— Конечно, я разрешу стать в строй, — сказал капитан. — Но разве вы не знаете, что в строй опаздывать нельзя?
Юра опустил взгляд на сапоги. Капитан тоже посмотрел на них и, видно, ничего значительного не усмотрев, продолжал:
— Разве вам не говорили, что строй — святое место, что строй надо уважать? Вся рота могла быть в строю, но вся рота не в строю потому, что нет в строю вас, понимаете?..
Хоть капитан и задавал вопрос за вопросом, он не спрашивал, а внушал: тому-то вас учили, то-то вы сами должны были сообразить, а то-то вы не изволили усвоить. Именно язвительное «изволили» угадывалось в скрипучем голосе капитана.
Губы у Юры подрагивали, и он до боли закусил верхнюю — в кончике носа отдалось.
«Не психовать, не психовать, — мысленно уговаривал себя Юра и мысленно же говорил капитану: — Ну и накажите!»
Капитан не наказал.
Юра занял свое место в строю и услышал шепот Прохора. Тот будто самому себе с возмущением говорил:
— Безобразие. Рота торопится, и из-за нее влетает хорошему человеку…
Юра не обиделся. Пожалел, что нельзя обернуться и ткнуть кулаком в поджарый живот этого пересмешника.
Пришлось-таки Максиму и в зверинце побывать, и на мотогонках по круговой стене, что возле базара, и даже в кукольном театре. Не сказал бы, что не интересно было. Наоборот, интересно, особенно в зверинце. Особенно там, где звери вроде бы на свободе: в вольере для зебр и оленей, на искусственном пруду, где водоплавающие птицы. Беззаботно играли, попрошайничали, гримасничали в клетках обезьяны, будто не в плену. Что значит — не люди. И не львы, не тигры. Как могли люди от них, несвободолюбивых, произойти?..
А тетя Катя неутомимо придумывала и предлагала новые «мероприятия». Чаще всего такие, какие располагали к покою.
— Он же мальчик, — терпеливо объяснял ей дядя Лева. — Не все ему лежать-отдыхать, не все гулять с тобою. Надо ему и самому побыть, своими делами заняться…
Тетя Катя иронично прищурилась, откинула голову:
— В футбол сыграть?
— И в футбол, — подтвердил дядя Лева.
— Так все футболисты из нашего дома в пионерских лагерях культурно отдыхают, оздоровляются. Или у бабушек гостят, — победно заявила тетя и выдвинула свое: — Давайте на детский курорт поедем. Там золотой пляж…
— Сегодня не выйдет: в часть иду. Могу племянника с собой взять.
— Ага! — обрадовался Максим.
— Никаких «ага», — перебила тетя. — Сказала: сегодня — море!
— Так тебе же нельзя на солнце! — встревожился дядя.
— Ничего, рискну, — решительно заявила тетя и вышла на балкон.
Слышно было, как она позвала Ирину и спросила, не собирается ли та на море? Ирина собиралась. С минуты на минуту ждала подругу, чтобы с ней отправиться на пляж.
— Взяли бы Максима, а? — Тетя боялась отказа и задабривала молодую соседку. — Тебя он станет слушаться…
Ирина долго не отвечала, видно, колебалась.
— Ладно, берем ваше чадо ненаглядное.
Максим поднялся с дивана и пошел за плавками. В конце концов, море есть море. Даже если идешь на него под конвоем.
…Автобусом доехали до улицы Ленина. По теневой стороне пошли к парку. Пересекли его и оказались у причала — отсюда катера ходили на дальний городской пляж.
И в автобусе, и на улице — всюду Ира и ее подруга Лена опекали Максима, будто он малыш-несмышленыш: глаз с него не спускали, норовили за ручку вести. Максим снисходительно уступал им, когда они просили не отдаляться от них, но за руку вести не позволил.
— Что я — дошкольник?
— Разве ты совсем взрослый? — удивилась Ира. — Тогда давай под руку.
— И под руку не хочу, — смутился Максим.
— Не приглянулась я тебе? Может, Елена приглянется?
Максим сердито отвел глаза.
— Ладно, — смилостивилась Ирина. — Шагай самостоятельно, только не потеряйся…
Ирина отвернулась, словно решила больше не замечать Максима. А Лена, хоть и не хватала за руки и ни слова не говорила, все же не выпускала Максима из поля зрения. Да это ничего — пусть присматривает. Лена молчит, идет неторопливо, держится очень прямо — высокая, она из-за этого кажется еще выше. Волосы у нее светлые, а глаза серые, даже темно-серые, может быть, потому, что очень густы длинные ресницы.
Ирина тоже красивая. Шею выгибает, как цирковая лошадка. И волосы ее, «конский хвост» на затылке, колышутся тяжело и красиво. Вот только чересчур насмешливая.
Подошел катер. Купили билеты, по узкому и короткому трапу поднялись на борт. И хоть небольшое суденышко, а все ж морское, все ж плавает, и оборудование на нем, как на настоящем судне. Только поменьше.
Девушки под тент спрятались. Максим на носу, возле самого борта устроился. Правда, на виду у девушек — так они потребовали.
Катер на быстром ходу мягко покачивался. Навстречу бежали пологие зеленые и гладкие волны. Далеко впереди они были голубыми, но по мере приближения отчего-то зеленели. А под носом катера вскипали белые усы. И почти все на катере белое. Словно это белая морская птица. И слышно, как постукивает ее сильное сердце. И в ушах отдается гудение легкого ветра: будто слушаешь морскую звучащую раковину.
Максим выпрямился, положил руку на металлический прут, что шел по тонкому бортику. Не держался, а именно положил. Как бывалый моряк, как капитан, что стоит одиноко и думает о своем, пока вахту несут помощники.
Берег был справа. Берег — это узкая прибойная полоса. Потом что-то коричневое, тоже узкое, не поймешь отсюда — что именно. Подальше — сизые камни. А еще дальше — перемежается рыжее с зеленым: то трава, то высохшая на солнце глина — на огромнейшем, залитом солнцем пустыре. Над пустырем низко стлался ветер, теплый, нагревшийся на камнях и глине, как на печи. Он медленно тек, и в его струях причудливо текли очертания горных отрогов.
Сам того не заметив, Максим забыл, что он морской капитан, что его ждут на таинственных островах. Он всматривался в берег, и воображение уносило его в иные времена.
От берега пустырь не резко, но заметно глазу поднимается. Сначала ровно поднимается, а потом, метрах в трехстах, выгибается, вздувается цепью пологих холмов. На самом массивном и высоком стоит памятник — белый, плоский, как лезвие меча, расширяющегося к концу. Максим слыхал, что этот памятник воздвигнут точно на том рубеже, которого во время войны достигли десантники. Они высадились на берегу, под огнем, бросились на сизые камни, на глинистый берег. Вполне возможно, что рыжие проплешины между зелеными лоскутами травы остались с тех дней, когда здесь рвались снаряды и мины, выворачивали землю бомбы. Фашисты изо всех сил старались остановить морскую пехоту, уничтожить, разнести в клочья. Но десантники спрыгивали с катеров в холодную зимнюю воду и бежали к берегу, занимали в строю места тех, кто погиб…
Убитые похоронены здесь, на клочке земли, на котором происходили большие бои и совершались большие подвиги.
За первым рядом холмов тянется второй. Там, выделяясь на синеватом размытом горячим ветром горном фоне, хорошо видны братская могила и памятник павшим — тесная группа десантников на гранитном постаменте. Так они шли в атаку: плечо в плечо, бесстрашно, стремительно, неудержимо… И среди них шел самый молодой морской пехотинец — Максим Синев. С автоматом, в каске, в черном бушлате, в черных брюках-клеш, заправленных в грубые солдатские сапоги. Шел, готовый вынести любые лишения, готовый умереть и не способный отступить.
Берег вдается в море. Катер огибает его, с трех сторон показывая знаменитый пустырь и памятники на нем. И с трех сторон видится Максиму смертельный бой, грозное движение десантников и смелые действия того морского пехотинца пионера Максима Синева-Катер повернул к железным мосткам, на которых толпились пестро одетые курортники-«дикари». Пассажиры подняли гвалт, и Максим не расслышал слов Иры, но по взмаху поднятой руки понял: иди сюда, будем высаживаться. Вяло протискивался он к трапу, не понимая, как можно суетиться, когда ты в таком месте и когда в ушах стоит грохот боя, а перед глазами — мужественные фигуры десантников.
— Укачало тебя? — заботливо спросила Ира, невольно щекоча губами ухо.
Максим мотнул головой: дескать, ничуть.
На мостках — толкотня. Раскаленные тела отдыхающих липнут со всех сторон — сразу не продерешься.
Сойдя с мостков, люди бросаются вправо и влево, чуть не наступая на любителей позагорать.
Возле пивных ларьков, возле ящиков с мороженым и лотков с пирожками — очереди. В глазах рябит от разноцветных купальников и плавок, шапочек, панамок и сомбреро, очков и зонтиков.
В душном зное смешались сухие запахи камней и дерева и влажный запах моря.
И яркое праздничное настроение вдруг охватило Максима. Только что бились тут десантники, только что они победили и теперь идут дальше, у самых холмов идут спокойные и усталые, хорошо поработавшие люди. Идут и говорят: мы победили, мы смели врага с этой земли, купайтесь, грейтесь на солнце — никто вас не тронет, никто не посмеет тронуть. Мы бодрствуем, мы в строю…
