— Не знаю. Скорее всего, буду работать. Так мама хочет.
— Тебе нравится арахисовое масло? — спрашиваю я.
— А что это?
— Типа крема из арахиса и сахара. Его намазывают на хлеб вместо обычного масла. Это чертовски вкусно! Джим без ума от него. Иногда мы ставим старые диски Элвиса Пресли и набиваем живот бутербродами с арахисовым маслом. Весь дом ходит ходуном. Кристин просто смотрит на нас. Она предпочитает домашний сыр, ты же знаешь. Если в моем рюкзаке остался еще бутерброд с арахисовым маслом, я тебя угощу.
— Не хочу я твои старые бутерброды. Я уже не люблю арахисовое масло.
— А с чем ты любишь бутерброды?
— Не знаю. Плевать я хотела на них, Кимме!
— Ну скажи. Должна же ты любить хоть что-нибудь? А икра?
— Бе-е. Терпеть ее не могу. Одна соль.
— А сыр?
— Возможно. Я должна что-нибудь выбрать.
— Элвис любил арахисовое масло. Из обжаренных орехов. И бутерброды с вареньем и бананом.
— Вот как.
— А знаешь, какой у него любимый гамбургер?
— Да плевать мне на этого Элвиса Пресли!
— Трипл чизбургер! О, боже! Ты должна попробовать его, Туве. После ничего другого в рот не полезет.
— Ты можешь заткнуться и просто молча идти?! Внезапно мы оказываемся в знакомом месте.
Я не верю своим глазам. Что я вижу? Уж не старый ли добрый дорожный знак? Поворот? Движение транспортных средств запрещено? Конец дороги? Понятия не имею. Просто это мой любимый ржавый дорожный знак. Никогда не думал, что так обрадуюсь, увидев его.
— Не понимаю, — говорю я. — Просто в голове не укладывается. Я думал, что мы на другой стороне леса. Я совсем не узнал дорогу.
— Так бывает, когда сбиваешься с пути.
Я стою и изучаю дорогу. Похоже на след. Две небольшие кучки гравия и отчетливые отпечатки шин. Здесь была машина. Она остановилась тут, затем водитель резко нажал на газ и уехал. Скорее всего, именно эту машину мы слышали, когда она громыхала на весь лес.
— Наверное, Криз приехала, — говорит Туве.
— Но сегодня же не тот день. Она должна была приехать вчера.
— Именно поэтому! — отвечает Туве. — Криз в своем репертуаре. Опоздала на целые сутки!
* * *
Внезапно солнце прорвалось сквозь тучи, и все стало ясным и понятным. Все изменилось. Мы больше не блуждаем. Скоро мы будем сидеть под нашим славным навесом и есть зажаренного на решетке зайца со сморчками. Проклятье, как я голоден!
Происходит быстрая смена декораций. Словно меняют кадр. Вместо зимы — весна. Тихий лес оживает. Кусты наполняются щебетом. На нас на полном ходу несется шмель, и Туве, смеясь, еле успевает увернуться. Кажется, даже она довольна солнцем.
— Удачный уход от первого шмеля! — кричу я.
— Мы действительно шли здесь, — говорит Туве и осматривает лес.
— Точно. Думаю, мы скоро выйдем к болоту, где шлепнулся Манни.
Перед нами первое болото. Я не обращаю внимания, что мои ноги соскальзывают с кочек и в ботинках полно воды. Солнце светит. Скоро нас ждет еда.
Миновав болото, мы останавливаемся. Прислушиваемся. Осматриваемся.
— Кри-из! — кричит Туве. — Кри-и-из!
Мы долго стоим молча. Никакого ответа. Никакого лая.
— Пойдем, — говорю я.
И вот мы уже шлепаем по длинному узкому болоту, где-то тут Манни плюхнулся в воду.
Теперь прямо вперед. Становится трудно идти. Здесь лес только становится лесом. Здесь уже стерты следы нашего пребывания.
— Мы ведь шли в этом направлении, — говорит Туве.
Спустя некоторое время мы вынуждены снова остановиться, чтобы убедиться, не сбились ли мы с пути. Туве складывает рупором ладони у рта и кричит:
— Кри-и-из! Кри-и-из!
Мы прислушиваемся, но слышим лишь собственное тяжелое дыхание. Лес замолчал, скорее всего, из-за наших криков. Только мы двигаемся дальше, как вздрагиваем от внезапного звука. Собачий лай! Короткий, решительный. Затем еще два лая. Я чувствую себя совершенно сбитым с толку. Волк? Охотничья собака? Я смотрю на Туве. Она застыла как столб, так же как и я. Снова раздается лай. Глухо, мощно. Кажется, я узнаю этот звук.
— Это Рони! — кричу я.
* * *
— Кри-и-из!
Я замечаю, что стою на цыпочках, словно это способствует обострению слуха. Туве держит руку за ухом. Тишина стоит так долго, что я почти сдаюсь.
Наконец раздается долгожданный звук. Человеческий голос! Отдаленный, нечеткий, словно он долго летел через лес, прежде чем достиг наших ушей.
— Да-а-а, — раздается где-то далеко.
Мы смотрим друг на друга сияющими от счастья глазами.
— Мы зде-е-есь! — ору я так громко, что Туве отшатывается от меня.
Дальше — классическая сцена: семья собирает грибы и теряется в трех соснах. Весь лес наполнен воплями и криками.
— Где-е-е! — спрашивает лес.
— Зде-е-есь! — отвечает эхо.
— Где-е-е! — шепчет лес.
— Зде-е-есь! — настаивает эхо.
Мы продолжаем перекрикиваться, радуясь, что нашли друг друга. Мой голос почти охрип, но вот, наконец, мы видим Рони, скачущую среди серых каменных блоков, а за ней появляются высветленные добела волосы Криз. «Дорогая ты наша!» — думаю я и чувствую, что и правда соскучился по ней.
— Привет, — говорит Криз.
Ее голос звучит слабо, почти робко после всех наших воплей, и тут я замечаю, что она плакала — потекшая тушь оставила два черных ручья на ее щеках.
— Вот и мы, Криз, — говорю я.
* * *
Втроем становится легче. Мы чувствуем себя увереннее. Или, может быть, оттого что Рони бежит впереди нас? Она умеет читать незримые знаки леса. У нее есть то, чего нет у нас, — совершенный нюх. Криз смеется и болтает обо всем понемногу.
— Черт, как же я рада, что вы все-таки появились, — говорит она. — Я думала, помру, увидев, что вас нет.
— Сегодня же не тот день, Криз. Мы договаривались встретиться вчера.
— Вчера я не могла. Я работала весь день.
— Мы же не знали.
— Куда мы идем?
Туве останавливается. Стоит в нерешительности.
Я осматриваюсь. Снова не узнаю лес ни справа, ни слева. На верхушке ели я вижу птицу. Она издает несколько коротких трелей. Повторяет их три-четыре раза. Затем следует другой элемент песни. Ее песня похожа на рэп. Грудь птицы усеяна темными пятнышками и светится на солнце. Внезапно я вспоминаю. Конечно! Это дрозд. Гнездо с голубыми яйцами и самкой расположено на несколько уровней ниже.
— Вон там Филип нашел гнездо дрозда, — говорю я. — Нам нужно направо.
Мы продолжаем путь. Я немного горд тем, что хоть раз правильно определил направление.
— Осталось недалеко, говорит Туве, когда через некоторое время перед нами поднимается гора.
Я киваю, подношу ладони ко рту и кричу:
— Филип!
Гора отзывается эхом. Оно долго повторяет имя Филипа, пока не теряется среди деревьев. Как в фильме. Мы прислушиваемся, но не получаем ответа.
— Посмотрите, там наверху дым! — говорит Криз.
— Нам туда! — говорю я. — Там наш лагерь.
Мы почти ползком преодолеваем последний отрезок пути. Рони лает. Мы смеемся. Я кричу:
— Вареная колбаса! Арахисовое масло!
Туве вторит мне:
— Чипсы «Тако»!
Старый добрый наш лагерь! Как приятно снова увидеть Филипа!
Мы почти наверху и видим, что дым становится гуще. Это означает, что там кто-то есть! Кто-то разжег костер. Я кричу:
— А вот и мы! Готовьте три порции каприччозы с сыром!
Криз и Туве смеются надо мной.
— Странно, что они не отвечают, — говорит Туве. Она приставляет ладони ко рту:
— Пия!
Тишина, лишь слабый ветерок в кронах деревьев, лишь ворона или, вернее, ворон каркает где-то высоко в небе.
— Кажется, их нет, — говорю я.
— Кто же тогда жжет костер? — спрашивает Криз.
* * *
Последний отрезок пути мы преодолеваем медленно, как-то настороженно. Наконец до нас долетают какие-то звуки. Сначала я ничего не понимаю. Не могу определить, откуда они доносятся. Здесь, в лесу, это трудно. Мне кажется, что звуки раздаются совсем с другой стороны. Смех. Манни?
— Филип! — кричу я.
Я останавливаюсь, перевожу дух, слушаю. Сердце выскакивает из груди. Наконец голос отвечает:
— Да-а-а!
Кажется, это Филип. Сначала я не узнаю его голос. Но вскоре сомнение проходит. Хотя неужели это и правда Филип?
— Это мы! — кричу я. — Мы идем!
С горы снова слышен смех. Манни? Затем первый голос, который должен принадлежать Филипу, говорит:
— Хорошо.
— Всем привет! — кричит Криз.
Мы выходим из-за деревьев, видим наш лагерь, и я останавливаюсь как вкопанный. Лагерь выглядит совсем не таким, каким мы его оставили. Повсюду валяются наши вещи: одежда, рюкзаки, ботинки, бинокли, кастрюли, пивные банки, тарелки, подстилки. На дереве сидит сова. Мой рюкзак перевернут и брошен на землю.
