— Это мысль! Надо только поймать его в хорошем расположении духа. Надо спросить Леньку.
Девушка показалась на главной аллее. Костя двинулся вперед, опять углубившись в книгу. Андрей догнал девушку, но она вдруг оглянулась и быстро нырнула в сирень.
С бьющимся сердцем Андрей раздвинул душистые ветви… На скамье, у покосившейся гранитной колонны, сидели рядом Саня Ашанина и девушка-незнакомка. У Сани на щеках рдели яркие пятна смущения. Черные глаза-камешки смеялись не злым, но колючим смешком.
Душистые ветки хлестнули Андрея по лицу, и он бросился бежать к выходу, не предупредив Ливанова.
Апрель на Украине ясный и ветреный. Все полевые и лесные овраги оживают, наполняются мутными струями, потоками и каскадами, журчат, пенятся и играют. Всем водам путь — в Днепр. Днепр принимает в свое широкое лоно и большие притоки, и ручьи, и лесные ключи — все весенние талые воды.
Река темнеет, пухнет и начинает упорную борьбу с берегами. Прячутся под воду прибрежные сыпучие пески, прячутся длинные желтые отмели, покрываются водою лесные дворы, выше заборов заложенные смолистыми, покрасневшими от воды бревнами, штабелями белых досок и горами стульчаков — коротких круглых обрезков.
Река гонит свои быстрые струи вперед и вперед, и они по первым побегам травы, по щепам лесных дворов, под заборами шаг за шагом завоевывают нижний город. Они просачиваются под деревянные крыльца домов, воровски забираются в сараи, кладовые, ледники и подвалы, превращают в ловушки ямы и выбоины, а потом в какое-нибудь солнечное утро, когда ветер подует наперекор течению, выльются потоками на улицы города и превратят кварталы лесопилен, заводов и пристаней в приднепровскую невзрачную Венецию.
Для хозяев наводнение — беда, для ребят — праздник. Гоняют кораблики, бродят по пояс в воде, роют ей новые пути, ставят насыпи и водяные колеса. Оттого шумно и по-своему празднично у разлива.
Чтобы попасть к Леньке Алфееву, нужно пройти по самому берегу, рискуя свалиться в застоялую, убранную серой пеной весеннюю воду. «Замок» Ленькин в две комнаты с кухней стал над обрывом, всему нижнему городу показывая гнилую дощатую крышу, облупленные рамы окон и зев высокого подвала, который, собственно, и является резиденцией Леньки.
С Алфеевым Андрей и Ливанов познакомились в прошлом году на берегу такого же апрельского, но еще более мощного разлива.
Стоя во весь рост на носу плоскодонного баркаса и оглашая воздух неистовыми криками, худой и длинный гимназист в обтрепанной шинельке без ясных пуговиц гнал перед собою веслом тушу затонувшей в разливе свиньи. Щетинистая, разбухшая от воды спина то уходила от ударов весла под воду, то вновь серым островком качалась на поверхности. Свинья плыла по направлению к берегу. За нею медленно подвигался баркас.
— Ты знаешь, кто это такой? — спросил Ливанов Андрея. — Это — Ленька Алфеев.
— Разве? — обрадовался Андрей. Он никогда не видел Леньки. Но кто из горбатовских гимназистов не слышал о Ленькиных подвигах?!
— Видишь, у него в гербе выломаны буквы. Он донашивает форму. Из гимназии его в прошлом году выгнали.
— А ты не знаешь, за что, собственно, его выгнали?
— За богохульство.
— А мне передавали, что он немцу на уроке вылил в карман бутылочку чернил.
— Отец говорит, что он в церкви в хоре был — альт. Вот хор поет, поет, да вдруг все и захохочут. Это Ленька какой-нибудь анекдот завернул. А однажды Хромой Бес услышал, что Ленька во время херувимской рассказывал «Чудо на браке в Кане галилейской». А потом он бутылку с вином в алтаре украл — вот его и выставили. Говорят, отец у директора в кабинете плакал. Ничего не помогло. За богохульство, брат, не спустят.
— А Косте Блохину спустили — помнишь, он окно в алтаре разбил во время службы?
— Тоже сравнил. Блохины — купцы первой гильдии, а у Леньки отец — библиотекарь…
Тою же весной Андрей встретился с Ленькой у лодочника Еськи. Ленька стоял на берегу у самой воды и, детально разрабатывая недра длинного носа, с завистью смотрел на гимназистов, нанимавших лодки. Одну из лодок взяли Киреев-Молекула и друживший с ним тихий шестиклассник Лабунский. Ленька с презрением посмотрел на Молекулу, сплюнул и изрек:
— Ты бы, паренек, пузыри с собою взял. А то еще, чего доброго, перевернешься.
— А может, я лучше тебя плаваю? — обиделся Молекула.
— А ты Днепр переплывешь?
— А ты переплывешь?
— Я туда и сюда переплываю…
— Ну, это ты врешь! — не выдержал Андрей.
— Подо что идет?
— Ну, а подо что?
— Заплати Еське за три лодки вперед.
— Идет!
— Плыви только сейчас за мной в лодке, а то ведь переплыть переплывешь, а знаешь, куда занесет? Обратно-то как?
Андрей и Ливанов взяли в лодку Ленькину одежду, а Ленька, недолго думая, прыгнул в воду.
Плавал он легко и весело. На ходу дурачился, кувыркался, нырял под лодку, плыл на спине, на боку, и руки его легкими бросками размеренно вылетали из-под воды без единой брызги, как крепкие гуттаперчевые лопасти, как плавники какой-то невиданной рыбы.
Когда Ленька вышел на песок противоположного берега, грудь его высоко вздымалась, и тело посинело.
— Ты замерз. Одевайся и греби. И не надо обратно.
— Мы и так верим. Плаваешь ты чертом! Будем считать, ты выиграл.
Ленька молча натянул рубаху и штаны. Плечи его подрагивали, а челюсти звонко и часто стучали. Он с азартом схватился за весла и неспокойно, рывками повел лодку вверх против течения. Когда лодка оказалась на километр выше Еськиной пристани, он, ни слова не говоря, швырнул рубашку и порты в лодку и опять бросился в воду.
— Греби за мной! — скомандовал он на ходу Андрею.
Андрей повел лодку вслед за Ленькой.
— Лезь в лодку, дубина! Чего ломаешься?
— Брось, — сказал Ливанов. — Его не переспоришь. Рыцарское слово — не фунт изюму.
— Тоже рыцарь, — сказал Андрей. — Дохлых свиней в зад пинать.
— Ты что думаешь? — смеялся Ливанов. — Он свинью небось домой приволок. Она свежая, вернее всего — вчерашняя. На библиотекарское жалованье не разживешься.
— А что он теперь делает? — спросил Андрей.
— Ленька? Да ничего. На Днепре живет. С рыбаками рыбачит. Плотовщикам помогает. А больше так бродит…
На этот раз Ленька не дурачился. Он плыл ровными, крупными саженками, стараясь осилить двухкилометровую махину весеннего Днепра, прежде чем течение снесет вниз, к пристаням, где совсем нельзя подойти к берегу.
Но уже на середине реки саженки стали короче, и руки потеряли гибкость и уверенность.
Вот Ленька лег на спину.
— Смотри, даже глаза закрыл, — шепнул Ливанов. — Ленька, полезай в лодку!
Ленька открыл глаза, отрицательно кивнул головой и опять стал грести обеими руками, лежа на спине. Руки поднимались вяло; видно было, что силы Ленькины уходят.
— Ленька! — со злостью крикнул Андрей. — Лезь в лодку, или я тебя веслом!..
Ленька не отвечал. Андрей направил лодку прямо к Леньке. Острый нос едва не ударил его по голове. У самого борта, распластавшись, лежало на воде Ленькино смуглое тело… Андрей схватил Леньку за волосы, и только тогда Ленька положил руку на борт.
— Минутку отдохну, — задыхаясь сказал он, — и доплыву.
— Я тебе доплыву, холера, — выругался Андрей. — Тоже рыцарь нашелся! Костя, нагни лодку в другую сторону. Ну, полезай!
Ленька минуту подумал, потом нехотя занес ногу в лодку.
Он сидел всю дорогу молча. У берега оделся и, ни слова не говоря, спрыгнул на песок и ушел. Андрей оставил Еське рубль. Этот рубль Еська вернул Андрею поздней осенью, когда уже сало шло по Днепру.
С тех пор началась у Ливанова и Андрея дружба с Ленькой. Андрей был Атос, Ленька — д'Артаньян, а Ливанов — Арамис.
Не было только Портоса.
На военном совете была однажды предложена кандидатура Козявки, но это имя было встречено негодованием.
Мушкетеры так и остались без Портоса, пока не сдружились с Васькой Котельниковым…
— Ленька у себя, внизу, в кладовушке. Он — как Диоген в бочке.
Кладовушка в выложенном из булыжника подвале размерами действительно походила на бочку. Чтобы войти в нее, нужно было согнуться в три погибели. Здесь, в этой темной дыре, стояли козлы с брошенными на доски циновками и рваным ватным одеялом. С потолка свисали пакля и черная от пыли паутина. В одном углу пауком растопырился небольшой ятер [6], за ним, у стены, скатанный на двух шестах невод. Под потолком на бамбуковом удилище висели кармачки всех размеров с крючками — от едва заметного, на который с трудом можно было нацепить муху, до соминых, на которых можно было бы повесить пятиклассника. Высокая скамья служила столом. Куски хлеба, рыбьи кости, клей в жестянке, куски пробок, ржавый нож валялись здесь рядом с томиком Дюма.
