Вдруг спереди блеснул огонь, грохнул выстрел.
Старый бык со всего маху, как подкошенный, ткнулся в снег. Стадо мгновенно разбилось, все бросились в разные стороны.
Обезумев от страха, Одинец помчался между деревьями. Жесткий наст в кровь рассек ему ноги, но он не чуял боли.
Он выскочил прямо на цепь кричан, но люди подняли такой страшный шум, что зверь без памяти кинулся назад – на стрелков.
Вокруг него заполыхали быстрые огни, загрохали выстрелы. Он упал, вскочил, помчался напрямик, перепрыгивая пни и канавы, ничего не разбирая впереди.
Он не остановился даже тогда, когда выбежал в поля, пронесся мимо двух деревень. За ним кинулись собаки – и не могли его догнать.
Долго он бежал полями, пока наконец впереди не показался лес. Одинец наддал ходу и скоро очутился в чаще, забился в нее поглубже и повалился в снег, совершенно обессиленный.
С тех пор прошло пять лет. Одинец исходил новые места вдоль и поперек, но ни разу не выходил в поля.
В новых местах он часто натыкался на людей. Но люди его не трогали, и он приучился не бегать от них сломя голову.
А в прошлом году он нашел на земле близ одной опушки соль. Около этого места он почти всегда встречал людей. Они не делали резких движений, не нападали на него и не бежали. В конце концов он так привык к ним, что почти не обращал на них внимания.
На днях Одинец зашел проведать давно опустевшую солевую яму.
Там снова оказалась соль.
Теперь он шел полакомиться редким угощением.
Ночь убывала.
Что-то шумно завозилось в листве.
Охотник вздрогнул.
«Это тот… на осине!» – со страхом подумал он.
И опять все было тихо – ни шелеста, ни шороха.
«А ведь если сейчас станет подходить Одинец, – пришло ему в голову, – помру со страху!»
В первый раз он вспомнил о лосе с тех пор, как начало темнеть, и тот, черный, зашумел на осине.
А ночи прошло уже много.
Откуда-то издалека сквозь сырую темень донесся чуть слышный собачий лай.
Знакомый звук показался охотнику чудесной музыкой. Он мгновенно напомнил деревню, огоньки в избах.
Собака, верно, забрехала на запоздалого прохожего. Охотник сейчас же представил себя в деревне, вот этим прохожим, всполошившим дворового пса.
Эти мысли гнали страх. Если попробовать закрыть глаза – там будь что будет! – и заставить себя думать, что сидишь в избе или, еще лучше, в своей комнате, в городе? Может, нервы и успокоятся?
Все равно ведь ничего не разглядишь в темноте. А если шум – можно моментально вскочить.
Охотник плотно закрыл веки.
Так было лучше. Он заставил себя думать, что сидит у себя в комнате на стуле с высокой спинкой. Если открыть глаза, увидишь большой письменный стол с книгами, темные стены, кровать. Над кроватью – крест-накрест – два ружья: винтовка и дробовик.
В другой стене – высокое окно. Занавесок на нем нет. Можно подойти к нему и выглянуть – увидишь глубокий квадратный колодец каменного двора. В одном из шести этажей, наверное, горит огонь, хоть и поздно, – совсем не слышно звонков трамвая.
Как глупо было бояться каких-то несуществующих опасностей! Все эти таинственные ужасы только в книгах.
Но это не трусость вовсе, это всё дурацкие нервы! – Теперь он взял себя в руки и может сидеть с открытыми глазами. Вот, пожалуйста!
Он поднял веки.
Ужас, как молнией, пронизал его с ног до головы: два глаза пристально глядели на него из черной пустоты.
Большие, круглые, горящие жутким зелено-желтым пламенем глаза без всякого признака лица или головы. Они зорко, неподвижно уставились в самую душу.
Охотник не мог ни вскрикнуть, ни вздохнуть. Язык, грудь – все тело отнялось, исчезло. Без мысли он знал, что это – смерть.
Сколько времени это длилось? Должно быть, недолго: долго не выдержало бы сердце.
Глаза исчезли.
Онемелое лицо охотника ощутило внезапно легчайшее движение воздуха. Сознание медленно стало возвращаться к нему.
Подыскать объяснение тому, что видел, он не мог. Таких глаз не было ни у одного из ему известных зверей.
Вслед за тем странное равнодушие охватило его. Страшнее этого уже ничего не могло с ним случиться, он чувствовал себя совершенно беспомощным, ему было все равно, что будет с ним дальше.
Он долго сидел, ни о чем не думая, потеряв всякое представление о времени.
Черная темнота серела, раздвигалась. Черные стволы деревьев понемногу вступали в нее.
Охотнику казалось, что он бесшумно скользит в лодке по гладкому морю и перед ним из тумана встает долгожданный берег. На берегу – высокий лес.
Еще немного – и туман разлетится, пловец ступит ногами на крепкий берег.
Страх совсем отпустил его. Он вдруг почувствовал, что всю ночь просидел без движения в одной позе, крепко сжимая в руках винтовку. Вспомнил и то, зачем пришел сюда.
Лось мог еще прийти. Надо было соблюдать осторожность. Не выходя из шалашки, охотник размялся, растер пальцами жестоко зудевшие икры и уселся поудобней: решил ждать, пока совсем рассветет.
Он внимательно оглядел осину, где вчера видел таинственную черную фигуру.
Каждый листок уже можно было разглядеть на дереве. В ветвях не было никого.
«Со страху привиделось, – решил охотник. – Ерунда какая-нибудь».
Утро вставало ясное, бодрый холодок пощипывал пальцы и освежал лицо. Телу в толстой меховой куртке было тепло, по нему разливалась сладкая истома.
«А глаза?» – подумал охотник.
Он постарался сесть в точности так же, как сидел ночью, и взглянул в широкую скважину между двумя ветвями шалаша.
Прямо против его глаз торчал сук соседнего дерева. На суку – что-то темное, что он сначала принял за нарост на дереве.
«Как раз ведь отсюда глядели», – подумал он, разглядывая нарост.
Странная штука…
Неподвижный нарост что-то напоминал ему своей формой. Охотник все смотрел на него, пока вдруг его не осенило: «Да это же сова сидит!»
Он вспомнил ночь и с удивлением подумал: «Неужели это я так струсил? Ведь совершенно такой ужас должен испытывать мышонок, когда из темноты глядит на него смерть глазами этой чертовой бабушки».
Солнце уже взошло. Охотник понял, что дальше ждать Одинца не имеет смысла.
Он вышел из шалашки, блаженно потянулся, зевнул, подумал: «Эх, и дрыхнуть буду сегодня!»
Перекинул погон винтовки на плечо и пошел.
Большая серая сова на суку даже не шевельнулась.
– Спи, чертова перечница! Больше уж – дудки! – не напугаешь меня глазищами!
Он двинулся к обрыву.
Гремя крыльями, сорвался с осины черный глухарь.
Охотник только свистнул ему вслед.
– Ишь леший! А ведь здорово твоя шея похожа на тонкую руку! Мастер морочить: чисто что оборотень!
Охотнику было удивительно весело. Так просто один за другим объяснялись его глупые ночные страхи.
Он прошел уже шагов полсотни от шалашки, когда услышал у себя за спиной лошадиный топот.
Топот сопровождало странное пощелкивание, точно при каждом шаге нога ударялась об ногу или спадали плохо прикрепленные подковы; странный костяной звук раздавался уже близко.
«Как могла попасть сюда лошадь?» – подумал охотник, на всякий случай стаскивая с плеча ружье.
Между деревьями мелькнула серая шерсть зверя.
Прямо на охотника бежал лось. Трясущимися от волнения руками охотник вскинул винтовку и торопливо выстрелил два раза.
Что произошло потом, он позже с трудом мог восстановить в памяти.
Очевидно, одна из пуль скользнула по телу зверя, содрав шерсть. Рана обожгла Одинца внезапной болью – и он в ярости кинулся на человека.
Как бросил винтовку, как, подскочив, ухватился за сук и повис на нем, – ничего этого охотник не мог вспомнить.
Остался в памяти только страшный удар в левую ногу, высоко подкинувший тело в воздух, потом – неудобная поза: животом на суку, лицом книзу.
И в этот миг глаза лося встретились с глазами человека.
Мутный взгляд разъяренного зверя был так ужасен, что охотник, не успев почувствовать боль в разбитой ноге, с обезьяньей ловкостью вскарабкался вверх по сучьям.
Только с большой высоты он решился взглянуть вниз.
Зверь, яростно фыркая, бил ногою землю. Охотник увидел: каменное копыто с неимоверной силой опустилось на лежащее в траве ружье – крепкое ореховое ложе треснуло и переломилось, как щепка. Стальной ствол, попав концом на корень, согнулся и отскочил в куст.
Охотник охватил руками дерево. Его так трясло, что он боялся свалиться с сука, на котором сидел. Из разорванного рогом сапога сочилась кровь. В ноге поднималась нестерпимая боль.
Глава девятая
Когда гремят боевые рога
Осень быстро вступала в свои права. Лист на деревьях побурел, стал дряблым. Ветер срывал его с веток и устилал землю мягким сырым ковром.
