В доме у Ведерниковых было темно. В жару специально ставни закрывают, чтобы в доме было прохладно и мухи со двора не летели. Стояла пузатая русская печка. Я заглянул во вторую половину дома. Там была спальня. На широкой деревянной кровати лежали подушки. Под потолок… Внизу большие, вверху маленькие. Зачем столько подушек?
— Располагайтесь! — показал Валька на лавку вдоль стены.
В углу висели фотографии. Весь угол был завешан ими.
На фотографиях были мужчины в брезентовых плащах, тётеньки в валенках у саней и тётеньки в сарафанах у пальм.
— Родня, — похвастался Валька. Он взял ухват, отодвинул заслонку у печки, вынул огромный чугунок, снял крышку… Запахло вкусно. У меня слюнки потекли.
— Садитесь, отведайте, как маманя щи сварила, — пригласил он.
Какие это были щи! Жирные, густые и пахли… Лучше сена. Таких вкусных щей я ещё никогда в жизни не ел.
Валька отрезал каждому по ломтю ржаного хлеба от большого круглого каравая.
А какой это был вкусный хлеб! С кислинкой… Как он пахнул! Дымком, чуть-чуть поджаренной корочкой и ещё полем и солнцем. Никогда я не ел такого вкусного хлеба!
Потом я заснул прямо на лавке. Я ведь почти всю ночь на вахте был. Понимать нужно!
В доме было прохладно, но очень душно… Я спал. Мне приснился сон. Вообще-то я сны забываю, но этот запомнил. Мне приснилась история… Вроде бы я стал кавалеристом. У меня была лошадь… Та, на которой Валька Ведерников вёз сено в телятник. Я сидел на ней верхом с саблей на боку.
Мы наступали. На врага. Враги были в немецких стальных касках. Командовал врагами генерал. Я присмотрелся… И можете себе представить, генералом оказалась бабка Агафья. На ней была треуголка, ещё у неё были усы. Конечно, если бы я наяву увидел бабку с усами, то не поверил бы, но во сне всё было как взаправду. Агафья ехала впереди своего войска на мотороллере.
Мы залегли в засаду. Я лежал под кустом боярышника, лошадь моя тоже легла рядом, притаилась. Мы с ней осторожно выглядывали из-под кустов, наблюдали, как враг приближается.
Тут Агафья вынула из-за пояса Ромкин доисторический пистолет. Я отлично помнил, что пистолет и прочие вещи мы закопали в берег на реке, рядом с плотом, чтобы никто не нашёл.
— Воровка! — закричал я. — Отдай пистолет!
Я до того возмутился, и лошадь моя тоже до того возмутилась, что я вскочил на неё, и мы бросились, в погоню за бабкой.
Бабка на ходу подняла пистолет… Повалил дым. Я видел, как навстречу мне полетела пуля. Я хотел уклониться от пули, но ничего не смог сделать. Пуля ударила мне в грудь.
Потом я падал… падал, падал… Страшно так.
Я проснулся. Я лежал на лавке. В доме никого не было: ни Ивановой, ни Медведева, ни Ведерникова… Что-то опять ударило мне в грудь. Я вскочил.
Оказывается, в дом набежали курицы. Они ходили по столу, от лавки отскочил рыжий петух… Я посмотрел себе на грудь. Половинка пуговицы на рубашке была склёвана. Странный петух попался — клевал перламутровую пуговицу на моей рубашке.
— Кыш! — я пугнул куриц. Они полетели, закудахтали, бросились к двери. Я выгнал их во двор.
— Коля, Коля! — послышался голос Ивановой. После сна я был какой-то вялый. Я протер глаза…
Иванова сидела на деревянной лестнице под самой крышей сарая.
— Чего тебе? Зачем туда залезла?
— Они щиплются… — показала на гусей Зойка.
Около лестницы стояли гусь и гусыня.
— Сейчас прогоню… — сказал я и взял веник у порога. Я пошёл к сараю. Гусь вытянул шею, растопырил крылья… Он думал, что я хочу напасть на его гусенят, вот он и защищал их. Гусенята те ничего не понимали, рвали траву. Серенькие, пушистые. Так бы и погладил их по спинкам.
— А-а-а, — я зевнул, так как всё ещё не мог от сна избавиться. Я ударил веником гуся по голове. Просто так…
Гусь перестал шипеть, испугался, заковылял к ограде, гусыня за ним, гусенята за отцом и матерью…
— Спасибо! — сказала с лестницы Зойка. — Молодец! Ничего не боишься. Посмотри, как щиплются, до крови. Ты смелый.
— Подумаешь. Сколько времени?
— Совсем немножко… Сейчас часов одиннадцать.
Как долго день в Песковатке тянулся! Я на реке утром встретил Вальку, мы песни спели, приехали в деревню, пообедали, я выспаться успел, и всё ещё было одиннадцать часов утра… Хорошо в деревне отдыхать!
Но если вы думаете, что в деревне было тихо, то вы ошибаетесь. У старой церкви, где были мастерские, орал во всё горло громкоговоритель, по дороге мчались машины, сигналили громче громкоговорителей, где-то тявкала собака, мяукала кошка, ещё петух, который хотел съесть мою пуговицу на рубашке, взлетел на забор и загорланил, точно ему полхвоста выдернули. Ещё стучал моторчик… В огороде стоял насос с движком, качал из колодца воду, и вода лилась из трубы, как дождик, на грядки с зеленью.
— Где Ведро и Рома? — спросил я.
— На разведку пошли, скоро вернутся.
В это время меня кто-то больно ударил сзади, как молотком. Я обернулся… Оказывается, гуси вернулись и напали сзади.
Я поглядел на гуся. Гусь поглядел на меня. Он опустил голову к самой земле, вытянул шею, растопырил крылья и пошёл в атаку. Если бы он не шипел, как змея, может быть, я бы и не отступил и не залез с Ивановой на лестницу под самую крышу сарая.
— Гони их, гони! — требовала Иванова. Мне бы тоже хотелось их прогнать, но я почему-то теперь не мог их пугнуть, наверное, потому, что почувствовал, как они больно щиплются.
На лестнице мы сидели долго, пока не прибежали Ведерников с Медведевым. Они отогнали гусей в огород и выложили новости.
— Нас разыскивают, — сказал Ромка. — Честное слово. Говорят, ищут троих детей. Это нас ищут.
— Зачем ищут? — испугался я.
— Не знаю.
— Попались! Да?
— С Панькой что-нибудь случилось? — спросила Зойка Иванова.
— Не знаю. Никто не знает.
— А кто ездил-то на моторке?
— Пока неизвестно, — ответил Валька. — Красная моторка была у рыбака Кузьмича. Но он продал её две недели назад в зверохозяйство. В лесничество, значит. В бобровый заповедник. Кто-то из лесников недавно ездил к бабке.
Потом он предложил:
— Давайте пойдём к сельсовету, позвоним в лесничество. Узнаем точно. Не бойтесь, осторожно будем спрашивать. Никто не догадается, что вы — это вы.
Мы шли по деревне. Чтобы никто не догадался, что мы — это мы, мы шли так: Валька и я, за нами по другой стороне улицы шёл Ромка, сзади шла Иванова. Мы делали вид, что друг друга не знаем.
Улица была пустая. Не было видно ни одного человека. Было очень жарко.
Около сельсовета мы сели на лавку под окном. Ведро пошёл звонить.
— Тётя Маша, это я, твой племянник! — закричал он в телефонную трубку. Его голос был слышен в открытое окно. — Добрый день, тётя Маша. Как дела? Да, да… Что нового? Тётя Маша, тут справлялись, кто ездил из зверосовхоза в Усмань на лодке? Да, да. На красной моторке. Кто справлялся?
Мы замерли… Если он проболтается, мы погибли. Но я же говорил, что Ведро очень умный человек. Он ответил:
— Конюх спрашивал. Надо в посёлке насчёт ремонта подвод разузнать… Да, да… Хорошо! Понял!
Наконец-то всё выяснилось. Оказывается, в Усмань ездил на лодке лесник, по фамилии Безбородый…
— Он с бородой, — сказал Ромка. — Борода как у алхимика.
— У него фамилия такая — Безбородый, — заверил Валька. — Я знаю этого лесника. Борода у него точно есть, сам видел. Он живёт на кордоне, на старой водяной мельнице. От зверохозяйства километров пять.
— А как к нему пробраться, к леснику, на старую водяную мельницу?
— Просто. Но если не знаете, то лучше в лес и не суйтесь.
— А ты знаешь дорогу?
— Я? — Валька посмотрел важно на нас. Он мог больше ничего не говорить. По тому, как он сказал «я?», сразу понятно, что он знает все дороги в лесу. Молодец! Его даже лошади слушаются… Умный человек. Не то, что мы.
— Может быть, пойдёшь с нами и покажешь дорогу? — предложил я.
— Не имею права, — Валька вздохнул, задрал голову и уставился в небо. Небо было чистым-пречистым, ни одного облачка. Солнце расплавилось на небе, как масло на сковородке. Кругом было солнце: и в огородах, и на лугах, и в поле. От солнца дорога превратилась в пыль. Тополя, которые стояли вдоль дороги, были серые от пыли, и почему-то от них почти совсем не было тени. Тополя высокие, а тень куценькая, как косичка у моей сестрёнки Женьки.
— Вёдро! — сказал Валька.
— Чего ведро? — удивился я.
Любой бы удивился, если бы услышал, как человек сам себя дразнит: Вальку-то Ведерникова весь посёлок дразнил Ведром.
— Хорошая погода для сенокоса, — продолжал Валька. — Так у нас в Песковатке говорят, когда сухо: «Вёдро». Вам-то хорошо: куда захотели, туда и пошли, а мне мамане требуется помочь. У нас сейчас народ на покосе. И мне уже пора. Обед кончился. Пойду чалую запрягать. За сеном поеду. Вёдро!
