Юрий Петрович желал тотчас же выехать в Москву, однако Арсеньева утверждала, что у нее нет сейчас денег. Наконец он все-таки решил уехать, после того как получил заверения, что несколько тысяч рублей Арсеньева перешлет ему в Москву.
Думая, что Юрий Петрович скоро уедет, Мария Михайловна становилась бледнее смерти. Когда она спала, то казалась неживой, так истончились черты ее лица, так выделялись черные ресницы на веках, обведенных зловещей синевой.
Но вот наступил день отъезда.
Как описать слезы разлуки, пожелания, благословения, мольбы о письмах?
Наконец зазвенел колокольчик — лошади были готовы. Довольно медлить! Колокольчик звенит все громче и громче. Вот близко топот, крик кучера, шум колес… Кибитка подъехала к крыльцу. Вся дворня столпилась провожать молодого барина.
Мария Михайловна порывисто всхлипывала. Мать испугалась, что дочь задохнется. Когда наконец она оторвалась от мужа и взволнованный Юрий Петрович растерянно и печально сел в экипаж, улыбаясь сквозь слезы и помахивая белым платком, Арсеньева заметила, что у дочери на тоненьких пальчиках ногти посинели — это было предвестником обморока. Арсеньева испугалась и готова была крикнуть отъезжавшему Юрию Петровичу, что она согласна помириться с ним, что она умоляет его возвратиться в Тарханы и вообще сделает все, что он захочет.
Но иной голос вернул к жизни Марию Михайловну — голос маленького Миши. Ему еще не было и года; его, в теплой шапочке и в пелерине, вынесли провожать отца. Он испугался, что мать его плачет, и настойчиво, в слезах, стал ласкаться к ней… Мария Михайловна очнулась, целуя сына. С нежной лаской она пожелала взять его, но не смогла — ее руки были слишком слабы, а мальчик еще не мог ходить. Няня понесла его за матерью в дом.
Мария Михайловна не знала, чем успокоиться самой и чем успокоить сына, и села за фортепьяно, а Мишеньку взяла к себе на руки. Так они просидели долго. Мария Михайловна играла, а ребенок ее слушал, иногда осторожно хватая тонкие, изнеженные пальцы матери. Руки Марии Михайловны отличались красотой, и она их берегла.
Мать заливалась слезами, и Миша, прижимаясь к ней, тоже плакал. Мария Михайловна целовала нежный затылочек с теплым пухом волос и вглядывалась в личико ребенка; она искала в нем сходство с человеком, который дал ему жизнь. Но сходства не было. Мальчик походил на нее и лицом, и руками, и сложением, но это был его ребенок… Боже мой! Ведь это дитя нарушило ее семейное счастье! После его рождения она тяжело заболела, а если б она была здорова, то Юрий жил бы с ними до сих пор… Но чем виноват дорогой ее сынок? Он так мил, так любит мать. И она полюбила его со дня рождения и всю жизнь будет с ним мягкой и нежной, не станет мучить его так, как мучит ее мать. Когда он будет взрослым и женится, то она будет нежно любить его жену…
Две няни устало стояли у дверей зала, ожидая приказаний, но Мария Михайловна их не замечала, беседуя и играя с ребенком.
Голос Арсеньевой спугнул их:
— Фанюшка приехал!
Мария Михайловна передала ребенка няням и пошла навстречу гостю.
Афанасий Алексеевич Столыпин, герой Фридлянда и Бородина, крупный, широкоплечий мужчина, в модном сюртуке, с черным взбитым коком, осторожно подошел к Марии Михайловне, крепко обнял ее и поцеловал.
— Играла? — спросил он с сожалением. — Меня не подождала. Эх ты, племяша!
Он очень любил игру Марии Михайловны и готов был слушать ее часами.
— Ну, пойдем вкушать пищу! Только без тебя не стану.
Видя, что Мария Михайловна с отвращением думает о еде, он ее опять обнял и повел, приговаривая:
— Ну, пойдем, пойдем, пощади своего старого дядю, я же голодный, я из Нееловки.
У Афанасия Алексеевича была в Саратовской губернии деревня Нееловка, и он любил острить и подсмеиваться над этим названием.
Мария Михайловна покорно шла, увлекаемая его могучей рукой. Вдруг она закашлялась и почувствовала, что неприятная соленая слюна заливает ей горло и рот. Она поднесла мокрый от слез платок к губам, и он окрасился кровью. Испугавшись, Мария Михайловна пошатнулась.
Арсеньева крикнула, заметив кровь:
— Доктора, скорее доктора!
Афанасий Алексеевич поднял племянницу своими могучими руками и отнес ее на диван в кабинет.
Доктор жил внизу, в комнате для гостей; он быстро подошел к больной, велел принести льду и дал ей глотать какие-то капли. Мария Михайловна вскоре заснула.
Арсеньева с братом вышла в столовую, а доктор остался дежурить возле Марии Михайловны, а когда она проснулась, велел уложить больную в постель.
Мария Михайловна терпеливо позволила себя выслушать и приняла лекарство, но как только доктор ушел, снова начала плакать, и снова из горла пошла кровь так сильно, что намокло все полотенце.
Афанасий Алексеевич подошел к ее постели и сердито стал ее укорять:
— Ты что ж это, племяш, к утру помереть желаешь? Пойми, что, ежели ты не перестанешь плакать, ты изойдешь кровью, угаснешь в слезах…
Марию Михайловну поразила эта мысль.
— Посиди со мной, дядя Фаня. Мне с тобой легче. — Она говорила сипло, с трудом.
Афанасий Алексеевич решительно отогнал сестрицу свою Елизавету Алексеевну и сам долго рассказывал племяннице разные истории, забавляя ее, а когда убедился, что она наконец заснула, прилег напротив на диване.
Назавтра он опять пришел ее убеждать:
— Я не пойму, чего ты хочешь. Жить с мужем? Ну и живи. Долго ли его выписать? А пока изволь выполнять предписания доктора.
Мария Михайловна не поправлялась, потому что успокоиться не могла. Не помогали ей ни гофманские капли, которыми ее упорно лечила Арсеньева, ни чтение романов в постели.
Елизавета Алексеевна, тоже потерявшая сон, уговорила дочь ночевать в ее спальной. Всю ночь слышала вздохи дочери, нередко и слезы, а когда заговаривала, то ответа не получала: больная притворялась, что спит. Арсеньева пыталась чем-либо занять ее, уговаривала разобраться в делах имения, но Маша решительно отказалась — это ей было неинтересно.
Сипота в горле усилилась, могло опять начаться кровохарканье. Мария Михайловна все более и более раздражалась своей болезнью и сочувствовала всем болящим.
Домашний доктор Теодор Массиу, горбоносый, лысый старик в очках, приехал с Мещериновыми в Тарханы из Москвы, Он был полковым врачом во французской армии. В дни московского пожара горящее бревно переломило ему ногу, и он отстал от французов. Оставшись в Москве, он начал практиковать, но зарабатывал мало. Его приютили Мещериновы, и он успешно лечил весь дом.
Когда заболела Мария Михайловна, Арсеньева, разуверившись в силах «светил», обратилась как-то к нему. Доктор понравился ей внимательностью, выдержкой, дельными советами. Она пригласила его жить в Тарханах и решила, что, ежели он будет лечить плохо, она его выгонит, а пока пусть живет; в случае чего не поймет, можно будет пригласить ему на помощь лучших докторов. Но доктор лечил старательно, а главное, был очень терпелив. Он присутствовал за общим столом и восхищался вкусными русскими блюдами.
Арсеньева над ним подсмеивалась:
— Еще бы! Русская еда самая вкусная, самая плотная. Русскую икру знает весь мир, русский хлеб славится. А ваш брат французик что потребляет? Лягушек под бешемелью, слизняков с лимончиком, раков да черепах, а самой полезной кашей, гречневой, французы свиней кормят!
Доктор, смущенный шутками помещицы, возражать ей не смел.
Арсеньева отправляла его лечить крестьян, и он на старости лет начал волей-неволей изучение русского языка, но — увы! — бесполезно. Русские пациенты его не понимали.
Однажды за обедом доктор рассказал, что нашел у одной молодой женщины язву на ноге, что ее можно излечить, давая специальное лекарство, но у крестьянки денег на это нет. Выслушав доктора, Мария Михайловна вызвалась помогать ему. Арсеньева испугалась: зачем ей ходить к больным? Может сама заразиться или принести заразу ребенку. Но Мария Михайловна настаивала, и Елизавета Алексеевна согласилась — все-таки несколько часов в день Машенька будет занята.
Послали кучера Никанорку в Пензу и велели ему закупить медикаменты по списку. Арсеньева ахнула, увидев, какую корзину с пузырьками и мазями привез Никанор. Она заинтересовалась, вытянула склянку наудачу и вздрогнула — на пузырьке была зловещая этикетка с напечатанным рисунком: череп и перекрещенные кости. Это был яд.
Доктор объяснил, что с этим медикаментом надо обращаться осторожно, что в небольших дозах он приносит только пользу.
Составив аптечку, Мария Михайловна стала ходить по деревне, раздавая лекарства больным. Но не только лекарства относила она им, не только перевязки делала — иногда вместе с пилюлями и порошками она давала им свои старые платья, мешочек с сахаром, чаем или кофе.
Мать все это видела, но дочери не перечила.
