Едва ли слышала Маргарита Михайловна эти слова. Ее трясло от негодования.
— Как вы смели, Кларисса, осуждать меня… Как вы…
Она не находила слов. Оглянулась — никого, только старенькая библиотекарша подклеивала книги. Ветер сердито бросал в окна пригоршни дождя, как бы смывая пыль со стекол.
— Я… я… — говорила она, покрываясь багровыми пятнами, — рассказала сознательно. Не нахожу ничего такого…
— Папа придет к директору и расскажет все, — стараясь казаться спокойной, ответила Клара. — И о стилистике — тоже.
— Непонятно одно, — не слыша того, что говорила Клара, — выдыхала из себя Маргарита Михайловна, — как ваш отец, строгий моралист, мог осуждать учителя в присутствии ученицы.
— Я — взрослая. С точки зрения…
— Я не хочу слышать ни о каких ваших точках зрения, Зондеева. Да, вы что-то о директоре?.. Пожалуйста. Я сама ему расскажу. А вы… подумайте, как исправить статью.
Маргарита Михайловна забрала свои книги и быстро вышла. Клара смотрела ей вслед, покусывая кончики пальцев.
Часа через два-три после этого Надя встретила Маргариту Михайловну в коридоре и со всех ног бросилась к ней:
— Маргарита Михайловна! Проверили сочинения?
Маргарита Михайловна остановилась, посмотрела на Надю полными глубокой обиды и горечи глазами и — пошла дальше, ничего не сказав.
— Что с ней? — изумилась Надя. — Что с нашей Марго? Ты понимаешь хоть что-нибудь?
— Ничего особенного, — ответила Клара, — просто человек незнаком с правилами хорошего тона.
В потоке дней нашей жизни, из которых каждый чем-то обогащает нас, чему-то учит, бывают дни, особенно богатые событиями, после которых мы становимся старше.
Таким днем в жизни Нади Грудцевой — да и не только ее — был день пятого ноября. В этот день, многое глубоко пережив, она многое поняла, на многое стала смотреть иными глазами.
Маргарита Михайловна принесла проверенные сочинения.
В больших темно-серых глазах ее горела не то досада, не то горечь; лоб и щеки были бледны; между бровями легла прямая, сердитая складка. Все это было необычно и могло обещать что-то недоброе.
— Мы с вами не мало поработали, чтобы научиться выражать мысли правильно. И на этот раз вы написали сочинение несколько лучше. И все же… плохо.
В классе тишина. Но в этой тишине чувствовалось что-то предгрозовое.
— Да, плохо, — повторила она, стараясь говорить так, как начала, — твердо, сдержанно, чтобы никто не видел, что она неспокойна. — Одиннадцать двоек.
Молчание. Потом — кто-то с задних парт:
— Шаг вперед: прошлый раз было пятнадцать.
— Это называется — лучше.
Кто-то — не без ехидцы:
— Стилистика, да?
— Да, стилистика, — ответила Маргарита Михайловна. — Прекратите остроты. У всех — понимаете, у всех? — стилистических ошибок стало меньше. Но — все еще много. Черемисин. Ваше сочинение слишком многословно, путано, неопределенно; два. Холмогоров. Вы перечислили факты, но не проанализировали их; местами — своеобразно, интересно; три. Грудцева, — два (Надя ахнула); по содержанию сочинение хорошее, но восемь стилистических. Зондеева. Я поставила три, с натяжкой.
— Напрасно, — сказала Клара, — я об этом не просила.
— Я… я требую от вас, Зондеева, чтобы вы не выходили из рамок такта. Ваше сочинение — это компиляция чужих мыслей. «Десницкий утверждает, что Горький…», «Боровский писал, что роман «Мать»… А где же ваши мысли?
— А она у Геннадия Лукича всегда на пятерки писала! — выкрикнул кто-то.
— Не знаю. Меня такие работы не удовлетворяют. Вот еще одно сочинение… Тема раскрыта поверхностно; язык — ужасен, суждения примитивны, наивны… Единица. Это ваша работа, Лорианна Грацианская. А зачем вы вложили в тетрадь фотооткрытки Сергея Гурзо, Рыбникова, Аллы Ларионовой?
По классу прокатилась волна смеха.
— О Гореванна! — с сокрушением произнес Степан. — Растеряла своих душечек, как кукушка птенчиков.
Лорианна от смущения стала вся красная, как солнце на закате.
Раздались первые, еще робкие выкрики — голоса недовольных; Маргарита Михайловна, не обращая внимания на них, продолжала раздавать сочинения.
В это время Клара шептала Наде и еще двум-трем соседкам:
— Я полагаю, это просто издевательство над нами. Двойки, двойки… тройки! Что это, как не результат ее неумения преподавать? Девочки, мы должны сказать свое слово. Папа говорил, что прошлый год «Учительская газета» писала, что учащиеся могут критиковать учителей. Надя, ты расстроена, это и понятно; но посмотри, твое сочинение совсем неплохое. Восемь стилистических — фи! Встань и скажи…
— Конечно, Надя! Конечно! — сказали и другие девочки.
Надя смотрела на свое сочинение, и слезы набегали на глаза. Все подчеркнутые предложения казались ей замечательными. Она так добросовестно готовилась к сочинению, так старательно писала и — на тебе — хвостатая зверюга! Сама же она сказала, что содержание — хорошее. Где же справедливость?
— Маргарита Михайловна, — попросила она слово. — И из-за каких-то восьми предложений, которые… которые не так-то уж и плохи… двойка! Разве нельзя было тройку…
— Нельзя. Согласно критерию оценок — нельзя.
— Неправильно! Неправильно это! — чуть не плакала Надя. — Несправедливо. Чем плохи мои предложения? Красивые…
Подняла руку Клара Зондеева.
— Я хочу сказать несколько слов, — начала она. — Мы считаем, что одиннадцать двоек на класс — это больше чем достаточно. Конечно, вы — учительница… Но такого провала у Геннадия Лукича никогда не бывало, — опытный, знающий свое дело учитель…
— …и выпить не дурак, — в тон ей добавил Степан.
— Не мешай. Говори, говори, Клара!
— Мы склонны видеть в этом провале, — подбодренная выкриками, продолжала Клара, — долю и вашей вины, Маргарита Михайловна; вероятно, по молодости, вы чего-либо не доделали…
— Зондеева! Вы не имеете права говорить мне так! — еле сдерживая себя, срывающимся голосом сказала Маргарита Михайловна.
— Нет, имеем. «Учительская газета» писала: ученики могут критиковать учителей.
— Это была только дискуссия, газете указали, что это неверно, — попыталась возразить Маргарита Михайловна, но ее голос заглушали:
— Неправильно! Неправильно! Одиннадцать двоек! Это что? Избиение младенцев.
— К завучу пойдем! К директору!
— Тише, товарищи, — подняла руку Клара. — Мы не хотим Маргарите Михайловне ничего плохого, мы только советуем ей: критерии критериями, а вы подумайте… где нам, будучи даже в десятом классе, знать все тонкости любимой вами стилистики? Не подходите сугубо формально; мы не писатели, чтобы знать все так безукоризненно…
— Верно, Клара! Так! Так!
— Вот это высказалась!
— Нет, не верно! — повысила голос Маргарита Михайловна. — Не верно и — возмутительно.
Голос ее утонул в гуле протестующих голосов, в неразберихе споров и криков. Только Анчер сидел молча у окна и мрачно глядел то в свою тетрадь, то на разбушевавшееся вокруг него море; да Степан, читавший розданные уже сочинения; да Надя Грудцева, которая все еще не могла примириться с мыслью, что у нее — двойка… Она вчитывалась в каждую подчеркнутую фразу, пыталась доказать себе, что все у нее написано верно, что Марго придирается зря; но чем больше она читала, тем больше убеждалась, что подчеркнуто все правильно. Витиевато, наивно, глупо. А она-то мечтала о филологическом факультете… Куда уж там!
— Что ты молчишь? — подтолкнула ее Клара. — Все говорят, возмущаются, а ты…
— А чего говорить? — злыми глазами сверкнула Надя. — Все верно отмечено. Двойка — и ничего не сделаешь, кричи не кричи.
— Вот как! — протянула Клара. — Ты так быстро изменила свою точку зрения…
— Ничего я не меняла!
Она взглянула на Анчера; он ерошил волосы, хмурил брови, ворочал ногами под партой; было видно, что он хотел что-то сказать и не решался; наверное, потому, — подумала она, — что тоже увидел — не из-за чего поднимать шум.
— А скажите, пожалуйста, — спросил кто-то учительницу, — вот эти несчастные… кто сегодня схватил двойки, — и за четверть будут иметь таковые?
— Да, вероятно, большинство из них… и за четверть.
Надя взглянула на учительницу большими, неверящими глазами и вдруг заплакала, навзрыд, громко!
И тут же — как ответ, как эхо! — из дальнего угла донесся другой вопль. То горько зарыдала златокудрая Лорианна Грацианская.
По классу прокатилась новая мощная волна смеха. А Лорианна встала и, сквозь рыдания, заговорила:
— У людей праздник… а у нас слезы… По радио, в газетах — все о подарках… Спутники летают… и все такое. А вы какой подарок нам преподнесли, — спрашивается?
Бедная Маргарита Михайловна! — она схватилась за голову; тут — Грудцева плакала, там Грацианская вопила; вокруг — смеялись, шумели. А Лора — свое:
