Ее никто не замечал, никто не предлагал ей дружбы. Оруженосцем Иры она стала сама. Та лишь милостиво ей это разрешила. Кроме того единственного случая на кладбище, Ира никогда не говорила ей ласковых слов, но Галя терпела.
Дома жизнь ее мало чем отличалась от школьной. Ее родители поженились поздно. Зарабатывали немного, а тратили еще меньше: собирали на кооператив. Мысли о счастливом будущем на «материке» настолько отвлекали их от настоящего, что дочерью они почти не занимались. А потом родился Славик, и Галю вообще предоставили самой себе.
В классе же появился Ян. Говорили, что мать перевела его из другой школы, чтобы спасти от дурных знакомств. Может быть, так оно и было, Галя об этом не задумывалась, но ей показалось, что в сумеречную комнату, где не рассмотреть углов, влетела жар-птица.
Ослепительному видению нет дела до Смутных теней, прячущихся по углам, жар-птица светит сама себе. Ей не тепло и не холодно от того, что тени ловят отблески ее крыльев… Галя была из тех, кто с юности любит безнадежно.
Ей скоро надоела игра в мяч. Слишком Много собралось на косе ребят, а она терялась в толпе. Галя пошла вдоль берега, отыскивая по пути красивые раковины. На полосе прибоя под тонкой пленкой воды они светились живым розовым светом. В руках моментально гасли. Попадались среди камней коричневые, Сборчатые по краям ленты морской капусты, черные горбатые мидии, суетливые рачки-отшельники в чужих раковинах. Охотились между камнями большие белые чайки, шныряли пестрые топорки с попугайными клювами. И светило солнце.
Ян вырос перед ней внезапно. У Гали перехватило дыхание и выпала из ослабевших пальцев последняя розовая раковина.
— Привет! — Ян небрежно откозырял Гале. — Есть предложение пойти на танцы в Атарген. Ты как?
— Я… я не знаю. А остальные? — растерялась Галя.
Ян никогда не заговаривал с нею наедине. И никогда она не видела у него таких блестящих пристальных глаз.
— Причем тут остальные? — Он досадливо отмахнулся. — Я приглашаю именно тебя!
— Но… как же Иван Васильевич?
— А никак. Он — сам по себе, мы — сами по себе. Пойдем — и все тут. Любка ведь говорила, что берегом моря близко.
Из-за камней, насвистывая, появился Раджа, и Галя вдруг поняла: он выпил. Они оба выпили. Вот почему у Яна так блестят глаза.
— Я… я никуда не пойду с вами, мальчики. — Она сопротивлялась изо всех своих малых силенок.
Но Ян небрежно полуобнял ее за плечи. В ней все замерло, и сердце провалилось куда-то от властного прикосновения его руки.
— Пошли, старушка! Ну, надо же и тебе когда-то начать жить? Не живешь, а киснешь, как чайный гриб в банке!
И Гале показалось, что он прав! Она ведь и впрямь не живет, а вот сейчас, с этой минуты может начаться незнакомая, обжигающая опасной вседозволенностью жизнь. Надо только решиться и не трусить. Вспомнив Ирину повадку, она попыталась так же небрежно закинуть голову и расправить плечи.
— Пошли, мальчики!
Раджа хлопнул себя по груди от восторга:
— Во дает! Ну и тихоня!
Они пошли вдоль берега, скрытые береговым обрывом от глаз всего посёлка. Идти по упругому, выглаженному отливом песку было легко. Солнце светило им в спину, и на песок падали три неровные тени. Галина опережала остальные две.
Игра в мяч надоела всем, и ребята потянулись в поселок. Знали, что спешить некуда: еще не меньше часа придется ждать машину. Утром они прошли кратчайшей дорогой через водораздел, а шоссе огибает целый горный массив, прежде чем скатится к морю.
Иван Васильевич глянул на приближающихся ребят сначала спокойно. Он уже в одиночестве сидел на крылечке и курил.
— А что это я не вижу Гали? — спросил он у подошедшей Иры.
— Гали? — Ира недоуменно оглянулась. — Она с нами была только что…
— Нет, не только что, — поправила ее Наташа. — Она давно уже пошла на берег, я видела. Наверное, и сейчас там.
— Радже тоже пора бы вернуться… — скорее, сам себе, чем окружающим, проговорил Иван Васильевич и встал, — Кстати, а чем там Ян занимается?
Через пять минут выяснилось, что все трое исчезли. Их не нашли ни в поселке, ни на берегу моря.
У Ивана Васильевича потемнело в глазах: как он мог забыть, с кем имеет дело?
Подошел и встревоженный Данила Ерофеевич. — Парни ваши в Атарген подались и девчонку сманили. Больше некуда.
Он покосился на небо. Там вроде бы ничего не изменилось. Из синего колодца выглядывало солнце, а туча замерла, словно чего-то выжидала..
— Догонять надо, дело худое. — Данила Ерофеевич кивнул в сторону бухты. — Так высветлило, что жди беды, малым штормишкой не обойдется. А мотоцикл у нас только у фельдшера есть, да нет его сейчас в поселке. На дальний участок укатил с утра. Пошли пешком, — решил Данила Ерофеевич. — Да еще одного рыбачка прихвачу, парень надежный. А пойдем верхом по сопкам. Так мы их скорее перехватим — видно далеко… Эх, только бы буря не рухнула!
Ира, стоявшая все это время молча рядом с Иваном Васильевичем, вдруг решила вмешаться:
— А почему нас не берут? Мы, умеем ходить не хуже здешних рыбаков. Если идти, то всем!
Иван Васильевич видел, что и Наташа, и Толян думают то же самое. Он повернулся к ним, каждому заглянул в глаза, словно пытаясь достать дна их души.
— Ребята! Я очень вас, прошу, очень! Хватит своевольничать и играть во взрослую самостоятельность! Сейчас вы должны остаться в, поселке. Вот тут, в этом доме. И ни шагу из него! Очень прошу: не мешайте, не заставляйте думать еще и о вас!
Он говорил знакомые слова незнакомым голосом, и у всех троих тревожно забились сердца. Наташа шагнула к отцу:
— Папа, ты не беспокойся! Мы никуда не уйдем! Ты только возвращайся поскорее…
Данила Ерофеевич вернулся с неторопливым белокурым гигантом в скрипящей кожаной куртке и рыбацких сапогах.
— Семен, — представился тот коротко.
Трое мужчин свернули на еле приметную тропу, уходившую в сопки. Трое ребят остались возле крыльца дома.
Лучи солнца приобрели последний жалящий накал. На бухте исчезла даже мельчайшая рябь. Женщины во дворах неторопливо, но споро снимали с вешалов рыбу, загоняли в сараи кур. Мужчины крепили причал и вытаскивали лодки подальше на берег. Обкладывали их камнями.
…Машина, идущая в поселок, поднялась на перевал и неожиданно угодила в слепую снежную круговерть. Шофер сначала включил фары, потом остановился.
…В городе женщина с лицом состарившейся девчонки снова попросила соединить ее с конторой поселка. Ей никто не ответил.
* * *
Буря настигла троицу на полпути к Атаргену. Они уже не шли, а стояли и спорили, что делать дальше. Хмель, у парней прошел, остался озноб, головная боль и щенячье чувство беспомощности. Да еще зряшная злость на никому не нужную девчонку, которая изо всех сил старалась не дрожать и не плакать.
Солнце исчезло, мир утонул в серой мгле, темнее тумана и глуше облаков. Исчезли расстояния между предметами, все стало недостижимым.
— Надо возвращаться, может быть, еще успеем, — неуверенно проговорил Ян совсем трезвым голосом. Глаза его больше не блестели, и в серой мгле лицо тоже посерело.
— А вдруг Атарген ближе? — заколебался Раджа. Он напоминал сейчас мокрого, взъерошенного вороненка, и его непрерывно бил крупный озноб.
Галя молчала, у нее никогда не было своего мнения.
А в небе все еще царила тишина. Только словно из неизмеримой дали моря медленно приближалась огромная волна. Невидимая в серой слепой мгле, она близилась, нарастала, обессиливала душу страхом неведомого.
А потом внезапно сверху, снизу, со всех сторон обрушился на ребят вихрь из дождя и мокрого снега.
Отражение электрической лампочки в черном стекле вздрогнуло и снова вернулось на место.
— Смотри! — Наташа схватила Иру за руку. — Стекло прогибается под ветром! А папа там на сопках. И ребята. Мне страшно!
— Молчи, не распускай слюни! — остановила ее Ира. — Думаешь, я такая смелая, что и не боюсь ничего? Дудки! Мне тоже страшно. Но надо ждать. Вон даже телефонный провод оборвало.
— А как там дед на маяке? Он ведь один… — раздумчиво проговорил Толян.
— Он привык, а башня здоровая. Сам видел, — возразила Ира. — Хотела: бы я знать, дошли они до Атаргена или не успели? Люб, как ты думаешь?
Люба, четвертая в комнате, печально покачала головой:
— Навряд… Если уж очень ходко шли? Но они не умеют и дороги не знают.
— И чего это Галину понесло с ними? — спросил Толян недоуменно, скорее, сам себя, чем девчат.
— Влюблена, как кошка, в нашего Янчика, вот и пошла! — резко ответила Ира. — Чувства, понимаешь, жить не дают… тренди-бренди!
Люба, расплетавшая и заплетавшая конец косы, опустила руки и внимательно посмотрела на Иру.
— Зачем нехорошо говорить про любовь? Моя мать была местная, а здесь испокон века женились на своих. А отец — пришлый, чужак, и она ушла к нему, потому что очень любила. И была счастливая… А он не может ее забыть, ему без нее на земле тесно… Я его понимаю. Это любовь. Зачем же ты говоришь злые слова о той девчонке?
