— Надеюсь, ты легко приспособишься, — сказала мама.
Она тоже не отставала от отца и Павлика. Умела и пошутить, и понять шутку собеседника. Обожала шумные молодежные компании, увлекалась спортом, любила современную музыку.
Что ни говори, а Павлику с родителями повезло. Никаких расхождений во взглядах и вкусах.
Приятно смотреть, как мать состязается в хладнокровии с отцом. Спокойно сидит, вертит ручную кофейную мельницу. Такси будет гудеть у подъезда, останутся последние минуты, но мать не дрогнет — сварит кофе по всем правилам. С пенкой.
Отец и мать одинаковые поклонники кофе.
— И чего тебя гоняют по заграницам? — спросил Павлик. — Ведь совсем дома не живешь.
— Его отправляют уже по инерции, — сказала мама.
— Конечно, — сказал отец. — Когда отправляли в первый раз, то ошиблись. А потом привыкли и махнули рукой.
Никогда отец и мать не хвастались своими служебными успехами. А можно было. Разъезжая по свету, отец умудрился защитить докторскую диссертацию и стать профессором. Павлик видел, какое почтительное приглашение ему прислано из Австралии: «Мистеру Анатолию Д. Савичеву, профессору. Глубокоуважаемый коллега! Выражаем надежду, что Вы окажете нам честь, прибыв на конгресс…» Такое приглашение хочется прочесть торжественным голосом.
Маму тоже ценят на работе. Еще ни разу спокойно не ушла в отпуск: то задержат, то перенесут на зиму — и мать срочно продает курортную путевку, а Павлика отправляет в лагерь. Похоже, что без матери все нефтяное министерство бьется в лихорадке…
— Открыть семейную тайну? — спросил отец. — Знаешь, Пелагея, твоя мать долго отказывалась выйти за меня замуж. Она все предчувствовала.
— Это нетрудно, — сказала мама.
— Я еще был на третьем курсе. И верил, что, получив диплом агронома, поеду работать в деревню. А она говорила: «Не надейся! Попомни мои слова — всю жизнь будешь читать лекции в каком-нибудь Оксфорде!»
— Кажется, я называла Сорбонну, — сказала мама.
— В общем, ты прислушивайся, Пелагея, к ее предсказаниям. Она скрывает, но у нее дар ясновидения…
Мать закончила молоть кофе и отправилась на кухню — колдовать над плитой. Кофе у нее варится на специальной жаровне с песком. И процесс называется «черная магия».
— Ты чего тихий? — спросил отец. — Загрустил?
— Нет, — сказал Павлик.
— Держи хвост морковкой.
Они улыбнулись, взглянув друг на дружку.
Отец допивал кофе, когда захлопали двери, затопотало — и будто сквозняком внесло Лисапету Вторую. Незваная гостья стеснения не чувствовала.
— Ой, вы уезжаете, Анатолий Данилыч?! — восхитилась она.
— Надо проветриться, — сказал отец.
— Прямо-прямо в Австралию?!
— С заездом в Конотоп, — сказал Павлик. — Сядь. Не пыли.
Очутившись в любом помещении, Лисапета немедленно начинала его обследовать. Видела книжную полку — кидалась к полке и выдергивала книжки, какие попадутся; видела тарелочку на стене — снимала с гвоздя тарелочку и жадно смотрела, что написано на донышке. Так могло продолжаться без конца.
Сейчас, крутанувшись возле дверей — что в комнате новенького? — Лисапета пощелкала замочками отцовского чемодана, обнюхала стеклянную пепельницу, мимоходом заглянула под стул, поскребла пальцем кактус на окне.
— Я вам не помешала?
— Ничуть, — сказала мама.
— Можете спокойно беседовать, — сказал отец, неторопливо надевая пальто. — До встречи, Пелагея. Не провожайте меня, не надо.
Он поднял вверх ладонь и помотал ею — примерно так, как это сделал бы Жан Габен. Или Тихонов, играющий Штирлица.
На миг Павлику померещилось, что по ясному отцовскому лицу скользнула тень, будто сигаретный дымок. Может, отец впервые пожалел, что мешают проститься.
Но нет — это лишь показалось. Отец не изменил себе, пошел к выходу с улыбочкой. Небрежно помахивая чемоданом, называющимся «дипломат». Пальто нараспашку. Шарф закинут на плечо. Свободная рука похлопывает зажатой в кулаке перчаткой.
— Счастливого пути, Анатолий Данилыч! — крикнула Лисапета.
Павлик слышал, как захлопнулась за отцом дверь и спустя минуту зафырчало такси у подъезда.
— Ну, что, Лисапета? Музыку тебе дать?
— Потом, Павлик, потом! Сначала я кое-что расскажу, и ты просто умрешь от удивления!
— Умру, так и музыки не получишь.
— Я серьезно!
Павлик отзывался на кудахтанье Лисапеты, а сам представлял, как отцовское такси мчится по городу, проскакивая перекрестки. А на аэродроме уже объявили посадку в самолет. И гонка по вечерним улицам сменится гонкою над землей, над облаками… Скоро между Павликом и отцом будут тысячи километров.
— Я была на почтамте, Павлик, и угадай, кого я там встретила? Ты умрешь: нашего Жеку!!
— Я умер. Дальше что?
— Он был мокрый как гусь! Будто в одежде купался! И он отправлял эти портреты киноактеров! Из-за которых дрался!
— Кому отправлял?
— Вот сейчас-то ты и умрешь, Павлик!!
Лисапета была неплохая девчонка, бывают гораздо хуже. Но когда она появлялась в комнате, сразу хотелось съежиться — так она суетилась и вращалась. Возникало ощущение, будто Лисапета находится в нескольких местах сразу.
— Я умер, умер. Давай дальше.
— Помнишь, в нашем классе училась Лиза Ракитина? Которая на север уехала? Вот этой Лизке он и отправил портреты!!
— Не врешь?
— Павлик, я своими глазами видела: город Норильск, улица, дом, и вот такими буквами — Е. Ракитиной!.. Я специально подошла поближе, чтобы адрес прочитать!
— Какая трагедия, — сказал Павлик. — Она уехала, он страдает. Что ж, завтра в классе посмеемся.
— Павлик, это еще не все!!. — ликующе произнесла Лисапета.
— Да?
— Лизка Ракитина больше не живет в Норильске! Опять переехала!
— Блеск! — сказал Павлик.
— И это не все!! Жека отправляет письма без обратного адреса! Они даже вернуться не могут, понимаешь?! Он бегает по улицам, как утопленник, дерется в классе, ругается на почтамте, а его письма идут в никуда! В пустоту!
— И сейчас не врешь?
— Павлик, я ни-ког-да не вру!!
— С ума сойти…
Павлик явственно увидел, как толстые Жекины конверты, обклеенные марками, цепочкой движутся на север, к городу Норильску. Летят, будто стая гусей. Их сбивает ветром, и они теряются где-то в снегах, пропадают бесследно… Павлик иногда страдал от яркости своего воображения.
— Ну и пентюх… — сказал он.
— Тебе его не жалко?
— Хоть одну-то извилину надо иметь! — сказал Павлик. — Кому нужны эти дурацкие тайны? Мог бы все проверить, мог бы не скрывать обратного адреса.
— У него — чувства! — сказала Лисапета.
— Глупости!
— Нет, Павлик, чувства — это не глупости. Я не могу согласиться, что это — глупости!
— Да сгори он огнем от своих чувств! Но когда посылаешь письмо, возьми и подпишись, чего тут стесняться?! Слава богу, теперь на улицах целуемся!
— Это ты целуешься?
— Я вообще говорю! Происходит массовое явление!
— А ты?
— Надо будет — и я подключусь!
— Когда?
— У тебя одно на уме… Не выставляй свои нездоровые интересы.
— Мне его жалко, Павлик, — сказала Лисапета.
— Он пентюх! Боится выглядеть смешным, а получается все наоборот!
Внутренне Павлик тоже сочувствовал Жеке. И от этого сочувствия испытывал неловкость и злился.
— Завтра мы его прославим! Будет потеха!
— А мне его жалко.
— Давай, Лисапета, спляшем! — Павлик включил магнитофон и отодвинул подальше стулья.
Грянула музыка в обработке Рея Кониффа. Будто надутые ветром, заполоскались занавески, позади которых были спрятаны стереофонические колонки. Задрожали стены и пол. Воздух наполнился почти неосязаемым гулом — хор и оркестр Рея Кониффа взяли нижнюю октаву.
Лисапета вся вытянулась, переступая ногами. Внутри нее завертелся небольшой ураганчик, наращивая обороты.
— И эта Лизка Ракитина тоже хороша! — крикнул Павлик. — Помню, как она собирала этих актеров! Из журнальчиков выстригала! Мещанка!
— Она совсем не мещанка! Просто она подслеповатая!
— Чего, чего?
— Она плохо видит! Сидит в кино, а видит одни пятна! И ей хотелось запомнить актеров!
— Почему же она ходила без очков?!
— Не знаю.
— Тоже стеснялась? Подходящая парочка для Жеки!
Лисапета хотела продолжить спор, но Рей Конифф зазвучал в полную мощь. На фоне басов, заставлявших гудеть весь дом, прозрачно запели женские голоса. Ураганчик внутри Лисапеты окреп, теперь он сгибал деревья, срывал шапки с прохожих — вот-вот он взовьет Лисапету в воздух. И, подчиняясь ему, Лисапета кинулась танцевать…
Ей было горько, что Павлик такой бессердечный. Еще недавно Лисапета пересылала ему записочки — конечно, тоже без подписи. Вот он поиздевался бы, если б узнал!
