От археологов я вернулся только к ужину. И не с пустыми руками — они дали мне с собой лопату, чтобы я утром пошёл прямо к большому, плоскому, как доска, холму километрах в трёх от нашего лагеря. Завтра там начнутся раскопки.
Семьдесят неизвестных всё ещё дулись на меня. Отворачивались, вроде и говорить со мной не желают. Не хотите — ну и не надо. Всё равно заговорите!
Я поужинал, взял лопату и у всех на виду стал чистить её песочком, чтобы блестела. И песню при этом напевал, которой у археологов выучился:
Есть захочешь — приди
И в пещеру зайди.
Хобот мамонта вместе сжуём.
Наши зубы остры,
Не погаснут костры.
До утра просидим мы вдвоём.
Смотрю, один подходит, другой, третий, больше, правда, из младших классов. Слушают, потом один не выдерживает, спрашивает:
— Это что, новая песня?
Я рассмеялся:
— Вот угадал! Точно, новая!.. Это, брат, неандертальская песня. Ей, может, пять тысяч лет уже. Или все десять.
— Врёшь!
— Знаешь, какие там дальше слова есть? «Ты мою изодранную шкуру зашивала каменной иглой»… А каменные иглы когда были?
— В каменном веке.
— Вот!
— А ты откуда её знаешь?
— Археологи научили. Я у них с завтрашнего дня работаю.
Смотрю, заинтересовались. А я на них ноль внимания, знай драю свою лопату.
— А это что? — спрашивают. И уже голоса совсем другие — с уважением.
— Лопата археологическая.
— Ну-у! Дай посмотреть, ну дай, пожалуйста!
Дал им.
— А кем ты у них?
Ну, я стал рассказывать. Буду рабочим на раскопках. Зарплату мне платить будут. Сколько выработаю, столько и заплатят. Может, шестьдесят, а может, и все восемьдесят. И обедать буду не здесь, в лагере, а там, у них. Из полевой кухни, как в армии.
— Можете здесь мою порцию съедать по очереди. Скажите поварихам, я разрешил. Вот только компот если с косточками будет — оставляйте. Кисель себе берите, а компот — мне.
— Спой ещё раз, а?..
И опять мы ходили в обнимку по лагерю, и опять песни пели. Только на этот раз девчонки нам не мешали, пели вместе с нами. А потом побежали за тетрадками, и я им всю неандертальскую песню от начала до конца продиктовал.
Уж очень она всем понравилась!
На следующее утро лопату на плечо — и зашагал к кургану, на свою новую работу. Археологи уже на месте: и студенты, и их руководитель, главный археолог, с седыми волосами, а весёлый такой — ещё повеселей, чем студенты.
— А, историк! — Это он меня так называет. — Давай становись, без тебя никак не начнём. Будем две траншеи закладывать, каждая два метра на двадцать.
— Велл[3], — говорю, — хоть сто траншей!
Поплевал на руки — и лопату в землю. Они все смеются.
— Погоди, историк, не здесь. Тебе — отдельный участок, вон там, с краю. К обеду сантиметров на двадцать углубишься — считай, норму свою сделал.
Студенты разделись до пояса, и пошла работа. Земля твёрдая, как асфальт, солнце шпарит с самого утра, а они долбят без устали. Я походил, посмотрел. Уже верхний слой сняли, уже глину жёлтую копают, а ничего нет — ни машин, ни костей. Я уже хотел к себе идти, тоже копать, как вдруг один из студентов крикнул:
— Есть пятно!
Все к нему, и я тоже. Ничего не вижу — одна земля, ну, может, чуть потемнее, чем вокруг. А они так обрадовались, словно золото нашли.
Я ещё с полчаса посмотрел, как студент своё пятно раскапывает. Даже смотреть устал, а он всё копает. Хоть бы минуту отдохнул.
Мне жалко его стало, я ему говорю:
— Устали ведь. Смотрите, как пот льёт.
А он:
— Края обсыпаешь! Иди к себе, работай, не мешай.
Я ушёл. Надо ещё у других посмотреть, кругом столько народу. И все роют, все трудятся, — интересно!
Пока всех обошёл, кухня приехала. Перерыв на обед. Все с таким аппетитом ели, и я тоже. Вот что значит, когда работа по душе.
А после обеда главный археолог спрашивает:
— Ты, историк, норму свою уже сделал?
— Что вы! — говорю я. — Земля такая твёрдая.
— А по-моему, ты ложкой вообще лучше работаешь, чем лопатой.
— Так я же ещё не привык. Вот завтра — другое дело.
— Хорошо, посмотрим, как завтра. А теперь давай в свой лагерь отдыхать.
— Ой, можно ещё поработать? Я совсем не устал.
— Нет, нет, у вас в лагере всего три часа в день работают. Ещё скажут, эксплуатируем труд малолетних…
А на другой день было ещё интереснее: стали попадаться какие-то кости, обломки горшков. Археологи их и щёточками чистили, и картоном от солнца прикрывали. Словно это не черепушки, а драгоценности. Я даже усомнился — а вдруг они не глиняные? Какие-нибудь другие, только глиняными кажутся. Отломил незаметно кусочек — самая настоящая глина, даже в пальцах рассыпается.
К своей ямке я попал только в полдень. Долбанул несколько раз лопатой — плохо поддаётся. Сел, отдохнул. А они всё копают — прямо не люди, а машины какие-то. Снова поработал немного. Ух, жарко!.. Опять сел отдохнуть.
Перед самым обедом подошёл главный археолог. Измерил что-то рулеткой и линейкой. Ничего не сказал, ничего не спросил — ушёл.
А я думал — он ругаться будет.
Обед был ещё лучше вчерашнего. Щи из кислой капусты — я их очень люблю, — каша гречневая рассыпчатая. И компот. До того вкусный, даже вторую порцию попросил. Дали!
А потом подходит ко мне их повар и суёт в руку листок.
— Гони монету! — говорит.
Какую монету? За что? Ничего не пойму.
— Читай! Там всё написано.
И вот я читаю:
«Обед из трёх блюд 38 коп.
Дополнительная порция компота 7 коп.
Итого: 45 коп.
Выработано 0,05 куб. земли 5 коп.
Итого доплатить за обед: 40 коп.»
— Понял? Сорок копеек с тебя. Плати! Вчерашний обед не в счёт — считай, подарок.
Я прямо перепугался:
— Разве обеды не бесплатно?
— А разве ты не знаешь наш советский порядок: кто не работает, тот не ест!
— Нет у меня денег. Но вы не бойтесь, завтра будет норма. Даже больше намного, вот увидите!
— Я не боюсь, просто кормить не буду. И долг через милицию взыщу…
Поднялся я чуть свет, ещё даже девчонки на дойку не выходили.
— Что так рано? — спрашивают.
— Гробница княжеская попалась, золота целая куча. Боюсь, как бы не растащили.
— А-а… — не верят, смеются.
А я бегом на речку. Там бульдозер плотину сооружает, и — я ещё вчера приметил — рано очень начинает, чтобы потом, в самую жару, не работать.
Прибегаю. Уже на месте! Бульдозерист пожилой, с усами. Это лучше. Пожилые — они к ребятам добрее.
— Здравствуйте, — говорю вежливо-превежливо. — Скажите, пожалуйста, не могли бы вы археологам помочь?
— А ты кто такой будешь?
— Я из школьного лагеря. Мы над ними шефство взяли и вот хотим сюрприз сделать. Рыть им много надо, а земля твёрдая. Не могли бы вы хотя бы одну траншею выкопать?
— А что они ищут?
— Тут древний город был, а на том кургане — посудный склад.
— Скажи пожалуйста! — Он взялся в раздумье за ус. — Живу здесь вот уже полёта лет, а не знал. Наука!.. Садись, показывай!
Бульдозер подъехал к моей ямке, остановился, опустил нож, затем взревел и медленно двинулся вперёд, толкая перед собой землю вперемежку с дёрном.
Всего час работал бульдозер, один только час, а траншею вырыл побольше той, где целых два дня возилось столько студентов.
Бульдозер уехал, а я расхаживал, счастливый, по траншее. Вот сколько я им тут всего понаделал. Обедов, наверное, на пятьсот!
К восьми приехала машина с археологами. Я пошёл им навстречу приплясывая. Меня прямо распирало от гордости.
Они подошли к краю моей траншеи, постояли, переглядываясь в молчании. Я всё ждал, когда же наконец начнут меня хвалить.
Но они молчали, а главный археолог сказал хрипло и тихо, словно ему сдавило горло:
— Знаешь что, историк, мотай-ка ты поскорее отсюда, пока цел!
Я ничего не мог понять. Он меня гонит? Вместо того чтобы поблагодарить — гонит?!
Посмотрел на него, а он стоит мрачный, как вратарь после пропущенного одиннадцатиметрового, и говорит, обращаясь к своим:
— Вот, товарищи, что получается, когда хотят заработать славу чужим трудом. Мы тут каждый комок земли руками, можно сказать, прощупываем, пальцами землю роем, чтобы ничего не повредить, а приходит вот такой юный дармоед — и весь наш труд летит насмарку. Счастье ещё, сообразили участок ему дать в стороне от места раскопок…
Я бросил лопату и кинулся в степь. Бежал, бежал, пока ноги не подкосились, а потом упал ничком на траву, ничего не видя, ничего не слыша, и залился слезами, как девчонка какая-нибудь.
В лагерь я вернулся только под вечер, когда так захотелось есть, что хоть траву жуй. И твёрдо решил: начинаю новую жизнь.
