— Курт!
Он поспешил им навстречу и обнял сразу обеих.
— Мама, мама! — бормотал он.
Обе женщины обнимали его, гладили ему щёки, голову, плечи.
Сердце Аны преисполнилось счастья. Наконец Янко рядом с ней, она обнимает его, гладит, чувствует его дыхание, слышит его голос!
Госпожу Грот охватила какая-то горестная радость. Её радовало, что Курт снова подле нее, и тем не менее сейчас она лучше чем когда-либо понимала, что до разлуки с ним остались считанные минуты.
Ошеломлённый Грот изменился в лице и стал метать злобные взгляды то на возникшую вдруг странную группу, то на стоявшую в дверях тётю Берту. Но тетя Берта не обращала на него внимания.
Доктор Мравляк улыбался. Он верил, что присутствие мальчика приведёт к торжеству справедливости.
Первыми опомнились журналисты. Щёлкая на ходу фотоаппаратами, один за другим обступали они Янко и обеих женщин.
Председатель суда потряс колокольчиком, окинул взглядом зал и сухим, официальным тоном возвестил:
— Слушание дела продолжается. Господин Грот, вы хотели бы ещё что-нибудь добавить?
Грот, припасший целый ворох фраз, не мог выговорить ни слова.
— Послушаем мальчика! — нарушил молчание присяжный Харди.
— Спасибо, — поблагодарил председатель Грота. — пусть подойдёт Курт Грот, он же Янко Слапник.
Доктор Мравляк подошёл к Янко и обеим матерям:
— Господин председатель хочет выслушать мальчика. Отпустите его, пожалуйста! Янко, Курт, господин председатель хочет поговорить с тобой.
Янко медленно приблизился к столу председателя. Доктор Мравляк взял Ану за локоть и отвёл на место. Берта увела свою сестру, а Грот на шаг отступил назад.
Председатель через переводчика задал Янко общие вопросы: имя, фамилия, место и время рождения, где учился и как к нему относились супруги Грот. Следующие вопросы вызвали у Янко недоумение. Доктор Мравляк и большинство присутствующих еле сдерживали своё негодование. Председатель спрашивал, сколько у него костюмов, сколько пар обуви и белья, есть ли у него фотоаппарат, есть ли у них дома радио и телефон, а может быть, даже и автомобиль.
— Отлично, отлично! — удовлетворенно воскликнул он, услышав последний ответ Янко. — Не каждому английскому или американскому мальчику это доступно. Воспитание безупречное, будущее мальчика обеспечено и в материальном, и в политическом, и во всех других отношениях.
Затем он показал пальцем на госпожу Грот:
— Ты любишь свою приёмную мать?
— Люблю! — тихо ответил Янко.
— Что ты знаешь о своей родной матери? — спросил присяжный Харди, пользуясь короткой заминкой.
Янко обернулся. Глаза его остановились на бледной как полотно приёмной матери и уж потом перешли на родную мать, лицо которой сразу озарилось счастьем.
Ана не знала, о чём спросил председатель, она не поняла, что́ отвечал её сын. Она знала и чувствовала лишь одно: там стоит её сын, её Янко, которого она так долго искала, из-за которого пролила столько слёз. Он — живой портрет её покойного Симона. И о чём бы его ни спрашивали, Янко был и останется её сыном.
Янко вглядывался в черты своей матери, не зная, когда и как её живой облик слился с образом, который он носил в себе.
— Что ты знаешь о своём родном доме, об отце, о матери? — спросил председатель, дополняя вопрос присяжного.
Янко повернулся к судьям и рассказал им всё, что знал.
— Ты сразу узнал свою родную мать? — спросил Харди.
— Сразу!
— И всё же лучше знаешь свою приёмную мать, не так ли? — елейно спросил председатель. — Хочешь ли ты остаться у неё, в Германии, на своей второй родине, или хотел бы вернуться в Югославию, к родной матери?
Янко оглянулся. В двух шагах от него стоял Грот, устроивший на своём лице ласковую улыбку, но Янко за этой маской ясно видел хитрость и угрозу, видел эсэсовца в серой каске и с автоматом на груди.
— Итак, — сказал председатель ещё ласковее, — ты останешься здесь, не так ли? С матерью и отцом…
— С отцом Гротом не останусь! — крикнул Янко.
Председатель забеспокоился, улыбка его мгновенно исчезла.
— Мальчик, спрашиваю тебя ещё раз: ты хочешь поехать в незнакомый край, где у тебя нет никого, кроме матери, с которой вы, кстати, говорите на разных языках, или останешься у своих приёмных родителей, которые до сих пор преданно заботились о тебе и которые в будущем удвоят и утроят свои заботы? Хочешь ли остаться в городе, где у тебя много школьных друзей и где ты можешь учиться, посвятив себя любому призванию?
Янко не ответил. Он не мог ответить. Перед глазами у него проходили картины раннего детства и последних месяцев, он видел обеих матерей, одинаково ласковых и добрых, видел обоих отцов. Родной отец смотрел на него гордо и тепло, приёмный — лукаво и бездушно. Видел дом среди деревьев, белую дорогу под полем, слышал…
— Ты любишь свою родную мать? — услышал он вдруг голос Харди.
Янко взглянул на мать.
— Люблю! — ответил он, не обернувшись.
— Ты хочешь вернуться к ней? — спросил молчавший до сих пор присяжный Брид.
Перед Янко возникли освещённые солнцем горы, на ветвях над ними краснели спелые яблоки, со двора, где отец запрягал лошадей, слышались его ободряющие возгласы, а из дома доносилась песня матери. И вот уже с её песней слился смех школьных товарищей и ребят со двора огромного жёлтого дома. И вслед за тем в окне появилась приёмная мать, она ласково махала ему рукой…
— Ты хочешь вернуться к своей родной матери? — спросил и левый присяжный.
Доктор Мравляк при всей своей выдержке и уравновешенности, не усидел на месте. Он видел, какая борьба происходит в душе Янко. Победят ли воспоминания детских лет, или, несмотря на присутствие родной матери, они окажутся слишком слабыми? Если он на вопрос присяжных не ответит утвердительно, процесс проигран.
Он направился к столу председателя.
Грот, испугавшийся, как бы Янко не вздумал вернуться к своей родной матери, тоже подходил к столу.
— Господин председатель! — начал было он.
— Господин председатель, — перебил его доктор Мравляк, — позвольте заметить, что подобный вопрос при создавшихся обстоятельствах представляется мне несколько преждевременным…
Казалось, появление доктора Мравляка и Грота было на руку председателю. Он тут же встал, покровительственно посмотрел на присяжных и официально объявил:
— Слушание дела окончено.
Оба присяжных вскочили. Особенно ретиво протестовал тот, что сидел справа, но председатель не изменил своего решения.
— Слушание дела окончено, — членораздельно повторил он. — Всё ясно. Определение суда будет объявлено через неделю.
Не сказав больше ни слова и никого не удостоив взглядом, он направился к выходу. Присяжные удивлённо переглянулись и, немного помявшись, двинулись за ним.
В зале никто не шелохнулся.
Первым опомнился Грот. Он шагнул к Янко и крепко схватил его за руку.
— До вынесения приговора мальчик мой! — бросил он подходившему к Янко доктору Мравляку. — А там мы посмотрим, чьим он будет! — И, злобно хихикнув, потащил Янко за собой.
Когда доктор Мравляк и Ана вышли из здания суда, машина Грота уже мчалась по улице, увлекаемая потоком автомобилей.
— Куда мы едем? — спросил Янко, когда машина, выбравшись из городской толчеи, покатилась по широкому прямому шоссе.
— На море! — ответил Грот.
— На море? — удивился Янко. — Без мамы?
— Мама приедет через пару дней. Впрочем, я тоже с тобой не останусь. Но тебе не будет скучно. Будешь жить в интернате у самого моря.
Мысль о море привлекала Янко. И всё же было непонятно, почему Грот повёз его одного, без матери, до окончания процесса. И не дал ему проститься ни с ней, ни с родной матерью.
С тревогой и смятением в глазах поглядывал он на Грота, но тот, будто не замечая этого, шумно рассказывал об интернате. А Янко уже расхотелось на море. Скорей бы домой, скорей в Хаймдорф! Решение найдено, и езда по горному краю даже увлекла его. Часа через полтора они приедут, а там он знает, как быть.
Неожиданно Грот затормозил перед сельским рестораном.
— Пора обедать!
Янко было не до еды. Лучше б ехать без остановок и поскорее попасть в Хаймдорф.
— Сколько нам ещё до дому? — спросил он, когда они снова сидели в машине.
— Через Хаймдорф мы не поедем, — сказал Грот как нечто само собой разумеющееся.
Янко вздрогнул.
— Почему?
— Эта дорога живописнее, к тому же по пути мне нужно провернуть одно дельце. Впрочем, к вечеру будем на море.
Гроту было всё равно, что подумает Янко. Перед ним маячила определённая цель, и он стремился достичь её как можно раньше. Машина, обгоняя всех подряд, с умопомрачающей быстротой глотала километры. Долина вскоре расширилась, горы пошли на убыль, и наконец шоссе потянулось по бескрайней унылой равнине.
