— Это правда. Уже десять дней прошло, — подтвердила я.
На тумбочке еще лежало Дусино письмо. Она подбадривала Раю и Хиваз, обещала прилететь за ними, когда их будут выписывать из госпиталя.
Рая вдруг рванулась, будто хотела вскочить и немедленно куда-то бежать, но, застонав от боли, осталась сидеть в постели, запрокинув голову и закусив губу. Ее густые темные волосы, собранные в пучок, рассыпались по подушке.
Хиваз ничего не говорила и только в ужасе смотрела на меня. Губы ее подрагивали, будто она хотела что-то сказать, но у нее не получалось. Наконец еле слышно она прошептала:
— Лучше бы меня…
Они не вернулись в ночь на Первое мая. Их долго ждали, дежурили на аэродроме, но они так и не прилетели.
Праздник был омрачен. Днем десяти летчицам торжественно вручали ордена. Каждая выходила из строя, и командир дивизии поздравлял ее и передавал награду. А два ордена некому было получить, и они остались лежать на столе в красных коробочках…
Прошло три дня, и мы узнали, как все произошло.
…Когда обстрел прекратился, Руфа еще раз оглянулась: на земле, в самом центре развилки дорог, горела автомашина, одна из тех, по которым она бомбила. Темный дым клубился над огнем.
— Посмотри, Леля, машина горит! — сказала она в переговорную трубку.
Но Леля не ответила, и Руфа сразу почувствовала: что-то произошло… Стояла тишина. Такая удивительная тишина, какой в полете не бывает. Эта тишина резала слух.
Она взглянула на мотор: винт замер, широко раскинув неподвижные лопасти. В передней кабине Леля, пытаясь запустить мотор, нагибалась, двигала рычаги, подкачивала заливным шприцем бензин… Винт не двигался. Самолет планировал, теряя высоту, и стрелка высотомера скользила от цифры к цифре в сторону нуля.
Наконец Леля коротко произнесла:
— Все. Не запускается.
— Что, попали в мотор, Леля? — спросила Руфа, хотя и так все было ясно.
— Да. Еще когда ты бомбила.
Включив свет в кабине, Руфа нашла по карте место, где находился самолет, и моментально определила, что до линии фронта не дотянуть.
— Сколько остается до линии фронта? Успеем? — услышала она Лелин голос.
Можно было сразу же уверенно сказать «нет», но так не хотелось произносить это «нет», что она, помедлив, ответила:
— Точно не знаю… Держи курс восемьдесят градусов. Так ближе всего.
— Руфа, скажи мне, сколько минут до линии фронта? — повторила Леля настойчиво.
— Десять.
Внизу, чуть светлея домами и прямыми улицами, проплыла станица. Высота быстро падала. Было ясно: придется садиться на территории, занятой немцами. Обе девушки разглядывали землю, темневшую внизу: черные массивы леса, неширокая бегущая змейкой река, в лесу — серые прогалины, пересекающие массивы под прямыми углами.
Леля предложила выбрать для посадки одну из таких прогалин и, подвернув самолет так, чтобы лететь вдоль нее, продолжала снижение.
— Подсвети у самой земли ракетами, — попросила она.
— Зачем, Леля? Лучше в темноте.
Конечно, ракеты не помогут: все равно на второй круг не уйдешь. А немцы обратят внимание. И Леля не стала настаивать. Пусть — в темноте.
Руфа оторвала взгляд от земли и посмотрела вверх, на звезды, мерцающие в небе, на полоску Млечного Пути над головой. Кто знает, может быть, она никогда больше не увидит ни этих звезд, ни Лелю — ничего…
— Леля, — позвала она, — я хочу… давай с тобой простимся… На всякий случай.
— Глупости! Приготовься к посадке!
Земля приближалась. Самолет летел по центру прогалины, с обеих сторон под крыльями тянулась граница леса. Ухватившись за борта кабины, Руфа следила за тем, как вырастают по бокам темные стены. Ракетницу она все-таки держала наготове. Слева совсем близко мелькнули деревья. Справа… Сейчас — земля. Внезапно — толчок! Машина, резко с треском развернувшись, остановилась, накренившись набок.
Руфа больно стукнулась обо что-то лбом, потерла ушибленное место и позвала сначала тихо, прислушиваясь к собственному голосу, потом громче:
— Леля! Леля!
Молчание. Поднявшись во весь рост, она увидела, что Леля сидела, уткнувшись головой в приборную доску. Тогда она выбралась из кабины на крыло и стала тормошить подругу.
— Очнись, Леля! Очнись!
Медленно та подняла голову, потрогала рукой.
— Ты сильно ушиблась, да? Ну ответь!
— Дерево… зацепили…
Самолет лежал, накренившись, в каком-то странном положении. Вся левая плоскость была исковеркана и поломана. Шасси подкосилось.
Недалеко в лесу стреляли вверх ракеты. Нужно было спешить. Не их ли это ищут?
— Ты можешь идти, Леля?
— Пойдем, — ответила она, придя в себя и снова превратившись в прежнюю Лелю, которая все может.
Они покинули разбитый самолет и поспешили к реке, протекавшей вблизи от места посадки. Эту речку Руфа отметила еще в воздухе, когда они садились. Там, в кустах, сняли с себя все лишнее и утопили в воде. Остались в гимнастерках. Пистолет у них был один, у Руфы. Она отдала его Леле.
— Возьми. Ты — командир.
Ориентируясь по звездам, девушки пошли на восток. Напрямик, лесом. В темноте по толстому бревну перебрались через овраг и снова долго шли по лесу. Начало светать. К этому времени они уже двигались вдоль дороги на открытом месте. Лес кончился. Днем идти было опасно, и, выбрав в стороне от дороги глубокую воронку от бомбы, они просидели в ней до вечера. Слышали, как мимо прошла группа вражеских солдат. Потом два телефониста, переругиваясь, тянули провода связи. По дороге проезжали машины, мотоциклы.
С наступлением темноты сверху донесся знакомый звук: летели на боевое задание «ПО-2».
— Слышишь? — сказала Руфа.
Они постояли, глядя в вечернее небо, где, постепенно удаляясь, рокотал «ПО-2» — ночной бомбардировщик, такой родной маленький самолетик… Что там думают о них дома?..
Ночью опять шли, а потом ползли. Впереди то и дело взвивались вверх ракеты. Там была линия фронта, проходившая вдоль железной дороги.
Вперед продвигались медленно, переползая от кустика к кустику, от воронки к воронке. Иногда перебегали, низко пригибаясь к земле. Все время они старались держаться вместе. Но однажды где-то рядом с ними застрочил пулемет. Это было уже близко от железной дороги. Девушки разбежались в стороны и потеряли друг друга. Долго звали они шепотом и искали одна другую, пока, наконец, не нашли. Обрадовавшись, крепко обнялись, как после продолжительной разлуки.
Когда железная дорога была уже рядом, они притаились в кустах, выжидая удобный момент, чтобы пересечь ее. Ракеты, освещавшие дорогу, взлетали вверх методически, через определенные промежутки времени. Выбрав перерыв между вспышками, Леля и Руфа перебежали железнодорожное полотно. Опять раздалась пулеметная очередь. Испугавшись, что их заметили, девушки залегли в низком кустарнике.
Началась перестрелка. Трудно было разобрать, откуда и куда стреляют. Решив, что, видимо, перестрелка не имеет к ним никакого отношения, они, подождав немного, попололи дальше. Вскоре наткнулись на воду. Начинались кубанские плавни, те самые, которые так хорошо всегда видно сверху, с самолета.
Небо бледнело. Наступал рассвет. И снова нужно было пережидать светлое время. Они выбрали в плавнях глухое место, заросшее камышом, и уселись на большой коряге, выступающей из воды.
Обе ничего не брали в рот уже вторые сутки.
— Страшно хочется есть…
Руфа вспомнила, что однажды читала, как Бауман в тюрьме потуже затягивал ремень, когда чувствовал сильный голод.
— Леля, затяни ремень как можно туже, — сказала она.
— Зачем?
— Будешь меньше чувствовать голод.
Леля улыбнулась и ничего не ответила. Потом погрустнела и, глядя куда-то в сторону, негромко сказала:
— Сегодня второе мая. Это день моего рождения.
— Правда, Леля? Поздравляю… Ну что же тебе подарить?
Машинально Руфа сунула руку в карман брюк и вдруг обрадованно воскликнула:
— Есть! Есть подарок! Вот!
Она достала два семечка. Два. Больше не было, сколько она ни шарила.
В плавнях они сидели целый день. Изредка неподалеку ухал миномет. Слышна была временами стрельба. По очереди девушки дремали, каждую минуту открывая глаза.
Вокруг них на ветках прыгали птички, их можно было даже потрогать — они не боялись. По-весеннему грело солнце. Зеленые лягушки, зажмурив глаза, сидели на кочках…
Вечером, выбравшись из плавней, они долго шли зарослями, а потом лесом. Случайно наткнувшись на шалаш, замерли в испуге, что делать? В шалаше заговорили по-немецки, и девушки бросились бежать. Только они успели спрятаться за каким-то холмиком, как из шалаша выскочили два немца, прострочили вокруг из автоматов и потом некоторое время еще стояли прислушиваясь. Один из них ушел спать, а другой остался караулить. Он то ходил, напевая что-то, то садился, и только к утру, когда начало светать, немец задремал. Тогда девушки осторожно отползли в сторону.
