Она и не тронула зайчонка, своим признала. Утешилась им. Кости ему стала таскать, лучшие куски мяса. От такой пищи зайчонок живо бы ножки протянул, да дядя Сережа кормил его молоком и капустой. Так и не научила Клеопарда своего приемыша кости глодать и мясо есть – ее собачью пищу. Зато научила своей собачьей храбрости.
Клеопарда была отличным сторожем и к хозяйскому дому никого не допускала – ни чужого человека, ни собак. С таким злобным видом вылетала им навстречу, что редкая собака не подожмет хвоста и не пустится наутек, не дожидаясь, пока эта серая злюка сшибет с ног. Ростом она была с волчицу.
Зайчонок взрослел быстро. Зайчиха своих детей и двух недель не кормит. По-заячьему, двухнедельный зайчонок уже «большим» считается и должен сам себе разные вкусные травки разыскивать и прятаться от собак.
Этот зайчонок, хоть еще махонький, живо из ящика выскочил и бегал по всему двору за своей названой матерью. И во всем ей, как обезьянка, подражал. Клеопарда с места – и он за ней. Она на собаку – и он тоже. Она куснет – и он старается куснуть собаку. А зубы у него передние – видели зайцев? – длинные, острые, ветки перегрызают. Как куснет, – из собаки шерсть летит! Собаке не до него: только бы от Клеопарды отбиться. Он, зайчонок, и потерял всякий страх перед собаками. Как где увидит, так и несется навстречу – кусаться. Храбрей волчонка стал. Соседские собаки все его боялись.
Да вот раз забрел на двор к дяде Сереже какой-то дальний щенок, который ни Клеопарды не знал, ни храброго ее сынишку.
Клеопарды тут не случилось поблизости, а зайчонок ее, напившись молочка, спал на сене под ящиком.
Щенок подбежал к ящику, – зайчишка! И кинулся на него.
Собака, конечно, не то, что заяц. Если по-заячьи двухнедельный зайчонок уже «большим» считается, то у трехнедельной собачонки еще только глаза прорезаются. Она и в три месяца считается щенком.
Этому щенку месяца четыре уже стукнуло отроду, а он был еще совсем глупый. Очень хотелось ему зайца поймать. А как за дело взяться толком, он не знал – не приходилось ему еще на охоте бывать.
Он прыгнул на зайчонка и хвать его зубами за бочок! Надо бы за шиворот или еще как, а он за бок.
Ну, конечно, шерсти клок выдрал порядочный, плешинку на боку сделал, – а удержать не мог. Зайчонок как вскочит, как махнет с перепугу через ящик – только его щенок и видел! А тут еще Клеопарда прибежала, – пришлось щенку поскорей убираться со двора подобру-поздорову.
Клеопарда своему зайчонку рану зализала. Известно ведь: собачий язык – лучше всякого лекарства, и раны залечивает превосходно. Но зайчонок после этого случая жить на дворе у дяди Сережи больше не захотел. Ночью пролез сквозь забор – и в лес.
Да вот трех дней не прошло, Джим наш его в лесу и поймал.
Сынишка рассказ мой выслушал и губы надул, чуть не плачет.
– Ну вот, – говорит. – Ты его, значит, дяде Сереже несешь. А я думал, он у нас поживет…
– Что ж, – говорю. – Сегодня-то уж, конечно, у нас переночует, а завтра сходим к дяде Сереже, попросим. Если ему не надо, может, и уступит нам.
Мы пришли домой, и я выпустил зайчонка на пол.
Он сразу в угол под лавку – и спрятался там.
Сынишка налил ему блюдечко молока, зовет его:
– Лупленый Бочок, Лупленый Бочок, иди молочко пить. Сладкое!
Зайчонок не выходит.
Сынишка полез за ним под лавку, схватил его за шиворот, вытащил. Зайчонок верещит, задними лапами дрыгает.
– Глупенький, мы же люди, – объясняет ему сынишка, – мы тебя не обидим.
А зайчонок изловчился – и цоп его зубами за палец! Так куснул, что даже кровь пошла.
Сынишка вскрикнул, выпустил его.
Зайчонок опять под лавку.
Тут наш котенок, – у нас еще котенок тогда был, ростом поменьше зайчонка, – подбежал к блюдечку и начал лакать из него молоко.
Лупленый Бочок как выскочит, как кинется на него, как куснет!
Котенок птицей от него на печку взвился!
Сынишка сквозь слезы улыбается:
– Вот так заяц!
Мы поужинали, и Джим первый улегся спать на свое место – у него свой матрасик в углу. Джим очень устал – ведь целый день по лесу бегал, дичь искал старичок.
Смотрим, Лупленый Бочок к нему ковыляет. Сел на задние лапы, а передними вдруг как забарабанит по Джиму!
Джим вскочил и, ворча и оборачиваясь, ушел под лавку: не драться же с маленьким, – да все-таки обидно свою постель такому уступать!..
А Лупленый Бочок преспокойно себе улегся на его матрасике.
Переспали мы ночь. Утром встаем, – Джим так и спит под лавкой на голом полу, а котенок все на печке сидит, слезть боится.
Я сынишку спрашиваю:
– Ну что ж, пойдем к дяде Сереже зайчонка себе просить?
Сынишка посмотрел на котенка, на Джима, на свой завязанный палец – и говорит:
– Знаешь что? Пойдем лучше отнесем зайчонка дяде Сереже насовсем.
Так мы и сделали. Ну как, в самом деле, такого скандалиста дома держать! Со всеми дерется. Уж на что добряк Джим – и с ним не ужился.
Отнесли мы зайчонка дяде Сереже, а он говорит:
– Мне тоже такого не надо. Тащите его, откуда взяли.
Пришлось в лес нести.
Там выпустили.
Зайчонок прыг-прыг – и в кусты.
Даже «до свиданья» не сказал.
Вот какие зайцы бывают.
Мальчишки разорили гнездо каменки, разбили ее яички. Из разбитых скорлупок выпали голые, слепенькие птенчики.
Только одно из шести яичек мне удалось отобрать у мальчишек целым.
Я решил спасти спрятанного в нем птенчика.
Но как это сделать?
Кто выведет его из яйца?
Кто вскормит?
Я знал неподалеку гнездо другой птички – пеночки-пересмешки. Она только что отложила свое четвертое яичко.
Но примет ли пересмешка подкидыша? Яйцо каменки чисто голубое. Оно больше и совсем не похоже на яички пересмешки: те – розовые с черными точечками. И что будет с птенцом каменки? Ведь он вот-вот должен выйти из яйца, а маленькие пересмешки выклюнутся только еще дней через двенадцать.
Станет ли пересмешка выкармливать подкидыша?
Гнездо пересмешки помещалось на березе так невысоко, что я мог достать его рукой.
Когда я подошел к березе, пересмешка слетела с гнезда. Она порхала по ветвям соседних деревьев и жалобно посвистывала, словно умоляла не трогать ее гнезда.
Я положил голубое яичко к ее розовым, отошел и спрятался за куст.
Пересмешка долго не возвращалась к гнезду. А когда, наконец, подлетела, не сразу уселась в него: видно было, что она с недоверием разглядывает чужое голубое яйцо.
Но все-таки она села в гнездо. Значит, приняла чужое яйцо. Подкидыш стал приемышем.
Но что будет завтра, когда маленькая каменка выклюнется из яйца?
Когда утром на следующий день я подошел к березе, с одной стороны гнезда торчал носик, с другой – хвост пересмешки.
Сидит!
Когда она слетела, я заглянул в гнездо. Там было четыре розовых яичка и рядом с ними – голый слепенький птенчик каменки.
Я спрятался и скоро увидел, как прилетела пересмешка с гусеничкой в клюве и сунула ее в рот маленькой каменке.
Теперь я был уже почти уверен, что пересмешка выкормит моего подкидыша.
Прошло шесть дней. Я каждый день подходил к гнезду и каждый раз видел торчащие из гнезда клювик и хвост пересмешки.
Очень меня удивляло, как она поспевает и каменку кормить, и высиживать свои яйца.
Я скорей отходил прочь, чтобы не помешать ей в этом важном деле.
На седьмой день не торчали над гнездом ни клювик, ни хвост.
Я подумал: «Все кончено! Пересмешка покинула гнездо. Маленькая каменка умерла с голоду».
Но нет, в гнезде лежала живая каменка. Она спала и даже не тянула вверх головку, не разевала рта: значит, была сыта. Она так выросла за эти дни, что покрывала своим тельцем чуть видные из-под нее розовые яички.
Тогда я догадался, что приемыш отблагодарил свою новую мать: теплотой своего тельца он грел ее яички – высиживал ее птенцов.
Так оно и было.
Пересмешка кормила приемыша, приемыш высиживал ее птенцов.
Он вырос и вылетел из гнезда у меня на глазах.
И как раз к этому времени выклюнулись птенчики из розовых яичек.
Пересмешка принялась выкармливать своих родных птенцов и выкормила их на славу.
Преудивительная у нас водится птичка. Называется – плавунчик.
Где бы вы ни жили летом – на Волге, на Кавказе или в жарких степях Казахстана, под Ленинградом, под Москвой или на Камчатке, – всюду вы можете этих птичек встретить. И всегда неожиданно. А назавтра придете туда, где их видели, – их уж нет.
Ищите их на море, в озере, на реке, в пруду. Даже если около вашего дома есть просто большая яма – и тут вам могут попасться на глаза плавунчики. Была бы в яме вода.
Птички эти из куликов. Кулики – стройные такие птицы, на очень длинных ногах и с очень длинным носом. Живут больше по болотам, по берегам рек, озер. Но они не плавают, не ныряют: только бегают у воды по берегу и кланяются, кланяются носом до земли. Носом они достают себе еду в тине, в иле, под камешками или в траве.
