— Знаешь что, — сказала я, — ты мне очень нравишься.
— Вот и врешь, — сказал он неуверенно. — Чего это я тебе буду нравиться?
— Потому что ты мой старший брат. Я тобой горжусь.
— Гордишься? — удивленно сказал Дубровский, и губы его расплылись в улыбке.
И когда он улыбнулся, я поняла, что никакого другого брата мне не надо.
— Ты самый красивый и самый добрый из всех братьев!
— Ладно. Раз я твой брат, ты должна меня слушаться. Идет?
— Идет! — сказала я.
В актовом зале пел хор 9 «Г» класса. Мы вышли на улицу. Ранняя осень. Тепло. Листья под ногами шуршат.
— Ты любишь, когда деревья желтые? — спросила я.
— А тебе что?
Дубровский шел, не глядя на меня. Он — один шаг, а я — восемь. Мне показалось, что Дубровский раскаялся в своем минутном порыве.
Я забежала вперед.
— Ты куда идешь? — крикнула я.
— А тебе что?
Он шагнул три шага и оказался от меня далеко. Я — за ним. Догнала, поймала за пиджак — держусь.
Дубровский остановился.
— Ты что, сейчас всегда за мной бегать будешь?
— Геня, — сказала я, — не сердись.
Дубровский улыбнулся. Я поняла, что у моего брата очень мягкий и отходчивый характер. Дуся на его месте ни за что бы не улыбнулась.
— Геня, возьми меня с собой.
— Куда?
— Не знаю. Куда идешь — туда и возьми.
Дубровский внимательно посмотрел на меня.
— Ладно, — сказал он. — Возьму, надеюсь, не проболтаешься.
Я поняла, что у него есть тайна.
Он шагал своими большими шагами, а я бежала рядом с ним.
Потом мы ехали, потом снова шли. И оказались у старого парка, даже совсем недалеко от нашего дома, только с другой стороны подъехали.
Старый парк стал как лес. За ним никто не следил, и дорожки никто не подметал. Да и дорожки эти уже превратились в тропочки.
Мне казалось, что я знаю парк, но Дубровский повел меня совсем неизвестным путем.
Кругом желтые и красные деревья, тишина.
Дубровский шагал неторопливо, но уверенно. «Что-то тут не так, — думала я. — Наверно, он атаман. И зовут его совсем не Геня».
Тропинка становилась все уже. Дубровский шел молча, не оглядываясь. Наконец мы вышли к небольшому озеру — и остановились.
Озеро было совсем маленьким, и по нему, как лодочки, плавали листья.
— Пришли, — сказал Дубровский. — Я хожу сюда лежать. — Он положил портфель под голову и лег, вытянув длинные ноги.
— Ты что, вот так лежишь и все? — спросила я, не веря.
— Не шуми тут, — сказал Дубровский. — Любите все шуметь, кричать.
Я тоже положила портфель под голову и легла.
И сразу стало так хорошо. Лежу, смотрю на небо сквозь желтые и красные листья. Небо высоко-высоко. И чувствую, что земля — шар. А я очень даже мало места, на немзанимаю. Он плывет себе в космическом пространстве, а я лежу на нем, покачиваюсь.
Не знаю точно, сколько мы пролежали. Мне кажется, что я всю жизнь могла бы так лежать и смотреть в небо и следить, как плывут облака, как листья отрываются от деревьев и кружатся в воздухе. Красные, оранжевые, желтые…
Я покосилась на Геню. На нем лежало несколько листочков. Наверно, листочки приняли его за своего и очень удобно разместились у него на плечах, на груди, на ногах.
Мне даже обидно стало, что листочки ко мне не летят, — наверно, не доверяют.
— Пора и домой, — сказал Геня. — А то еще тебя потеряют.
Он осторожно снял с себя листочки и положил их под дерево.
— А завтра еще придем? — спросила я.
— Придем. Пока дожди не начнутся, я буду брать тебя с собой. А уж как начнутся — тогда все. Тогда надо ждать снега. Зимой тоже хорошо, только потеплее одеться.
Дома меня уже давно ждали.
— Откуда ты так поздно явилась? — спросила Дуся.
— В старом парке, — говорю, — была.
— И что ты там делала?
— В небо смотрела.
Я думала, Дуся дальше начнет выспрашивать, тогда бы я ей и о старшем брате сообщила. Но Дуся сказала:
— Ну и ну, — и больше ни о чем спрашивать не стала.
А со старшим братом Геней мы стали каждый день ходить в старый парк — лежать. Листочки меня уже не боялись и отдыхали прямо у меня на лице.
— Я могу разговаривать с деревьями, — сказал однажды Геня. — Может быть, научу тебя.
У меня дух захватило.
— А что они тебе говорят?
— Разное. Придет время — скажу.
В школе Геня на меня особого внимания не обращал. Я к нему тоже не приставала.
— Ну и нашла ты братца! — сказала подруга Таня. — Вот у меня сестра так сестра. Ее портрет на доску Почета повесили.
— У моего брата просто фотографии нет, — сказала я.
— И неправда. Он пассивный.
В перемену ко мне подошла Тамара Фетисова, портрет которой висел на доске Почета. Ее большие серые глаза были строги.
— Веткина, — сказала она, — приготовь отчет, какую шефскую работу провел с тобой Дубровский. Между прочим, звонила твоя мама. Она обеспокоена, что у нас в школе каждый день, до самого вечера, мероприятия. Скажи, Веткина, какое мероприятие было вчера?
Я, наморщив лоб, смотрела в окно. За окном собирались тучи. Вначале я просто так подумала, что тучи, мимоходом подумала. А потом ахнула:
— Дождь будет!
— Веткина, я вижу, со мной ты не хочешь откровенно и честно разговаривать. Но сегодня же вечером ты все объяснишь своим родителям. А отчет о Дубровском приготовь. Будет собрание. Мы допустили большую ошибку.
Какую ошибку допустили, Тамара не сказала, не успела. Ее уже кто-то звал, искал, не мог без нее обойтись. Тамара всем была нужна.
А по окну стучал дождь. На наше озеро, наверно, упали первые капли.
После уроков я пришла в условленное место — на автобусную остановку. Здесь мы всегда встречались с Дубровским.
Я еще издали увидела его длинную фигуру.
— Началось! — сказал он. И мы посмотрели на небо, которое было серым и низким. — Но ты не переживай. Деревья ждали этот дождик, он им нравится.
— Они тебе говорили?
— Говорили.
Мы стояли на остановке и слушали дождь. Это тоже интересно — слушать дождь. Только машины мешали. Да и народу на остановке было много — от дождя прятались.
— Все шумят, шумят, — сказал Геня.
Тут я рассказала ему о своем сложном положении, о том, что сегодня вечером мне надо будет объясниться с родителями.
Дубровский задумался.
— Ладно, — сказал он. — Сегодня вечером я к вам приду и все объясню. Ты тут ни при чем.
— Как это ни при чем? Я очень даже при чем.
— Я твой старший брат. Понятно?
— Понятно.
— В семь часов я буду у вас.
И Дубровский, зажав портфель под мышкой, зашагал по улице под проливным дождем.
Дома Дуся встретила меня убийственным молчанием. «Все плохо, — подумала я. — Раз Дуся молчит, значит, плохо».
Поужинав, папа сказал:
— Пора нам с тобой серьезно поговорить. Что у вас за мероприятия каждый день?
Тут раздался звонок.
Папа открыл дверь. На пороге стоял Дубровский. Его светлые волосы были мокры от дождя.
— Проходите, — сказал папа как-то неуверенно.
Геня был длиннее папы на голову.
Все посмотрели на меня.
— Знакомьтесь, это мой старший брат Геня.
Геня подал руку маме, папе, потом Дусе.
— Раздевайся, — сказала я, — чувствуй себя как дома.
— Аферист какой-то, — прошептала Дуся.
А папа с мамой плохо ориентировались в обстановке. Они были вежливы и в то же время слегка бледны.
— Садись, — сказала я Гене.
Геня сел. Папа с мамой тоже сели, а Дуся осталась стоять.
— Я учусь в девятом «Г» классе, — начал Геня. — Наш класс взял шефство над шестым «В» классом.
И тут все облегченно вздохнули и сразу всё поняли.
— Значит, вы шеф! — весело сказала мама и стала угощать Геню чаем.
— Не шеф, а мой старший брат.
— Для всех игра, а для тебя серьезно, — сказала мама.
— Для меня тоже серьезно, — глядя в чашку, сказал Геня.
Тут у мамы руки опустились, и она в лице изменилась.
— Он такой же, как она, — сказала Дуся. — Сразу видно.
— Что видно? — спросила я.
— Не знаю — что, только видно.
Папа участия в разговоре не принимал, все присматривался к Дубровскому, а потом спросил:
— Выходит, ты наш сын?
Геня пожал плечами:
— Не то, чтобы совсем, но вообще выходит.
Папа постучал пальцами по столу, задумался. Я поняла, что сейчас он что-то важное скажет. Папа всегда стучал пальцами перед тем, как что-то важное сказать.
— Пожалуй, я согласен, — сказал папа.
Геня улыбнулся.
— Поздравляю тебя, Дуся, — сказала я. — У тебя сейчас тоже есть брат.
Дуся промолчала. По-моему, Дубровский понравился ей с первого взгляда.
Труднее было с мамой. Она заплакала. А поплакав, сказала:
— Разве я против шефства? Но ведь этот мальчик без царя в голове. Он же сам отстающий.
