воздух. Тетя Джесси всегда говорила, без гиацинтов никак...
— Что все это значит? — не понял папа.
— Она про любимую вышивку Джесси, — устало проговорила мама. Она очень любила тетю и тяжело переживала ее смерть, но ей было не по душе, что для меня авторитет тети выше их с папой.
— Не понимаю, — сказал папа.
— Ну ту, что с гиацинтами. Джесси там вышила: «Человеку нужен хлеб, чтобы насыщать тело, и гиацинты, чтобы питать душу».
Эта вышивка как воочию возникла перед моими глазами. Надпись была пущена крестиком по самому низу, под картинками: батон хлеба, цветущий стебель гиацинта, и над ними рука — здоровая такая рука. От нее у меня мурашки шли по коже. Тетя Джесси говорила, это «длань Господня».
И тут же на ум пришли слова тети Джесси. Она любила их повторять: «Бог дал — Бог взял». Я моментально представляла себе руку с ее вышивки. Рука протягивала хлеб и гиацинты — и тут же отбирала назад. Я поежилась.
— Где та вышивка? — заинтересовался папа.
— Цинни положила ее Джесси в гроб, помнишь?
— Ах да. — Папа забарабанил пальцами по столу. — Цинни, вся эта твоя затея — она ведь связана каким-то образом с тетей Джесси, да?
— Не понимаю, о чем ты, — притворилась я.
— Нам всем ее не хватает. Но там ты ее не найдешь... И тут мама меня поразила:
— А вдруг найдет? Может, Цинни действительно надо немного побыть одной.
Тут к нам ворвался Уилл и торжествующе протянул маме четыре яйца. За ним бежал Бен:
— Отдай! Отдай!
— Мам, Бен хотел зарыть эти яйца на грядке! — наябедничал Уилл.
— Бен, это правда? — удивилась мама.
— Угу.
— Можешь объяснить, зачем? Бен покраснел:
— Для опыта. Я хотел посмотреть, что из них вырастет. Уилл покатился со смеху:
— Слышали? Он и правда думает, если посадить яйца, из них вырастут цыплята!
— Не обязательно цыплята, — поправил Бен. — Может, цыпкорий.
— Какой еще цыпкорий? — поразился папа.
— Эй, обо мне совсем забыли? — вмешалась я. — Тропа. Палатка. Цинни. Припоминаете?
С крыльца донесся бешеный стук и вопли дяди Нэта:
— Не уйдешь! Чтоб ты сдохла!
Мы выскочили наружу. Дядя Нэт избивал моток веревки.
Я смотрела на дядю и не знала, чего мне хочется больше — обнять его или ударить. Хотелось закричать что было сил: «Я тоже ее люблю! Мне тоже плохо!»
И тут папа сказал:
— Ладно, Цинни, договорились.
— Вы разрешаете мне пожить в лесу?!
— Да нет же. Нам надо подумать. Дай нам пару дней. Сейчас мы не готовы сказать ни да, ни нет.
Воспользовавшись суматохой, к грядкам крался Бен, прижимая к груди четыре яйца. Я подошла к дяде Нэту и коснулась его плеча:
