Впереди колонны резво шла «Жучка», не защищенная никакой бронёй.
Уже стемнело, когда маленькая «Жучка» смело подошла к проходу в первой линии подводной преграды. Её кормовой огонь, скрытый от глаз противника, указывал путь бронекатерам.
За проведение этой операции никто из разведчиков не был представлен ни к какой награде. В результате её они не добыли ни «языка», ни сведений о противнике. Она не была упомянута ни в донесениях, ни в штабных отчётах. И тем не менее все, кому довелось участвовать в ней, не без гордости вспоминают об этом и доныне.
Проводить эту операцию разведчикам никто не приказывал. Они могли бы не пойти на неё, и с них никто не взыскал бы за это. Но они пошли.
Операция, проведённая в декабре сорок четвёртого года в Будафоке, на окраине Будапешта, по цели своей не была похожа ни на одну из предыдущих. Она была первой и единственной в своём роде.
Под вечер из очередного поиска в ещё занятых немцами городских кварталах вернулись пять матросов во главе с Калгановым. Греясь у печки в одном из домишек, который они ещё раньше облюбовали для отдыха, разведчики вместе с товарищами, ожидавшими их на этой базе, разговаривали о только что проделанном пути. Пересекли «ничейную» полосу, тянувшуюся через железнодорожные пути, пристанционные склады и пустыри, перешли, не замеченные противником, его передний край, высмотрели что надо, вернулись… Нет, разговор шёл не об этом.
Говорили о горящем пакгаузе между нашими и вражескими передовыми позициями.
Их внимание привлекло не то, что пакгауз горел, – мало ли они за войну видывали пожаров! Да и горел-то он едва-едва, почти без пламени, лишь сочился жидковатый дымок из маленьких окошек под крышей, из распахнутых широких дверей. Их взволновало другое: весь пакгауз заполнен мешками.; А в мешках – мука! Видимо, гитлеровцы не ожидали, что им придётся так быстро оставить место, где находится склад, и, не успев вывезти муку, подожгли его. Мука уже высыпалась из некоторых прогоревших мешков – великолепная, белая. Она поддавалась огню медленно, словно нехотя – скорее, тлела, чем горела, и лишь кое-где временами занималась коптящим пламенем…
Вот об этой муке и шёл разговор.
Первым заговорил о ней Аркадий Малахов, который прожил в блокадном Ленинграде самую тяжкую первую зиму и на себе испытал, что такое голод. Малахов сокрушённо сказал:
– Сколько хлеба гибнет, а народ в городе без куска…
– Давеча в подвал заглянул, – вспомнил Веретеник, – а там, среди прочего люда, детишек полно. Одной девчушке сухарь дал – как схватит! А мать отобрала, на троих делить начала.
В разговор включились остальные:
– У наших обозников, я видел, коня осколком убило. Так мадьяры вмиг разделили. Один хвост остался. Вот до чего гитлерюга людей довёл!
– Голодуют… Вот кабы ихние власти ту муку раздать успели…
– Раздали бы, держи карман шире! Немцы да фашисты местные небось никого к ней не подпускали, а стали драпать – подожгли.
– Вывезти бы муку, пока вся не сгорела, да жителям раздать! – сказал Малахов. – Склад-то на нейтралке стоит, не у немцев.
– Как вывезешь? Немцы дорогу просматривают.
– А если переулками да через пустырь? – Малахов напомнил: – Где мы шли – там повозка пройдёт.
– Разве когда совсем стемнеет? Чтобы фриц не углядел.
– Устроим-ка субботник! – предложил Калганов. – Нам после поиска полсуток отдыха дано. Вот и используем. Подкормим здешний народ.
Разведчики охотно согласились.
– Ну, если все – «за», будем действовать! – Калганов улыбнулся: – Первое слово тебе, товарищ толмач!
Обязанности толмача, то есть переводчика, выполнял у разведчиков единственный иностранец – серб Любиша Жоржевич. Югославский коммунист и партизан, дунайский лоцман по профессии, он ещё в конце лета был прислан своим командованием показывать морякам путь по реке. С той поры Любиша так и прижился у разведчиков. Они очень ценили его за храбрость и ловкость. А особо за то, что умел говорить на разных языках. Им Любиша научился за годы лоцманской службы, встречаясь с моряками различных стран, корабли которых проводил по Дунаю.
– Любиша! – распорядился Калганов. – Возьми с собой троих, пройдите по подвалам, где прячутся жители. Объясни людям, что мы хотим добыть для них хлеб. Спроси, кто хочет нам помочь. Скажи, что требуются крепкие мужчины, которые смогут таскать мешки. Отберите человек десять. И зайдите по пути к нашим солдатам-обозникам. Попросите у них на время хотя бы одну повозку. Объясните, для какого дела, не откажут. Организуйте!
Пока Любиша Жоржевич и ушедшие с ним матросы «организовывали» грузчиков и повозку, Калганов пошёл к командиру роты, через передовые позиции которой он намеревался повести своих матросов и мадьяр за мукой. Калганов попросил командира роты, чтобы пехотинцы, в случае если противник обнаружит «охотников за мукой», прикрыли их отход огнём. Подивившись тому, что затеяно столь рискованное дело, командир роты дал согласие. Мало того, он связал Калганова с командиром миномётчиков, который находился на том же наблюдательном пункте, и тот тоже обещал в случае чего поддержать «огоньком».
Уже опустилась тёмная декабрьская ночь, когда через наш передний край, по примыкающим к железной дороге улицам Будафока, перешли под командой Калганова пять матросов. За ними потихоньку ехала повозка, запряжённая парой лошадей, и шло с десяток добровольцев-мадьяр.
Было тихо. Разведчики пробирались переулками и пустырями, прячась в тени зданий. Им удалось благополучно, вместе с мадьярами и повозкой, дойти до горящего пакгауза.
За время, пока готовилась эта экспедиция, огонь всё дальше полз по штабелям мешков. В некоторых местах мука горела уже сильно, взбрасывая к потолку склада языки чадного, жирного пламени. И, может быть, оставалось немного до той минуты, когда весь склад займётся огнём… Тушить? Но тушить было нечем. Да и некогда.
Оставив одного следить за противником и спрятав повозку за углом склада, разведчики вместе с мадьярами бросились в пакгауз. Хватали тяжёлые, горячие, местами уже тлеющие мешки, взваливали их на спины, тащили к повозке. Как только повозку нагружали доверху, кто-нибудь из разведчиков брался за вожжи и переулками вёл её к нашей передовой – до неё было не особенно далеко, метров двести. Свалив мешки в одном из дворов сразу же за передним краем, лошадей рысью гнали обратно к пакгаузу.
Сделали уже несколько рейсов. Во дворе росла гора мешков. Но вот, когда пустая повозка быстро пересекала широкую улицу, спеша к пакгаузу, вверху, в чёрном небе, послышался протяжный свист. Недалеко от повозки о камни мостовой грохнулась мина. Перепугавшиеся лошади подхватили повозку, галопом вынесли её в переулок. Позади, на улице, грохнула ещё одна мина, ещё…, В ответ полетели мины с нашей стороны; командир миномётчиков сдержал своё слово.
Ни лошади, ни сопровождавшие повозку люди не пострадали. Но прежним путём муку вывозить стало уже нельзя: немцы заметили. А другой дорогой с повозкой не проберёшься.
Что делать? Прервать на этом работу? Но в пакгаузе осталось ещё так много мешков, а в Будафоке так много голодных людей…
Выход подсказал Любиша Жоржевич. Вернее, грузившие муку мадьяры, с которыми Любиша разговаривал на их родном языке. Они сообщили, что к пакгаузу можно подойти, не показываясь на глаза противнику, не переулками, не улицей, а там, где к складу примыкает товарный двор станции. Повозка по загромождённому двору не пройдёт, но человек пробраться может.
Решили испытать подсказанный мадьярами путь. На себе таскали мешки от пакгауза к забору, а потом, через пролом в нём, на товарный двор. Там поджидали выпряженные из повозки лошади. Им на спины взваливали по два связанных вместе мешка и закоулками товарного двора, среди штабелей каких-то ящиков и бочек, вели их к нашему переднему краю.
После полуночи из пакгауза были вынесены и доставлены за нашу передовую все уцелевшие от огня мешки.
На дворе, где была сложена спасённая мука, собрались разведчики – усталые, потные, с чёрными пятнами гари и с белыми следами муки на лицах и одежде, но очень довольные тем, что им удалось выполнить задуманное. Здесь были и мадьяры, которые с таким рвением выносили муку. К ним, несмотря на поздний час и на то, что не так далеко падали немецкие снаряды, присоединилось множество других жителей ближних улиц – мужчин и женщин. Подходили всё новые и новые люди, некоторые с детьми. Видимо, слух, что русские будут раздавать муку, быстро распространился по всем убежищам, где вот уже который день прятались от обстрела изголодавшиеся жители.
Оглядев растущую толпу, Калганов сказал Любите:
– Переведи им: пусть выберут несколько человек, комитет или комиссию, что ли, чтобы распределить муку. На детей пусть в первую очередь выдают!
